Краткое содержание аверченко дюжина ножей в спину революции за 2 минуты пересказ сюжета

А что это за ликующая толпа, что за тысячи шапок, летящих кверху, что это за счастливые лица, по которым текут слезы умиления?!

• Почему незнакомые люди целуются, черт возьми!
• Ах, это Манифест 17 октября, данный Николаем II свободной России…
• Да ведь это, кажется, был самый счастливый момент во всей нашей жизни!

Митька! Замри!! Останови, черт, ленту, не крути дальше! Руки поломаю!..

Пусть замрет. Пусть застынет.

– Газетчик! Сколько за газету? Пятачок?

– Извозчик! Полтинник на Конюшенную, к «Медведю». Пошел живей, гривенник прибавлю. Здравствуйте! Дайте обед, рюмку коньяку и бутылку шампанского. Ну как не выпить на радостях… С манифестом вас! Сколько с меня за все? Четырнадцать с полтиной? А почему это у вас шампанское десять целковых за бутылку, когда в «Вене» – восемь? Разве можно так бессовестно грабить публику?

Митька, не крути дальше! Замри. Хотя бы потому остановись, что мы себя видим на пятнадцать лет моложе, почти юношами. Ах, сколько было надежд, и как мы любили, и как нас любили.

Отчего же вы не пьете ваш херес! Камин погас, и я не вижу в серой мгле – почему так странно трясутся ваши плечи: смеетесь вы или плачете?

Поэма о голодном человеке

1. Сейчас в первый раз я горько пожалел, почему мама в свое время не отдала меня в композиторы.

2. То, о чем я хочу сейчас написать, ужасно трудно выразить в словах… Так и подмывает сесть за рояль, с треском опустить руки на клавиши – и все, все как есть, перелить в причудливую вереницу звуков, грозных, тоскующих, жалобных, тихо-стонущих и бурно-проклинающих.

3. Но немы и бессильны мои негибкие пальцы, но долго еще будет молчать хладнокровный, неразбуженный рояль, и закрыт для меня пышный вход в красочный мир звуков…
4. И приходится писать мне элегии и ноктюрны привычной рукой – не на пяти, а на одной линейке, – быстро и привычно вытягивая строку за строкой, перелистывая страницу за страницей.

   О, богатые возможности, дивные достижения таятся в слове, но не тогда, когда душа морщится от реального прозаического трезвого слова, – когда душа требует звука, бурного, бешеного движения обезумевшей руки по клавишам…

5. Вот моя симфония – слабая, бледная в слове…
6. Когда тусклые серо-розовые сумерки спустятся над слабым, голодным, устало смежившим свои померкшие, свои сверкающие прежде очи Петербургом, когда одичавшее население расползется по угрюмым берлогам коротать еще одну из тысячи и одной голодной ночи, когда все стихнет, кроме комиссарских автомобилей, бодро шныряющих, проворно, как острое шило, вонзающихся в темные безглазые русла улиц, – тогда в одной из квартир Литейного проспекта собираются несколько серых бесшумных фигур и, пожав друг другу дрожащие руки, усаживаются вокруг стола пустого, освещенного гнусным воровским светом сального огарка.

Некоторое время молчат, задыхающиеся, усталые от целого ряда гигантских усилий: надо было подняться по лестнице на второй этаж, пожать друг другу руки и придвинуть к столу стул – это такой нестерпимый труд!..

• Из разбитого окна дует… но заткнуть зияющее отверстие подушкой уж никто не может – предыдущая физическая работа истощила организм на целый час.
• Можно только сидеть вокруг стола, оплывшей свечи и журчать тихим, тихим шепотом…
• Переглянулись.

– Начнем, что ли? Сегодня чья очередь?

– Моя.

– Ничего подобного. Ваша позавчера была. Еще вы рассказывали о макаронах с рубленой говядиной.

– О макаронах Илья Петрович рассказывал. Мой доклад был о панированной телячьей котлете с цветной капустой. В пятницу.

– Тогда ваша очередь. Начинайте. Внимание, господа!

Серая фигура наклонилась над столом еще ниже, отчего черная огромная тень на стене переломилась и заколебалась. Язык быстро, привычно пробежал по запекшимся губам, и тихий хриплый голос нарушил могильное молчание комнаты.

– Пять лет тому назад – как сейчас помню – заказал я у «Альбера» навагу фрит и бифштекс по-гамбургски. Наваги было 4 штуки, – крупная, зажаренная в сухариках, на масле, господа! Понимаете, на сливочном масле, господа.

На масле! С одной стороны лежал пышный ворох поджаренной на фритюре петрушки, с другой – половина лимона.

Знаете, этакий лимон ярко-желтого цвета и в разрезе посветлее, кисленький такой разрез… Только взять его в руку и подавить над рыбиной… Но я делал так: сначала брал вилку, кусочек хлебца (был черный, был белый, честное слово) и ловко отделял мясистые бока наваги от косточки…

– У наваги только одна косточка, посредине, треугольная, – перебил, еле дыша, сосед.

– Тсс! Не мешайте. Ну, ну?

– Отделив куски наваги, причем, знаете ли, кожица была поджарена, хрупкая этакая и вся в сухарях… в сухарях, – я наливал рюмку водки и только тогда выдавливал тонкую струю лимонного сока на кусок рыбы… И я сверху прикладывал немного петрушки – о, для аромата только, исключительно для аромата, – выпивал рюмку и сразу кусок этой рыбки – гам! А булка-то, знаете, мягкая, французская этакая, и ешь ее, ешь, пышную, с этой рыбкой. А четвертую рыбку я даже не доел, хе-хе!

– Не доели?!!

– Не смотрите на меня так, господа. Ведь впереди был бифштекс по-гамбургски – не забывайте этого. Знаете, что такое – по-гамбургски?

– Это не яичница ли сверху положена?

– Именно!! Из одного яйца. Просто так, для вкуса. Бифштекс был рыхлый, сочный, но вместе с тем упругий и с одного боку побольше поджаренный, а с другого – поменьше. Помните, конечно, как пахло жареное мясо, вырезка – помните? А подливки было много, очень много, густая такая, и я любил, отломив корочку белого хлебца, обмакнуть ее в подливочку и с кусочком нежного мясца – гам!

– Неужели жареного картофеля не было? – простонал кто-то, схватясь за голову, на дальнем конце стола.

– В том-то и дело, что был! Но мы, конечно, еще не дошли до картофеля. Был также наструганный хрен, были капорцы – остренькие, остренькие, а с другого конца чуть не половину соусника занимал нарезанный этакими ромбиками жареный картофель.

Отрежешь, бывало, кусочек мясца, обмакнешь хлеб в подливку, да зацепив все это вилкой, вкупе с кусочком яичницы, картошечкой и кружочком малосольного огурца…

Сосед издал полузаглушенный рев, вскочил, схватил рассказчика за шиворот и, тряся его слабыми руками, закричал:

– Пива! Неужели ты не запивал этого бифштекса с картофелем крепким пенистым пивом!

Вскочил в экстазе и рассказчик.

– Обязательно! Большая тяжелая кружка пива, белая пена наверху, такая густая, что на усах остается. Проглотишь кусочек бифштекса с картофелем да потом как вопьешься в кружку…

Кто-то в углу тихо заплакал:

– Не пивом! не пивом нужно было запивать, а красным винцом, подогретым! Было там такое бургундское, по три с полтиной бутылка… Нальешь в стопочку, поглядишь на свет – рубин, совершенный рубин…

Бешеный удар кулаком прервал сразу весь этот плывший над столом сладострастный шепот.

– Господа! Во что мы превратились – позор! Как мы низко пали! Вы! Разве вы мужчины? Вы сладострастные старики Карамазовы! Источая слюну, вы смакуете целыми ночами то, что у вас отняла кучка убийц и мерзавцев! У нас отнято то, на что самый последний человек имеет право – право еды, право набить желудок пищей по своему неприхотливому выбору – почему же вы терпите? Вы имеете в день хвост ржавой селедки и 2 лота хлеба, похожего на грязь, – вас таких много, сотни тысяч! Идите же все, все идите на улицу, высыпайте голодными отчаянными толпами, ползите, как миллионы саранчи, которая поезд останавливает своим количеством, идите, навалитесь на эту кучку творцов голода и смерти, перегрызите им горло, затопчите их в землю, и у вас будет хлеб, мясо и жареный картофель!!

– Да! Поджаренный в масле! Пахнущий! Ура! Пойдем! Затопчем! Перегрызем горло! Нас много! Ха-ха-ха! Я поймаю Троцкого, повалю его на землю и проткну пальцем глаз! Я буду моими истоптанными каблуками ходить по его лицу! Ножичком отрежу ему ухо и засуну ему в рот – пусть ест!!

– Бежим же, господа. Все на улицу, все голодные!

1. При свете подлого сального огарка глаза в черных впадинах сверкали, как уголья… Раздался стук отодвигаемых стульев и топот ног по комнате.
2. И все побежали… Бежали они очень долго и пробежали очень много: самый быстрый и сильный добежал до передней, другие свалились – кто на пороге гостиной, кто у стола столовой.
3. Десятки верст пробежали они своими окостеневшими, негнущимися ногами… Лежали, обессиленные, с полузакрытыми глазами, кто в передней, кто в столовой – они сделали, что могли, они ведь хотели.
4. Но гигантское усилие истощилось, и тут же все погасли, как растащенный по поленьям сырой костер.
5. А рассказчик, лежа около соседа, подполз к его уху и шепнул:
6. – А знаешь, если бы Троцкий дал мне кусочек жареного поросенка с кашей – такой, знаешь, маленький кусочек, – я бы не отрезывал Троцкому уха, не топтал бы его ногами! Я бы простил ему…

– Нет, – шепнул сосед, – не поросенок, а знаешь что?.. Кусочек пулярки, такой, чтобы белое мясо легко отделялось от нежной косточки… И к ней вареный рис с белым кисленьким соусом…

• Другие лежащие, услышав шепот этот, поднимали жадные головы и постепенно сползались в кучу, как змеи от звуков тростниковой дудки…
• Жадно слушали.
• Тысяча первая голодная ночь уходила… Ковыляя, шествовало на смену тысяча первое голодное утро.

Трава, примятая сапогом

– Как ты думаешь, сколько мне лет? – спросила небольшая девочка, перепрыгивая с одной ноги на другую, потряхивая темными кудрями и поглядывая на меня сбоку большим серым глазом…

– Тебе-то? А так я думаю, что тебе лет пятьдесят.

– Нет, серьезно. Ну пожалуйста, скажи.

– Тебе-то? Лет восемь, что ли?

– Что ты! Гораздо больше: восемь с половиной.

– Ну?! Порядочно. Как говорится: старость не радость. Небось и женишка уже припасла?

– Куда там! (Глубокая поперечная морщина сразу выползла откуда-то на ее безмятежный лоб.) Разве теперь можно обзаводиться семьей? Все так дорого.

– Господи, боже ты мой, какие солидные разговоры пошли!.. Как здоровье твоей многоуважаемой куклы?

– Покашливает. Я вчера с ней долго сидела у реки. Кстати, хочешь, на речку пойдем, посидим. Там хорошо: птички поют. Я вчера очень комичную козявку поймала.

– Поцелуй ее от меня в лапку. Но как же мы пойдем на реку: ведь в той стороне, за рекой, стреляют.

– Неужели ты боишься? Вот еще глупый. Ведь снаряды не долетают сюда, это ведь далеко. А я тебе зато расскажу стих. Пойдем?

– Ну раз стих – это дело десятое. Тогда не лень и пойти.

По дороге, ведя меня за руку, она сообщила:

– Знаешь, меня ночью комар как укусит, за ногу.

– Слушаю-с. Если я его встречу, я ему дам по морде.

– Знаешь, ты ужасно комичный.

– Еще бы. На том стоим.

На берегу реки мы преуютно уселись на камушке под развесистым деревцем. Она прижалась к моему плечу, прислушалась к отдаленным выстрелам, и снова та же морщинка озабоченности и вопроса, как гнусный червяк, вползла на чистый лоб.

Источник: https://fictionbook.ru/author/arkadiyi_averchenko/dyujina_nojeyi_v_spinu_revolyucii/read_online.html?page=2

Краткое содержание А.Т. Аверченко «Дюжина ножей в спину революции»

В сборнике на отдельных примерах автор рассуждает о сути и последствиях революции. Каждая часть произведения является одним из ножей, которые упоминаются в названии. Предисловие определяет, что революцию нет нужды защищать, так как это не ребенок, а скорее вор из подворотни.

В первой части «Фокус великого кино» по слову автора время идет обратно, пули летят в стволы, Ленин покидает Россию, все возвращается до всенародного счастья, когда был издан царский манифест в октябре.

В «Поэме о голодном человеке» описано собрание людей, которые теперь вынуждены голодать или есть плохой хлебом. Все что они могут – читать и слушать рассказы, в которых вспоминается еда, доступная им до революции, которую он ели в ресторанах.

В части «Трава примятая сапогом» автор говорит с умной не по возрасту девочкой о политике и войне. Ее семья была зажиточной до революции, но сейчас мать болеет из-за авитаминоза. По молодой траве проходят «хамы», мнут ее тяжелыми сапогами, но стебли травы греет солнце и они снова поднимаются.

Следующий нож «Чертово колесо» изображает луна-парк, который посещают только дураки. На одном аттракционе он видит чиновников, которые по научению иностранцев разбивают образование и культуру, на другом – семью, которая все теряет. Чертовым колесом заправляет Керенский. Он заставляет дураков кататься и скидывает их с высоты на землю. Потом место Керенского занимает Ленин и Троцкий.

Часть «Черты из жизни рабочего Пантелея Грымзина» повествует о человеке, который зарабатывает 2,5 рубля, хорошо питается и мечтает о большем. После революции его зарплата стала 2700 рублей, но он может позволить себе куда меньше прежнего и думает о тех, кто питается так, как он раньше. Теперь он возмущен, что одни получают все, а другие ничего.

«Новая русская сказка» использует образы сказки о Красной шапочке. Героиню мальчик Троцкий уговаривает не нести еду бабушке, а забрать ее себе, съесть бабушкиного козленка, а потом убить бабушку и забрать ее дом. Всю вину перекладывают на волка, Шапочка на все соглашается. Волк решил разобраться с несправедливостью, съел Троцкого и навел прежний порядок.

«Короли у себя дома». Здесь Ленин и Троцкий – жена и муж соответственно. На людях жена выглядит шикарно, а дома оказывает бескультурной грязнулей, угнетенной супругом.

В разделе «Усадьба и городская квартира» описаны рассуждения автора о том, как прекрасна была жизнь людей в усадьбах полных еды, и как после призыва грабить награбленное люди стали жить в грязных квартирках, погрязая в мусоре, не убирая за собой.

«Хлебушко». Женщине по имени Россия обещают помощь иностранцы, на что она и надеется.

«Русский в Европах». Среди иностранцев русский бранит своих собеседников и в итоге ему приносят счет, чтобы он заплатил за всех.

«Осколки разбитого вдребезги». Двое некогда высокопоставленных людей вспоминают прошлое и отказываются платить за возможность посидеть на берегу реки.

Источник: http://lib.repetitors.eu/literatura/173-2014-08-05-09-59-01/3615——l—-r

Дюжина ножей в спину революцииТекст

Отдохнем от жизни.

Помечтаем. Хотите?

Недурной «Боливар», не правда ли? Я люблю, когда в полумраке кабинета, как тигровый глаз, светится огонек сигары.

Ну, наполним еще раз наши рюмки темно-золотистым хересом – на бутылочке-то пыли сколько наросло – вековая пыль, благородная, – а теперь слушайте…

Однажды в кинематографе я видел удивительную картину. Море. Берег. Высокая этакая отвесная скала, саженей в десять.

Вдруг у скалы закипела вода, вынырнула человеческая голова, и вот человек, как гигантский, оттолкнувшийся от земли мяч, взлетел на десять саженей кверху, стал на площадку скалы – совершенно сухой – и сотворил крестное знамение так: сначала пальцы его коснулись левого плеча, потом правого, потом груди и, наконец, лба.

Он быстро оделся и пошел прочь от моря, задом наперед, пятясь, как рак. Взмахнул рукой, и окурок папиросы, валявшийся на дороге, подскочил и влез ему в пальцы. Человек стал курить, втягивая в себя дым, рождающийся в воздухе. По мере курения, папироса делалась все больше и больше и, наконец, стала совсем свежей, только что закуренной.

Человек приложил к ней спичку, вскочившую ему в руку с земли, вынул коробку спичек, чиркнул загоревшуюся спичку о коробочку, отчего спичка погасла, вложил спичку в коробочку; папиросу, торчащую во рту, сунул обратно в портсигар, нагнулся – и плевок с земли вскочил ему прямо в рот. И пошел он дальше также задом наперед, пятясь, как рак.

Дома сел перед пустой тарелкой и стаканом, вылил изо рта в стакан несколько глотков красного вина и принялся вилкой таскать изо рта куски цыпленка, кладя их обратно на тарелку, где они под ножом срастались в одно целое.

Не правда ли, вам понятно, в чем тут дело: это обыкновенная фильма, изображающая обыкновенные человеческие поступки, но пущенные в обратную сторону.

Ах, если бы наша жизнь была похожа на послушную кинематографическую ленту!..

• Повернул ручку назад – и пошло-поехало…
• Передо мной – бумага, покрытая ровными строками этого фельетона. Вдруг – перо пошло в обратную сторону, будто соскабливая написанное, и когда передо мной – чистая бумага, я беру шляпу, палку и, пятясь, выхожу на улицу…
• Шуршит лента, разматываясь в обратную сторону.

Вот сентябрь позапрошлого года. Я сажусь в вагон, поезд дает задний ход и мчится в Петербург.

В Петербурге чудеса: с Невского уходят, забирая свои товары, селедочницы, огуречницы, яблочницы и невоюющие солдаты, торгующие папиросами… Большевистские декреты, как шелуха, облетают со стен, и снова стены домов чисты и нарядны. Вот во весь опор примчался на автомобиле задним ходом Александр Федорович Керенский. Вернулся?!

Крути, Митька, живей!

Въехал он в Зимний дворец, а там, глядишь, все новое и новое мелькание ленты: Ленин и Троцкий с компанией вышли, пятясь, из особняка Кшесинской, поехали задом наперед на вокзал, сели в распломбированный вагон, тут же его запломбировали – и укатила вся компания задним ходом в Германию.

А вот совсем приятное зрелище: Керенский задом наперед вылетает из Зимнего дворца – давно пора, – вскакивает на стол и напыщенно говорит рабочим: «Товарищи! Если я вас покину – вы можете убить меня своими руками! До самой смерти я с вами».

Соврал, каналья. Как иногда полезно пустить ленту в обратную сторону!

Быстро промелькнула февральская революция. Забавно видеть, как пулеметные пули вылетали из тел лежащих людей, как влетали они обратно в дуло пулеметов, как вскакивали мертвые и бежали задом наперед, размахивая руками.

Крути, Митька, крути!

Вылетел из царского дворца Распутин и покатил к себе в Тюмень. Лента-то ведь обратная.

Жизнь все дешевле и дешевле… На рынках масса хлеба, мяса и всякого съестного дрязгу.

Мобилизация быстро превращается в демобилизацию, и вот уже Вильгельм Гогенцоллерн стоит на балконе перед своим народом, но его ужасные слова, слова паука-кровопийцы об объявлении войны, не вылетают из уст, а, наоборот, глотает он их, ловя губами в воздухе. Ах, чтоб ты ими подавился!..

Митька, крути, крути, голубчик!

Быстро мелькают поочередно четвертая Дума, третья, вторая, первая, и вот уже на экране четко вырисовываются жуткие подробности октябрьских погромов.

Но, однако, тут это не страшно. Громилы выдергивают свои ножи из груди убитых, те шевелятся, встают и убегают, летающий в воздухе пух аккуратно сам слетается в еврейские перины, и все принимает прежний вид.

А что это за ликующая толпа, что за тысячи шапок, летящих кверху, что это за счастливые лица, по которым текут слезы умиления?!

1. Почему незнакомые люди целуются, черт возьми!
2. Ах, это Манифест 17 октября, данный Николаем II свободной России…
3. Да ведь это, кажется, был самый счастливый момент во всей нашей жизни!

Митька! Замри!! Останови, черт, ленту, не крути дальше! Руки поломаю!..

Пусть замрет. Пусть застынет.

– Газетчик! Сколько за газету? Пятачок?

– Извозчик! Полтинник на Конюшенную, к «Медведю». Пошел живей, гривенник прибавлю. Здравствуйте! Дайте обед, рюмку коньяку и бутылку шампанского. Ну как не выпить на радостях… С манифестом вас! Сколько с меня за все? Четырнадцать с полтиной? А почему это у вас шампанское десять целковых за бутылку, когда в «Вене» – восемь? Разве можно так бессовестно грабить публику?

Митька, не крути дальше! Замри. Хотя бы потому остановись, что мы себя видим на пятнадцать лет моложе, почти юношами. Ах, сколько было надежд, и как мы любили, и как нас любили.

Отчего же вы не пьете ваш херес! Камин погас, и я не вижу в серой мгле – почему так странно трясутся ваши плечи: смеетесь вы или плачете?

Источник: https://www.litres.ru/arkadiy-averchenko/duzhina-nozhey-v-spinu-revolucii/chitat-onlayn/page-2/

Читать онлайн "Дюжина ножей в спину революции" автора Аверченко Аркадий Тимофеевич — RuLit — Страница 1

Аркадий Аверченко

Дюжина ножей в спину революции

Может быть, прочтя заглавие этой книги, какой-нибудь сердобольный читатель, не разобрав дела, сразу и раскудахчется, как курица:

— Ах, ах! Какой бессердечный, жестоковыйный молодой человек — этот Аркадий Аверченко!! Взял да и воткнул в спину революции ножик, да и не один, а целых двенадцать!

Поступок — что и говорить — жестокий, но давайте любовно и вдумчиво разберемся в нем.

Прежде всего, спросим себя, положив руку на сердце:

— Да есть ли у нас сейчас революция?..

Разве та гниль, глупость, дрянь, копоть и мрак, что происходит сейчас, — разве это революция?

Похоже на эти сверкающие образы то, что сейчас происходит?..

• Скажу в защиту революции более того — рождение революции прекрасно, как появление на свет ребенка, его первая бессмысленная улыбка, его первые невнятные слова, трогательно умилительные, когда они произносятся с трудом лепечущим, неуверенным в себе розовым язычком…
• Но когда ребенку уже четвертый год, а он торчит в той же колыбельке, когда он четвертый год сосет свою всунутую с самого начала в рот ножку, превратившуюся уже в лапу довольно порядочного размера, когда он четвертый год лепечет те же невнятные, невразумительные слова, вроде: «совнархоз», «уеземельком», «совбур» и «реввоенком» — так это уже не умилительный, ласкающий глаз младенец, а, простите меня, довольно порядочный детина, впавший в тихий идиотизм.
• Очень часто, впрочем, этот тихий идиотизм переходит в буйный, и тогда с детиной никакого сладу нет!
• Не смешно, а трогательно, когда крохотный младенчик протягивает к огню розовые пальчики, похожие на бутылочки, и лепечет непослушным языком:

— Жижа, жижа!.. Дядя, дай жижу…

1. Но когда в темном переулке встречается лохматый парень с лицом убийцы и, протягивая корявую лапу, бормочет: «А ну дай, дядя, жижи, прикурить цигарки или скидывай пальто», — простите меня, но умиляться при виде этого младенца я не могу!
2. Не будем обманывать и себя и других; революция уже кончилась, и кончилась она давно!
3. Начало ее — светлое, очищающее пламя, средина — зловонный дым и копоть, конец — холодные обгорелые головешки.
4. Разве мы сейчас не бродим среди давно потухших головешеек — без крова и пищи, с глухой досадой и пустотой в душе.
5. Нужна была России революция?
6. Конечно, нужна.

Что такое революция? Это — переворот и избавление.

Но когда избавитель перевернуть — перевернул, избавить — избавил, а потом и сам так плотно уселся на ваш загорбок, что снова и еще хуже задыхаетесь вы в предсмертной тоске и судороге голода и собачьего существования, когда и конца-краю не видно этому сиденью на вашем загорбке, то тогда черт с ним и с избавителем этим! Я сам, да, думаю, и вы тоже, если вы не дураки, — готовы ему не только дюжину, а даже целый гросс «ножей в спину».

• Правда, сейчас еще есть много людей, которые, подобно плохо выученным попугаям, бормочут только одну фразу:
• — Товарищи, защищайте революцию!
• Позвольте, да вы ведь сами раньше говорили, что революция — это молния, это гром стихийного Божьего гнева… Как же можно защищать молнию?
• Представьте себе человека, который стоял бы посреди омраченного громовыми тучами поля и, растопырив руки, вопил бы:

— Товарищи! Защищайте молнию! Не допускайте, чтобы молния погасла от рук буржуев и контрреволюционеров!!

Вот что говорит мой собрат по перу, знаменитый русский поэт и гражданин К. Бальмонт, мужественно боровшийся в прежнее время, как и я, против уродливостей минувшего Царизма.

Вот его буквальные слова о сущности революции и защите ее:

«Революция хороша, когда она сбрасывает гнет. Но не революциями, а эволюцией жив мир. Стройность, порядок — вот что нужно нам, как дыхание, как пища.

Внутренняя и внешняя дисциплина и сознание, что единственное понятие, которое сейчас нужно защищать всеми силами, это понятие Родины которая выше всяких личностей и классов и всяких отдельных задач, — понятие настолько высокое и всеобъемлющее, что в нем тонет все, и нет разнствующих в нем, а только сочувствующие и слитно работающие — купец и крестьянин, рабочий и поэт, солдат и генерал».

«Когда революция переходит в сатанинский вихрь разрушения — тогда правда становится безгласной или превращается в ложь. Толпами овладевает стихийное безумие, подражательное сумасшествие, все слова утрачивают свое содержание и свою убедительность. Если такая беда овладевает народом, он неизбежно возвращается к притче о бесах, вошедших в стадо свиней».

«Революция есть гроза. Гроза кончается быстро и освежает воздух, и ярче тогда жизнь, красивее цветут цветы. Но жизни нет там, где грозы происходят беспрерывно.

А кто умышленно хочет длить грозу, тот явный враг строительства и благой жизни. И выражение „защищать революцию“, должен сказать, мне кажется бессмысленным и жалким. Настоящая гроза не нуждается в защите и подпорках.

Уж какая же это гроза, если ее, как старушку, нужно закутывать в ватное одеяло».

Вот как говорит К. Бальмонт… И в одном только он ошибается — сравнивая нашу «выросшую из пеленок» революцию с беспомощной старушкой, которую нужно кутать в ватное одеяло.

Не старушка это, — хорошо бы, коли старушка, — а полупьяный детина с большой дороги, и не вы его будете кутать, а он сам себя закутает вашим же, стащенным с ваших плеч, пальто.

Да еще и ножиком ткнет в бок.

Так такого-то грабителя и разорителя беречь? Защищать?

Да ему не дюжину ножей в спину, а сотню — в дикобраза его превратить, чтобы этот пьяный, ленивый сутенер, вцепившийся в наш загорбок, не мешал нам строить Новую Великую Свободную Россию!

Правильно я говорю, друзья-читатели? А?

И если каждый из вас не бестолковый дурак или не мошенник, которому выгодна вся эта разруха, вся эта «защита революции», — то всяк из вас отдельно и все вместе должны мне грянуть в ответ:

— Правильно!!!

Отдохнем от жизни.

Помечтаем. Хотите?

Недурной «Боливар», не правда ли? Я люблю, когда в полумраке кабинета, как тигровый глаз, светится огонек сигары.

Ну, наполним еще раз наши рюмки темно-золотистым хересом — на бутылочке-то пыли сколько наросло — вековая пыль, благородная, — а теперь слушайте…

Однажды в кинематографе я видел удивительную картину: Море. Берег. Высокая этакая отвесная скала, саженей в десять.

Вдруг у скалы закипела вода, вынырнула человеческая голова, и вот человек, как гигантский, оттолкнувшийся от земли мяч, взлетел на десять саженей кверху, стал на площадку скалы — совершенно сухой — и сотворил крестное знамение так: сначала пальцы его коснулись левого плеча, потом правого, потом груди и, наконец, лба.

Он быстро оделся и пошел прочь от моря, задом наперед, пятясь, как рак. Взмахнул рукой, и окурок папиросы, валявшийся на дороге, подскочил и влез ему в пальцы. Человек стал курить, втягивая в себя дым, рождающийся в воздухе. По мере курения, папироса делалась все больше и больше и, наконец, стала совсем свежей, только что закуренной.

Человек приложил к ней спичку, вскочившую ему в руку с земли, вынул коробку спичек, чиркнул загоревшуюся спичку о коробочку, отчего спичка погасла, вложил спичку в коробочку; папиросу, торчащую во рту, сунул обратно в портсигар, надулся — и плевок с земли вскочил ему прямо в рот. И пошел он дальше также задом наперед, пятясь, как рак.

Дома сел перед пустой тарелкой и стаканом, вылил изо рта в стакан несколько глотков красного вина и принялся вилкой таскать изо рта куски цыпленка, кладя их обратно на тарелку, где они нод ножом срастались в одно целое.

Источник: https://www.rulit.me/books/dyuzhina-nozhej-v-spinu-revolyucii-read-63943-1.html

«Осколки разбитого вдребезги» А.Т. Аверченко краткое содержание для читательского дневника

• Аверченко Аркадий Тимофеевич.
• «Осколки разбитого вдребезги».
• Для 10 класса
• Рассказ

Написан в 1920 — 1921 годах, последний рассказ в сборнике «Дюжина ножей в спину революции». В эти годы в стране идёт гражданская война, завершившаяся победой Красной Армии.

Действие происходит в Севастополе, после революции. У власти в России— большевики.

Наши эксперты могут проверить Ваше сочинение по критериям ЕГЭ ОТПРАВИТЬ НА ПРОВЕРКУ

Эксперты сайта Критика24.ру Учителя ведущих школ и действующие эксперты Министерства просвещения Российской Федерации.

Как стать экспертом?

Основные герои

Два старых человека, эмигранты из России. У одного — красивый старческий профиль, маленькая белая бородка и чёрные живые глаза.

Он петербуржец, бывший сенатор, был богат, щедр, имел большие связи. В данный момент разгружает и сортирует снаряды на артиллерийском складе. Эта работа — поденная.

Другой — маленький рыжий старичок, тоже петербуржец.

Медлителен, привык повелевать. Бывший директор металлургического завода, самого большого завода на Выборгской стороне. Сейчас — приказчик в комиссионном магазине, достиг некоторых успехов в оценке старых вещей. На героев похожими быть не хочется — они потеряли многое и очень жалеют об этом.

Сюжет

Два старичка часто сходятся на набережной Севастополя, где подолгу сидят на лавочке и вспоминают своё прошлое, и сожалеют о нём. Вспоминают розовое небо Петербурга, храмы, каналы. Вспоминают театральные постановки, рестораны, прогулки в Летнем саду. Они очень скучают по всему этому, по своей прошлой жизни. Не понимают, кому всё это могло помешать, зачем нужно

В Летнем саду тоже часто играла музыка, выступали известные певцы, за это не брали денег, а в Севастополе с них просили 500 рублей только за то, чтобы посидеть на бульваре и послушать музыку. Старички ностальгируют по прошедшей жизни, и двое кавказцев, увлечённые разговором о каких — то товарах — о какао, например, прислушиваются и словам пожилых людей и не понимают ни слова.

Отзыв

Рассказы Аверченко всегда нравились мне редким чувством юмора, неподражаемым стилем и редким вкусом.

Посмотреть все сочинения без рекламы можно в нашем

Чтобы вывести это сочинение введите команду /id37339

Источник: https://www.kritika24.ru/page.php?id=37339

Дюжина ножей в спину революции» А. Аверченко. Публицистическое и художественное начала. Отношение к революционной эпохе

Аркадий Тимофеевич Аверченко (1881-1925) — яркий и самобытный русский писатель-юморист, завоевавший еще при жизни титул «короля смеха». На сегодняшний день ни у кого не вызывает сомнений тот факт, что творчество А. Т. Аверченко занимает особое место в контексте отечественной литературы начала XX века, поскольку новеллистика писателя явила собой новый этап в развитии русской юмористики.

Начало XX века ознаменовалось всплеском сатирической литературы, выразившимся в появлении огромного количества сатирических журналов и листков, где печатались эпиграммы на политических деятелей, фельетоны, сатирические сказки и т.д.

Однако вскоре появляется новый журнал сатиры и юмора, который сумел затмить «Осколки», «Будильник», «Шут» и другие издания по причине своей непохожести на всю предыдущую сатирическую традицию. «Сатирикон» был уникален по всем параметрам: великолепно иллюстрированный, журнал сознательно отказался от жесткой, злой сатиры в пользу добродушного юмора.

Это было новым словом в русской сатирической литературе и сразу привлекло внимание современников. Аркадий Аверченко стал во главе «Сатирикона» с девятого номера и оставался его руководителем до закрытия журнала. Его веселые рассказы публиковались на первых полосах и неизменно привлекали читательское внимание.

Приверженность Аверченко американскому и западноевропейскому юмору с сохранением традиций чеховского смеха стало отличительной чертой не только творческого метода Аверченко, но и самого журнала «Сатирикон». О том, что юмор писателя был качественно новым явлением для русской литературы, свидетельствуют многочисленные воспоминания современников. Так, А. И.

Куприн писал: «Беззлобен, чист был его первый смех, и легкие уколы не носили в себе желчного льда. Всего труднее определить характер юмора. Надо сказать, что от гоголевского юмора у нас не осталось наследия, шестидесятые и семидесятые годы передали лишь кривую, презрительную, саркастическую усмешку.»

После революционных событий 1917 года Аверченко навсегда покинул Родину и этим подписал себе приговор: долгие 70 лет его творчество было закрыто для русского советского читателя.

Таким образом, имя Аркадия Аверченко длительное время почти не упоминалось в связи с историей развития русской литературы.

Вопрос о жанровом своеобразии новеллистики А. Т. Аверченко остается насущным и по сей день. Общеизвестно, что в русской литературе начала XX века одним из самых распространенных жанров был рассказ. «Поиски новых возможностей жанра, стиля — характерная черта литературного процесса рубежа века и начала XX столетия».1 А. Т.

Аверченко, отдавая предпочтение жанру короткого юмористического рассказа, также был озабочен поиском новых возможностей этого жанра. Творчество А. Т. Аверченко удивительно разнообразно в жанровом отношении, что вызывает определенную трудность при классификации произведений писателя.

Сложность представляет и то обстоятельство, что в современной науке нет единого подхода к рассмотрению внутрижанровой типологии рассказов.

Для творчества Аверченко характерно обращение к форме повествования от 1-го лица и форме повествования от лица «всеведающего автора», которые открывают перед писателем-юмористом широкие возможности для иронического осмеяния персонажей и высвечивания неприглядных сторон современной ему жизни.

Незаслуженно был обделен исследовательским вниманием особый тип повествования, встречающийся в ряде рассказов А. Т. Аверченко, — сказ.

Причины обращения писателя-юмориста к сказу, функции сказовой манеры повествования применительно к аверченковским рассказам, преимущества сказа как типа повествования в юмористическом произведении — вот круг вопросов, звучащих особенно актуально для выявления стилевого своеобразия произведений писателя.

Ковальского, «около миллиона людей», в числе которых оказался и А. Т. Аверченко.

Революция глазами аполитичного прежде писателя, представления о дальнейшем развитии жизни в Советской России, обличение политических деятелей, приведших страну к революционному перевороту, а также воспоминания о прежней жизни — вот неполный перечень тем, затронутых Аверченко в небольшом сборнике рассказов.

Интересна не только структура сборника, которая, как оказалось, претерпела с течением времени ряд существенных изменений, но и жанровое своеобразие рассказов, входящих в состав «Дюжины ножей…». Традиционное определение «Дюжины ножей…

» как сборника политических памфлетов не совсем уместно, поскольку писатель обращается к разнообразным жанрам (лирический рассказ, сатирическая сказка, рассказ-сценка и др.). Жанровое своеобразие рассказов, в свою очередь, накладывает ряд особенностей на поэтику самого сборника. Важное место при анализе рассказов «Дюжины ножей…» уделяется и отношению А. Т.

Аверченко к конкретным политическим деятелям современности. Особое внимание акцентируется на взаимоотношениях В. И. Ленина и А. Т. Аверченко. Привлечение окололитературных материалов, неопубликованных (архивных) источников, а также иллюстраций из фельетонного творчества писателя помогает более полно раскрыть аверченковские взгляды тех лет. Особая, важная роль отводится выявлению способов выражения авторской позиции, которая демонстрирует не только политическое кредо Аверченко-эмигранта, но и гражданские взгляды писателя.

«Дюжина ножей в спину революции» вышла в 1921 году в парижском издательстве. Однако в 1920 году в симферопольской газете «Таврический Голос» было опубликовано объявление, в котором желающим приобрести новую книгу Аверченко «Дюжина ножей в спину революции» предлагалось обращаться в издательство «Таврический голос». Таким образом, можно предположить, что сборник составлен еще в первой половине 1920 года иего следует рассматривать при анализе данного периода творчества писателя.В предисловии книги «Дюжина ножей в спину революции» писатель восторженно пишето революции: «Революция – сверкающая прекрасная молния, революция – божественнокрасивое лицо, озаренное гневом рока, революция – ослепительная яркая ракета,взлетевшая радугой среди сырого мрака!…», «рождение революции прекрасно, какпоявление на свет ребенка, его первая бессмысленная улыбка, его первыеневнятные слова, трогательно умилительные, когда они произносятся с трудомлепечущим, неуверенным в себе розовым язычком.»Писателю хочется верить, что вот-вот остановится русский человек, схватитсяза голову, прогоняя пьяный угар. Тяжелым будет похмелье, но все же закончитсянаконец бессмысленное буйство.Революция здесь понимается как «переворот и избавление», «светлое, очищающеепламя», в котором за несколько дней сгорает все уродливое, старое, скверное.Аверченко принимает февральский переворот, гордится, что боролся «противуродливости минувшего царизма». В том же предисловии Аверченко пытаетсяразвести революцию и ее последствия – «хорошую» по определению революциюиспортили «плохие» люди. Еще в Петрограде писатель задумывается над истокамипроисходящего, да и в самом названии сборника, несмотря на попытки«оправдаться» в предисловии, слышны несколько иные ноты. В дальнейшем сатирикперестанет разделять революцию и ее последствия – и именно февральскаяреволюция (не октябрьская) станет рассматриваться как переломный момент.

«Ровно десять лет тому назад рабочий Пантелей Грымзин получил от своего

подлого гнусного хозяина кровопийцы поденную плату за девять часов работы –

всего два с полтиной!!!». Так начинается рассказ «Черты из жизни

• рабочего Пантелея Грымзина». Это пародийно-ироническая завязка воспроизводит
• известную формулу ограбления рабочих капиталом. Но далее следует подробный
• перечень покупок, сделанных «беднягой Пантелеем» на упомянутые деньги:
• выделив часть их на ремонт сапог, он приобрел «пол фунта ветчины, коробочку
• шпрот, булку французскую, пол бутылки водки, бутылку пива и десяток папирос», и все это на суточный заработок! Одновременно с этим включается
• «естественный» механизм пролетарской ненависти: Пантелей гневно клеймит
• богачей-эксплуататоров, наживающихся на труде бесправного народа. Герой

мечтает о свободе для трудящихся: «То-то мы бы пожили по-человечески!..». С той «безотрадной» картиной перекликается второй сюжет, рисующий

1. положение рабочего Грымзина после обретения «свободы» в результате победившей
2. революции: о ветчине и шпротах теперь можно лишь мечтать, а на суточный
3. заработок «гегемон» приобретает лишь фунт «полубелого» хлеба и бутылку ситро.
4. В финале рассказа звучит авторская оценка происходящего в России: «Эх,

Пантелей, Пантелей. Здорового ты дурака свалял, братец ты мой!..». В

• дальнейшем сбитые с толку пантелеи, приученные к «новым» условиям жизни,
• составят слой «полуинтеллигентных» граждан, психология которых станет
• объектом изображения другого талантливого сатирика – Михаила Зощенко.
• От рассказа к рассказу Аверченко убеждает читателя в том, что в классовой
• борьбе не может быть победителей и побежденных: от революции в равной степени
• пострадали и представители господствующих классов, и те, ради кого было
• раздуто пламя революционного мятежа. Все общество оказалось вовлечено в
• разрушительное действо, а огромная страна уподобилась поезду, сошедшему с
• рельс.

Источник: https://cyberpedia.su/16x8eab.html

Дюжина ножей в спину революции – А. Т. Аверченко

Здесь автор обосновывает мысль, что революция, это не ребенок, которого нужно защищать. Это молния, но мы же не будем защищать молнию, выходя на поле во время грозы! Автору революция представляется мужиком, который в любой момент выскочит из подворотни, подставит нож к горлу и снимет с вас пальто.

https://www.youtube.com/watch?v=90Z3-8w3328

Именно в такую революцию и надо воткнуть дюжину ножей.

Фокус великого кино

Автор, словно режиссер, приказывает некоему Митьке крутить пленку назад, и перед нами открываются исторические картины: из мертвых людей выскакивают

пули и возвращаются в дула пистолетов, идут вспять поезда, Ленин покидает Россию, Распутин уезжает в Тюмень и т. д. Автор просит остановить пленку на манифесте 17 октября, данного Николаем II, времени, когда все люди были поистине счастливы.

Поэма о голодном человеке

В одном доме каждый вечер собираются люди и читают доклады о вкусной еде, которую они когда-то заказывали в ресторанах, еще до революции. Все они голодны, питаются ужасным хлебом и с упоением, иногда переходящим в истерику, жадно слушают доклады.

Трава, примятая сапогом

Рассказчик общается с девочкой, которая не по годам умна и рассуждает

на разные политические и военные темы. Ее родители до революции были богаты, а теперь мать очень больна из-за недостатка витаминов в пище. Девочка проявляет себя и как ребенок: просит достать ей котенка. “По зеленой молодой травке ходят хамы в огромных тяжелых сапожищах, подбитых гвоздями.

Пройдут по ней, примнут ее. Прошли – полежал, полежал примятый, полураздавленный стебелек, пригрел его луч солнца, и опять он приподнялся и под теплым дыханием дружеского ветерка шелестит о своем, о малом, о вечном.”

Чертово колесо

Автор рассуждает о том, что такое Луна-парк. Он считает, что здесь может быть весело только дуракам, а он сюда приходит, чтобы на них посмотреть. Приглядывается он к революции и представляет ее в виде Луна-парка.

На аттракционе “Веселая кухня”, где дураки разбивают шарами посуду, он видит русских чиновников, которых подзуживают иностанцы, а тарелки-это правосудие, образование, наука и т. д.

В “Веселой бочке”, где дураки катаются с горки, Аверченко представляет семью, которая стукаясь о разные препятствия постепенно теряет все: “Бац о тумбу – из вагона ребенок вылетел, бац о другую – самого петлюровцы выбросили, трах о третью – махновцы чемодан отняли”. На чертовом колесе хозяйничает Керенский, призывая всем кататься, но колесо набирает ход, и людей скидывает на тротуар.

Следующими хозяевами колеса объявляют себя Ленин и Троцкий, и все начинается заново.

Черты из жизни рабочего Пантелея Грымзина

Пантелей получает жалованье за день, 2,5 рубля, покупает себе пива, ветчины, шпрот, у сапожника заказывает подметки…вот и все деньги разошлись. И во время ужина думает, как же хорошо тем, кто пьет ликеры и ананасы с рябчиками жует. Но вот проходит революция.

Теперь он получает за день 2700 р. , отдает сапожнику за подметки 2300, покупает фунт полубелого хлеба, бутылку ситро. За ужином думает, как же хорошо живется тем, кто пиво пьет, да шпроты с ветчиной ест. “Почему одним все, другим – ничего?..”

Новая русская сказка

Хватит рассказывать сказку-ложь про Красную шапочку! Давайте раскроем правду: “У одного отца было три сына: до первых двух нам нет дела, а младший был дурак. Состояние его умственных способностей видно из того, что когда у него родилась и подросла дочь – он подарил ей красную шапочку”.

И вот однажды позвала дуракова жена дочку и велела ей отнести бабушке “горшочек маслица, лепешечку да штоф вина: может, старуха наклюкается, протянет ноги, а мы тогда все ее животишки и достатки заберем”.

“Я, конечно, пойду”, – отвечает Красная Шапочка. – “Но только, чтобы идти не больше восьмичасового рабочего дня. А насчет бабушки-это мысль.”

Так пошла она, а навстречу ей заграничный мальчик Лев Троцкий. Он взял все, что несла Шапочка и предложил свалить пропажу на Серого волка. У бабушки Шапка взяла козленка погулять, и тут опять этот мальчик, предложил его съесть, а вину опять на волка переложить.

“Съел заграничного мальчика, сбил лапой с головы глупой девчонки красную шапочку, и, вообще, навел Серый такой порядок, что снова в лесу стало жить хорошо и привольно.

Кстати, в прежнюю старую сказку, в самый конец, впутался какой-то охотник.

В новой сказке – к черту охотника. Много вас тут, охотников, найдется к самому концу приходить…”

Короли у себя дома

Автор раскрывает жизнь коронованных особ. Ленин – жена, Троцкий – муж. Они скандалят, перекладывают обязанности друг на друга, Ленин жалуется, что повелся на уговоры мужа и приехал в Россию.

Решают общегосударственные вопросы в спорах и дрязгах. “Вот как просто живут коронованные особы. Горностай да порфира – это на людях, а у себя в семье, когда муж до слез обидит, – можно и в затрапезный шейный платок высморкаться.”

Усадьба и городская квартира

Автор размышляет над тем, как хорошо жили старые хозяева в усадьбах, еды всегда было видимо-невидимо, гостеприимные были. А потом пошел клич: “Грабь награбленное”, все разворовали, новые хозяева переселились в облезлые квартиры, да и живут так, по-собачьему, не убираясь, а только мусоря.

Хлебушко

“У главного подъезда монументального здания было большое скопление карет и автомобилей”. Подошла к швейцару женщина, попросила разрешения постоять, полюбоваться на разных особ, а звали ее Россия. Эти особы мимо проходят, а англичанин зантересовался, не прячет ли она бомбу у себя в котомке.

Подошел, поговорил, обещал помочь. И побрела она восвояси, с надеждой на скорую помощь.

Эволюция русской книги

В форме диалогов описывается несколько этапов. Первый : много книг, огромный выбор. Второй : книг немного, берите те, что есть. Третий: кто-то нашел книгу, завалявшуюся аж с 1917 г., решили ее поделить на 4 части и продать.

Четвертый: известный чтец читает Пушкина наизусть за деньги, а другие удивляются, как это вообще возможно-выучить наизусть. Пятый: читают уже только вывески, и тех недостает. Шестой: ходил один гражданин на виселицы смотреть, чтобы почитать, т. к. одна виселица на букву “Г” похожа, другая-на “И”.

Русский в Европах

Общаются иностранцы между собой, хвалят друг друга. Среди них оказывается русский.

Кто-то начинает его жалеть, кто-то боится, как бы он их не ограбил или бомбу не бросил, начинают у него интересоваться, что же такое взятка, вправду ли ели в Москве собак и крыс, “совнарком и совнархоз опасные болезни?” и т. д. А он говорит, что душа горит, нужно выпить, а потом начинает всех иностранцев поносить.

В итоге приносят счет: “Русский человек за всех должен платить! Получите сполна”.

Осколки разбитого вдребезги

Сидят на берегу двое: один бывший сенатор Петербурга, ныне грузчик, другой-бывший директор завода, теперь приказчик комиссионного магазина.

Рассуждают о том, как раньше хорошо было, вспоминают много дорогих для них вещей: театры, книги, оперы. Рядом с ними два восточных человека.

Рассуждают о прелестях современной жизни, прислушиваются к разговору первых двух и не понимают, о чем те говорят.

Тут подходят билетеры, предлагают купить билет, чтобы посидеть на этой набережной. Первые два старика уходят, не желая приобретать дорогие билеты. “За что они Россию так?”

Источник: https://ege-essay.ru/dyuzhina-nozhej-v-spinu-revolyucii-a-t-averchenko/