В этой книге автор раскрывает вопросы, которые иногда встают перед современными людьми: как жить в мире, в котором нет Бога? Есть ли смысл жить в таком мире, в котором человек смертен?
- Ответом человека на все эти вопросы, является бунт.
- Бунтовать — это значит, что мы знаем о том, что смерти не избежать, и испытывая это печальное чувство, не сдаваться, а продолжать бороться.
- В подобном бунте человек начинает ценить на самом дела важные вещи, такие как свободу, творчество, обретают смысл жизни.
- «Я бунтарь, поэтому существую», эта цитата автора, означает, что только бунтуя, человек осознаёт свою уникальность и обретает человеческий смысл.
- Камю выделяет 3 вида бунта у человека!
1. Метафизический. Это бунт человека против социума. Автор приводит в сравнении враждующие отношение между рабами и господами. Раб хоть ненавидит хозяина, но он также соглашается и смиряется со своей ролью.
2. Исторический. Это, так сказать, моральные ценности человека и его совесть. Как пример, это восстание людей, которые отстаивают свою свободу и право на справедливость.
3. Сопротивление в искусстве. Этот вид бунта заключается в свободе человека в самовыражении.
Автор, в этой работе пытается изучить, как человек становится способен на убийство, почему идут войной и как себя оправдывают.
Эта книга-целое исследование, в основе которой лежит суть человеческой свободы, по итогам прочтения книги начинаешь ценить её сильнее. Идея бунта — по мнению автора, такая: через борьбу, человек познаёт свою природную волю к свободе.
Книга наводит на много размышлений, и открывает понимание собственного поведения и поведения вашего окружения в определённых ситуациях. Она заставляет задавать себе вопросы бытия, такие как «Зачем я живу», «Что будет дальше», «Что такое свобода», «Зачем это всё нам, если мы всё равно умрём».
А также эта работа вдохновляет на поиск себя, своего бунтарского начала, чего-то нового.
- Откровенно говоря, книга написана очень сложно, и тяжёлая для понимания, её нужно начинать читать только любителям жанра, автора или с огромным желанием познать природу человека, бунта и свободы и как это всё между собой взаимодействует.
- Рекомендую эту книгу для лучшего самопознания.
- Можете использовать этот текст для читательского дневника
Камю. Все произведения
Бунтующий человек. Картинка к рассказу
Сейчас читают
- Краткое содержание сказки Вещий сон
Сказка Вещий сон рассказывает о том, как один купец приказал двум сыновьям — Дмитрию и Ивану рассказать о снах, что им приснились. - Краткое содержание Айтматов Легенда о манкурте
Основным персонажем произведения является пожилой стрелочник Едигей, работающий после войны на степном железнодорожном разъезде. - Краткое содержание Пермяк Надежный человек
Рассказ Е. Пермяка Надежный человек знакомит нас с первоклассником Андрюшей Рудаковым. Он был смелым мальчиком, ведь его отец – отважный лётчик-испытатель, был для него настоящим примером. - Краткое содержание Абрамов Трава-мурава
Книга Федора Абрамова «Трава мурава» представляет собой цикл нескольких небольших рассказов, связанных между собой по тематике. Практически в каждом из них описана настоящая деревенская жизнь. - Краткое содержание Брэдбери Карлик
В парк аттракционов, где работали Эйми и Ральф, каждую ночь приходил необычный посетитель. Это был мистер Биг — маленький уродливый карлик. Приходя в зеркальный лабиринт и смотря в кривое зеркало, он наслаждался видом своего стройного, вытянутого тела
Источник: https://2minutki.ru/kratkie-soderzhaniya/kamu/buntuyushchij-chelovek
Падение
Встреча читателя с рассказчиком происходит в амстердамском баре под названием «Мехико-Сити». Рассказчик, бывший адвокат, имевший в Париже обширную практику, после переломного периода в своей жизни переселился туда, где его никто не знает и где он старается отрешиться от своих подчас тяжёлых воспоминаний.
Он очень общителен и использует бар в некотором роде в качестве храма, где знакомится с понравившимися ему людьми, рассказывает им о своей жизни, о своих прегрешениях и почти всегда добивается того, что его собеседники отвечают ему откровенностью на откровенность и исповедуются так, как исповедались бы своему духовнику.
Продолжение после рекламы:
Жан-Батист Клеманс, так зовут бывшего адвоката, раскрывается перед читателем, как перед одним из своих ежедневных собеседников. Работая в Париже, он специализировался на «благородных делах», на защите вдов и сирот, как говорится. Он презирал судей и испытывал чувство удовлетворения оттого, что брался за правое дело.
Он зарабатывал себе на жизнь благодаря словопрениям с людьми, которых презирал. Клеманс пребывал в лагере справедливости, и этого было достаточно для его душевного спокойствия. В своей профессиональной деятельности он был безупречен: никогда не принимал взяток, не унижался до каких-нибудь махинаций, не льстил тем, от кого зависело его благополучие.
Наконец, никогда не брал платы с бедняков, слыл человеком щедрым и действительно был таковым, извлекая из своей филантропии определённые радости, не последнее место среди которых занимала мысль о бесплодности его даров и весьма вероятной неблагодарности, которая за ними последует.
Он называл это «вершиной благородства», даже в житейских мелочах ему всегда хотелось быть выше других, поскольку, лишь возвышаясь над другими, возможно добиться «восторженных взглядов и приветственных криков толпы».
Брифли существует благодаря рекламе:
Однажды вечером Клеманс, очень довольный истёкшим днём, шёл по мосту Искусств, совсем пустынному в тот час. Он остановился, чтобы посмотреть на реку, в нем росло ощущение собственной силы и завершённости.
Вдруг он услышал позади себя тихий смех, однако, оглянувшись, никого поблизости не увидел. Смех шёл ниоткуда, Сердце его колотилось. Придя домой, он увидел в зеркале своё лицо, оно улыбалось, но улыбка показалась Жану-Батисту какой-то фальшивой.
С тех пор ему чудилось, что время от времени он слышит этот смех в себе. Тогда-то все и началось.
Клемансу стало казаться, что какая-то струна в нем разладилась, что он разучился жить. Он начал явственно ощущать в себе комедианта и понимать, что изо дня в день лишь одно волновало его: его «я». Женщины, живые люди, пытались ухватиться за него, но у них ничего не получалось.
Он быстро их забывал и помнил всегда только о себе. В своих отношениях с ними он руководствовался лишь чувственностью. Их привязанность его пугала, но в то же время он ни одну из женщин не хотел отпускать от себя, одновременно поддерживая по нескольку связей и многих делая несчастными.
Как Клеманс осознал позже, в тот период жизни он требовал от людей всего и ничего не давал взамен: он заставлял многих и многих людей служить ему, а их самих как будто прятал в холодильник, чтобы они всегда были под рукой и он мог ими воспользоваться по мере надобности.
При воспоминании о прошлом стыд жжёт его душу.
Продолжение после рекламы:
Однажды в ноябрьскую ночь Клеманс возвращался от своей любовницы и проходил по Королевскому мосту. На мосту стояла молодая женщина. Он прошёл мимо неё.
Спустившись же с моста, он услышал шум рухнувшего в воду человеческого тела. Затем раздался крик.
Он хотел побежать на помощь, но не смог пошевелиться, а потом подумал, что уже слишком поздно, и медленно двинулся дальше. И никому ни о чем не рассказал.
Его отношения с друзьями и знакомыми внешне оставались прежними, но понемножку расстраивались. Те все так же восхваляли его чувство гармонии, однако сам он ощущал в своей душе лишь сумятицу, казался себе уязвимым, отданным во власть общественного мнения.
Люди казались ему уже не почтительной аудиторией, к которой он привык, а его судьями. Внимание Клеманса обострилось, и он открыл, что у него есть враги, а особенно среди людей малознакомых, ибо их бесило его поведение счастливого и довольного собой человека.
В тот день, когда он прозрел, он почувствовал все нанесённые ему раны и сразу лишился сил. Ему казалось, что весь мир принялся смеяться над ним.
Брифли существует благодаря рекламе:
С того момента он стал пытаться найти ответ на эти насмешки, которые на самом деле звучали внутри него. Он стал эпатировать слушателей своих публичных лекций по юриспруденции и вести себя так, как никогда бы не позволил вести себя прежде. Он распугал всю свою клиентуру.
С женщинами ему стало скучно, поскольку он больше с ними не играл. Тогда, устав и от любви, и от целомудрия, он решил, что ему остаётся предаться разврату — он прекрасно заменяет любовь, прекращает насмешки людей и водворяет молчание, а главное, не налагает никаких обязательств.
Алкоголь и женщины лёгкого поведения давали ему единственное достойное его облегчение. Затем на него напала безмерная усталость, которая и до сих пор его не оставляет. Так прошло несколько лет.
Он уже думал, что кризис миновал, однако вскоре понял, что это не так, крик, раздавшийся на Сене в ту ночь за его спиной, не умолк и при любом удобном случае напоминал о себе даже после переезда Клеманса в Амстердам.
Однажды в баре «Мехико-Сити» он увидел на стене картину «Неподкупные судьи» Ван Эйка, украденную из собора св. Бавона. Хозяину обменял ее на бутылку джина один из завсегдатаев его заведения. Эту картину разыскивала полиция трёх стран. Клеманс убедил запуганного хозяина отдать ее ему на хранение.
С тех пор картина находится в его квартире, он рассказывает о ней всем своим собеседникам, и каждый из них может донести на него. Подсознательно к этому он и стремится, чувствуя свою неискупимую вину перед той девушкой, которую он не спас, понимая, что теперь уже никогда не представится возможность вытащить ее из воды.
А тяжесть на сердце останется с ним навсегда.
Пересказала Е. В. Сёмина. Источник: Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Зарубежная литература XX века / Ред. и сост. В. И. Новиков. — М. : Олимп : ACT, 1997.
Источник: https://briefly.ru/kamju/padenie/
Альбер Камю — Бунтующий человек
Здесь можно купить и скачать «Альбер Камю — Бунтующий человек» в формате fb2, epub, txt, doc, pdf. Жанр: Философия, издательство Терра – Книжный клуб; Республика, год 1999. Так же Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги на сайте LibFox.
Ru (ЛибФокс) или прочесть описание и ознакомиться с отзывами.
На Facebook
В Твиттере
В Instagram
В Одноклассниках
Мы Вконтакте
Описание и краткое содержание «Бунтующий человек» читать бесплатно онлайн.
Альбер Камю (1913–1960) — французский писатель, драматург, один из основателей французского «атеистического» экзистенциализма, лауреат Нобелевской премии по литературе.
Основные философские произведения мыслителя — «Миф о Сизифе» (разработка философии и эстетики «абсурда») «Бунтующий человек» (полемика с нигилизмом, рассматриваемым как предпосылка теории и практики тоталитаризма), «Письма к немецкому другу» и «Шведские речи».
К написанию «Бунтующего человека» Камю приступил в феврале 1950 г. Через год, в марте 1951 г., основной текст книги был завершён. Отдельные главы — о Ницше и Лотреамоне — были опубликованы в журналах до выхода книги. «Бунтующий человек» был опубликован в 1951 г. в издательстве «Галлимар».
Альбер Камю
Бунтующий человек
ЖАНУ ГРЕНЬЕ
.. И сердце
- Открыто отдалось суровой
- Страдающей земле, и часто ночью
- В священном мраке клялся я тебе
- Любить ее бестрепетно до смерти,
- Не отступаясь от ее загадок
- Так я с землею заключил союз
- На жизнь и смерть.
Гелъдерлт «Смерть Эмпедокла»
Есть преступления, вызванные страстью, и преступления, продиктованные бесстрастной логикой. Чтобы различить их, уголовный кодекс пользуется удобства ради таким понятием, как «предумышленность». Мы живем в эпоху мастерски выполненных преступных замыслов.
Современные правонарушители давно уже не те наивные дети, которые ожидают, что их, любя, простят. Это люди зрелого ума, и у них есть неопровержимое оправдание — философия, которая может служить чему угодно и способна даже превратить убийцу в судью.
Хитклиф, герой «Грозового перевала»,[1] готов уничтожить весь шар земной, лишь бы только обладать Кэтти, но ему бы и в голову не пришло заявить, что такая гекатомба разумна и может быть оправдана философской системой. Хитклиф способен на убийство, но дальше этого его мысль не идет.
В его преступной решимости чувствуется сила страсти и характера. Поскольку такая любовная одержимость — явление редкое, убийство остается исключением из правила. Это что-то вроде взлома квартиры.
Но с того момента, когда по слабохарактерности преступник прибегает к помощи философской доктрины, с того момента, когда преступление само себя обосновывает, оно, пользуясь всевозможными силлогизмами, разрастается так же, как сама мысль. Раньше злодеяние было одиноким, словно крик, а теперь оно столь же универсально, как наука. Еще вчера преследуемое по суду, сегодня преступление стало законом.
Пусть никого не возмущает сказанное. Цель моего эссе — осмыслить реальность логического преступления, характерного для нашего времени, и тщательно изучить способы его оправдания. Это попытка понять нашу современность.
Некоторые, вероятно, считают, что эпоха, за полстолетия обездолившая, поработившая или уничтожившая семьдесят миллионов человек, должна быть прежде всего осуждена, и только осуждена. Но надо еще и понять суть ее вины.
В былые наивные времена, когда тиран ради вящей славы сметал с лица земли целые города, когда прикованный к победной колеснице невольник брел по чужим праздничным улицам, когда пленника бросали на съедение хищникам, чтобы потешить толпу, тогда перед фактом столь простодушных злодейств совесть могла оставаться спокойной, а мысль ясной. Но загоны для рабов, осененные знаменем свободы, массовые уничтожения людей, оправдываемые любовью к человеку или тягой к сверхчеловеческому, — такие явления в определенном смысле просто обезоруживают моральный суд. В новые времена, когда злой умысел рядится в одеяния невинности, по странному извращению, характерному для нашей эпохи, именно невинность вынуждена оправдываться. В своем эссе я хочу принять этот необычный вызов, с тем, чтобы как можно глубже понять его.
Необходимо разобраться, способна ли невинность отказаться от убийства. Мы можем действовать только в свою эпоху среди окружающих нас людей.
Мы ничего не сумеем сделать, если не будем знать, имеем ли право убивать ближнего или давать свое согласие на его убийство.
Поскольку сегодня любой поступок пролагает путь к прямому или косвенному убийству, мы не можем действовать, не уяснив прежде, должны ли мы обрекать людей на смерть, и если должны, то во имя чего.
Нам важно пока не столько докопаться до сути вещей, сколько выяснить, как вести себя в мире — таком, каков он есть. Во времена отрицания небесполезно определить свое отношение к проблеме самоубийства. Во времена идеологий необходимо разобраться, каково наше отношение к убийству. Если для него находятся оправдания, значит, наша эпоха и мы сами вполне соответствуем друг другу.
Если же таких оправданий нет, это означает, что мы пребываем в безумии, и у нас есть только один выход» либо соответствовать эпохе убийства, либо отвернуться от нее. Во всяком случае, нужно четко ответить на вопрос, поставленный перед нами нашим кровавым многоголосым столетием. Ведь мы и сами под вопросом.
Тридцать лет тому назад, прежде чем решиться на убийство, люди отрицали многое, отрицали даже самих себя посредством самоубийства. Бог плутует в игре, а вместе с ним и все смертные, включая меня самого, поэтому не лучше ли мне умереть? Проблемой было самоубийство. Сегодня идеология отрицает только чужих, объявляя их нечестными игроками. Теперь убивают не себя, а других.
И каждое утро увешанные медалями душегубы входят в камеры-одиночки: проблемой стало убийство.
Эти два рассуждения связаны друг с другом. Вернее, они связывают нас, да так крепко, что мы уже не можем сами выбирать себе проблемы. Это они, проблемы, поочередно выбирают нас. Примем же нашу избранность. Перед лицом бунта и убийства я в этом эссе хочу продолжить размышления, начальными темами которых были самоубийство и абсурд.
Но пока что это размышление подвело нас только к одному понятию — понятию абсурда. Оно, в свою очередь, не дает нам ничего, кроме противоречий во всем, что касается проблемы убийства. Когда пытаешься извлечь из чувства абсурда правила Действия, обнаруживается, что вследствие этого чувства убийство воспринимается в лучшем случае безразлично и, следовательно, становится допустимым.
Если ни во что не веришь, если ни в чем не видишь смысла и не можешь утверждать никакую ценность, все дозволено и ничто не имеет значения. Нет доводов «за», нет доводов «против», убийцу невозможно ни осудить, ни оправдать. Что сжигать людей в газовых печах, что посвящать свою жизнь уходу за прокаженными — разницы никакой. Добродетель и злой умысел становятся делом случая или каприза.
И вот приходишь к решению вообще не действовать, а это означает, что ты, во всяком случае, миришься с убийством, которое совершено другим. Тебе же остается разве что сокрушаться о несовершенстве человеческой природы.
А почему бы еще не подменить действие трагическим дилетантизмом? В таком случае человеческая жизнь оказывается ставкой в игре. Можно, наконец, замыслить действие не совсем бесцельное.
И тогда, за неимением высшей ценности, направляющей действие, оно будет ориентировано на непосредственный результат. Если нет ни истинного, ни ложного, ни хорошего, ни дурного, правилом становится максимальная эффективность самого действия, то есть сила.
И тогда надо разделять людей не на праведников и грешников, а на господ и рабов. Так что, с какой стороны ни смотреть, дух отрицания и нигилизма отводит убийству почетное место.
Следовательно, если мы хотим принять концепцию абсурда, мы должны быть готовы убивать, повинуясь логике, а не совести, которая будет представляться нам чем-то иллюзорным. Разумеется, для убийства необходимы некоторые наклонности.
Впрочем, как показывает опыт, не такие уж ярко выраженные. К тому же, как это обычно и бывает, всегда есть возможность совершить убийство чужими руками.
Все можно было бы уладить во имя логики, если бы с логикой здесь и вправду считались.
Но логике нет места в концепции, которая поочередно представляет убийство допустимым и недопустимым. Ибо, признав убийство этически нейтральным, анализ абсурда приводит в конце концов к его осуждению, и это самый важный вывод.
Последним итогом рассуждения об абсурде является отказ от самоубийства и участие в отчаянном противостоянии вопрошающего человека и безмолвной вселенной. Самоубийство означало бы конец этого противостояния, и потому рассуждение об абсурде видит в самоубийстве отрицание собственных предпосылок. Ведь самоубийство — это бегство от мира или избавление от него.
А согласно этому рассуждению жизнь — единственное подлинно необходимое благо, которое только и делает возможным такое противостояние. Вне человеческого существования пари абсурда немыслимо: в этом случае отсутствует одна из двух необходимых для спора сторон. Заявить, что жизнь абсурдна, может только живой, обладающий сознанием человек.
Каким же образом, не делая значительных уступок стремлению к интеллектуальному комфорту, сохранить для себя единственное в своем роде преимущество подобного рассуждения? Признав, что жизнь, будучи благом для тебя, является таковым и для других. Невозможно оправдать убийство, если отказываешь в оправдании самоубийству.
Ум, усвоивший идею абсурда, безоговорочно допускает фатальное убийство, но не принимает убийства рассудочного. С точки зрения противостояния человека и мира убийство и самоубийство равнозначны. Принимая или отвергая одно, неизбежно принимаешь или отвергаешь другое.
Поэтому абсолютный нигилизм, считающий самоубийство вполне законным актом, с еще большей легкостью признает законность убийства по логике. Наше столетие охотно допускает, что убийство может быть оправдано, и причина этого кроется в безразличии к жизни, свойственном нигилизму. Конечно, были эпохи, когда жажда жизни достигала такой силы, что выливалась и в злодеяния.
Но эти эксцессы были подобны ожогу нестерпимого наслаждения, у них нет ничего общего с тем монотонным порядком, который устанавливает принудительная логика, все и всех укладывающая в свое прокрустово ложе. Подобная логика выпестовала понимание самоубийства как ценности, доходя даже до таких крайних следствий, как узаконенное право лишить человека жизни.
Эта логика достигает своей кульминации в коллективном самоубийстве. Гитлеровский апокалипсис 1945 г. — самый яркий тому пример. Уничтожить самих себя было слишком мало для безумцев, готовивших в своем логове настоящий апофеоз смерти. Суть состояла не в том, чтобы уничтожить самих себя, а в том, чтобы увлечь с собой в могилу целый мир.
В определенном смысле человек, обрекающий на смерть лишь себя, отрицает все ценности, кроме одной — права на жизнь, которым обладают другие люди. Доказательством этому служит факт, что самоубийца никогда не губит ближнего, не использует ту гибельную силу и страшную свободу, которые он обретает, решившись на смерть.
Всякое самоубийство в одиночку, если только оно совершается не в отместку, по-своему великодушно или же исполнено презрения. Но ведь презирают во имя чего-то. Если мир самоубийце безразличен, значит, он представляет себе, что для него небезразлично или же могло бы быть таковым.
Самоубийца думает, что он все уничтожает и все уносит с собой в небытие, но сама его смерть утверждает некую ценность, которая, быть может, заслуживает, чтобы ради нее жили. Самоубийства недостаточно для абсолютного отрицания. Последнее требует абсолютного уничтожения, уничтожения и себя, и других.
Во всяком случае, жить абсолютным отрицанием можно только при условии, что всячески стремишься к этому искусительному пределу. Убийство и самоубийство представляют две стороны одной медали — несчастного сознания, предпочитающего претерпеванию человеческого удела темный восторг, в котором сливаются, уничтожаясь, земля и небо.
Конец ознакомительного отрывка
ПОНРАВИЛАСЬ КНИГА?
Эта книга стоит меньше чем чашка кофе! УЗНАТЬ ЦЕНУ
Источник: https://www.libfox.ru/189161-alber-kamyu-buntuyushchiy-chelovek.html
Краткий сюжет романа Камю “Чума”
В 1947 г. А. Камю пишет роман “Чума”, где на один из городов на алжирском побережье (Алжир в те годы был французской колонией), Оран, проецируется ситуация, в рамках которой город оказался бы во власти чумной эпидемии.
Само понятий “чума” имеет здесь много значений – это и гипотетически возможная чума в прямом смысле этого слова, это и чума фашизма, охватившая Европу, это, наконец, символ вообще катастрофы, ломающей жизнь человеческого общества, срывающей культурный слой, уничтожающей традиционные системы ценностей. В качестве эпиграфа
к роману взяты “говорящие” слова Д. Дефо “Если позволительно изобразить тюремное заключение через другое тюремное заключение, то позволительно также изобразить любой действительно существующий в реальности предмет через нечто вообще несуществующее”.
Ситуация, моделируемая Камю в романе “Чума”, органически вытекает из экзистенциалистской концепции мира и человека.
Чума есть бедствие, медленно и постепенно охватывающее счастливый южный город абсолютно независимо от разумной воли жителей города.
Поначалу жители города узнают о неприятной новости: то в одном, то в другом районе города стали появляться умирающие крысы – поначалу немного, но с каждым днем – все больше и больше.
Первые страницы романа – это почти протокольное, даже в какой-то мере дневниковое описание развития событий и реакции на них чувствительных горожан, поначалу просто недовольных малоэстетичным зрелищем, но потом вынужденных смириться с крысами как с реальностью: их уже выносят ящиками, они уже карабкаются по лестницам жилых домов, от них нет житья в конторах, школах, на террасах кафе – и даже в конторе по борьбе с крысами “обнаружено с полсотни грызунов”. Люди борются с ними, но если крысы вышли из нор, человек бессилен. Нашествие крыс прекращается само – независимо от воли людей, но в это время люди начали заболевать странной болезнью, которая лишь позже была идентифицирована как чума.
Поначалу это вызывает у людей лишь легкое беспокойство, каждый пока продолжает жить в мире своих забот, своих ценностей, своих планов и надежд, и чума для большинства поначалу – всего лишь темная тучка на горизонте.
И вот по ходу развития действия чума превращается в форму существования всех горожан: жизнь для каждого из них в той или иной момент становится неотделимой от чумы, в присутствии которой все их былые жизненные планы, надежды, желания – это нечто далекое, призрачное, нереальное: “Правда, кое-кто еще надеялся, что эпидемия пойдет на спад и пощадит их самих и их близких.
А следовательно, они пока еще считали, что никому ничем не обязаны. Чума в их глазах была не более чем непрошеной гостьей, которая как пришла, так и уйдет прочь. Они были напуганы, но не отчаялись, поскольку еще не наступил момент, когда чума предстанет перед ними как форма их собственного существования и когда они забудут ту жизнь, что вели до эпидемии”.
Но рано или поздно момент прозрения наступал для каждого – и надо было смиряться с самыми противоестественными вещами. Смиряться со страхом перед родным и близким человеком, который вдруг превращался в источник смертельной опасности. Смиряться даже с тем, что похороны из торжественного ритуала превратились в чисто санитарную меру, – хоронить в конце концов стали в общих ямах, без гробов.
Чума в художественном мире романа Камю не может быть побеждена разумной волей человека.
В финале романа эпидемия внезапно прекращается, город ликует, но происходит это совершенно случайно, независимо от деятельности тех, кто боролся с чумой, и последние строки романа звучат как грозное предупреждение: “Вслушиваясь в радостные крики, идущие из центра города, Риэ вспомнил, что любая радость находится под угрозой. Ибо он знал то, чего не ведала эта ликующая толпа и о чем можно прочесть в книжках, – что микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает, что он может десятилетиями спать где-нибудь в завитушках мебели или в стопке белья, что он терпеливо ждет своего часа в спальне, в подвале, в чемодане, в носовых платках и в бумагах и что, возможно, придет на горе и в поучение людям такой день, когда чума пробудит крыс и пошлет их околевать на улицы счастливого города”. Все так.
И в то же время именно в бесплодной борьбе с чумой герои романа проявляют свою индивидуальность, свое “Я”, именно в борьбе с чумой они оправдывают свое существование, подобно все тому же Сизифу, который обреченный на вечный и бесплодный труд, все равно продолжал вкатывать камень на гору, делая каждый раз после очередной неудачи новый свободный выбор в пользу продолжения работы. Точно так же делают свободный и осознанный выбор в пользу сопротивления чуме и доктор Риэ, и молодой журналист Рамбер, который еще недавно плыл по течению жизни и в первые недели чумы делал все, чтобы всеми правдами и неправдами вырваться из зачумленного города, в который его накануне занесла судьба, – вырваться к своей возлюбленной. Свое вынужденное пребывание в карантинном городе он поначалу рассматривает как плен: он не здешний.
Он внутренне отбивается от предсказания доктора Риэ: “С известного момента, увы, вы тоже станете здешним”.
Поначалу, в ожидании возможности выехать, он скорее просто от скуки вступает в дружину по борьбе с эпидемией, втягивается в работу – и не замечает, как постепенно тоже становится здешним, как чужая чума постепенно становится его чумой.
Осознает он свою неотрывность от зачумленного города лишь в тот момент, когда у него появилась возможность вырваться. И он внезапно делает выбор – остаться: “Я раньше считал, что чужой в этом городе и что мне здесь у вас нечего делать.
Но теперь, когда я видел то, что видел, я чувствую, что я тоже здешний, хочу я того или нет. Эта история касается равно всех нас”.
Эпидемия не только ставит людей перед нравственным выбором, но и ставит перед ними мучительные вопросы, заставляет пересматривать былые взгляды на жизнь.
Один из обитателей Орана, священник-ортодокс Панлю – поначалу трактует чуму как справедливую божью кару: “Братья мои, вас постигла беда, и вы ее заслужили, братья… Ежели чума ныне коснулась вас, значит, пришло время задуматься.
Праведным нечего бояться, но нечестивые справедливо трепещут от страха.
В необозримой житнице вселенной неумолимый бич будет до той поры молотить зерно человеческое, пока не отделит его от плевел. И мы увидим больше плевел, чем зерна, больше званых, чем избранных, и не Бог возжелал этого зла. Долго, слишком долго мы мирились со злом, долго, слишком долго уповали на милосердие божье.
Достаточно было покаяться в грехах своих, и все становилось нам дозволенным. И каждый смело каялся в прегрешениях своих.
Но настанет час – и спросится с него. А пока легче всего жить, как живется, с помощью милосердия божьего, мол, все уладится. Так вот, дальше так продолжаться не могло. Господь Бог, так долго склонявший над жителями города свой милосердный лик,
Отвратил ныне от него взгляд свой, обманутый в извечных своих чаяниях, устав от бесплодных ожиданий. И, лишившись света Господня, мы очутились, и надолго, во мраке чумы!” Этот взгляд органически вытекает из ранее сложившихся взглядов священника.
Но, глядя на умирающих детей, которым не за что отвечать, он уже не может с былой уверенностью в собственной правоте опровергнуть слова доктора Риэ, который в отчаянии восклицает в ответ на слова священника о любви даже к Богу убивающему: “Нет, отец мой…
У меня лично иное представление о любви. И даже на смертном одре я не приму этот мир божий, где истязают детей”.
Теперь и прежде грозный глашатай справедливого божьего гнева Панлю внутренне меняется, принимая в свое сердце и прежде враждебную ему правду и прощая доктору Риэ слова, которые раньше показались бы ему кощунственными.
Теперь он, отнюдь не соглашаясь с этими словами, тем не менее готов примириться с богоборцем, спасающим детей: “Мы вместе трудимся ради того, что объединяет нас, и это за пределами богохульства и молитвы! Только одно это и важно”.
Итак, чума становится в художественном мире романа Камю орудием очищающего испытания. Она очищает души от сиюминутного, суетного, наносного, она выявляет подлинную сущность людей, она, наконец, проверяет жизнеспособность всевозможных взглядов на мир, идей, концепций. Но означает ли это оправдание чумы?
Позиция Камю здесь однозначна: в борьбе со Злом человек может преображаться к лучшему, даже совершать неведомые прежде духовные взлеты, но Зло от этого не перестает быть Злом и оправдывать его – безнравственно.
Безнравственно оправдывать войну на том основании, что она может стать первотолчком для великих научных открытий или художественных откровений.
Безнравственно оправдывать нацизм с его организованной по последнему слову науки технологией уничтожения миллионов мирных людей на том основании, что именно его апокалиптическому кошмару мир в значительной степени обязан современными представлениями о правах человека. Страдание может очищать, но безнравственно желать кому-либо такого очищения.
Не случайно явно симпатичный писателю герой доктор Риэ в ответ на рассуждения другого героя романа о “положительных сторонах” чумы заявляет: “То, что верно в отношении недугов мира сего, верно и в отношении чумы. Возможно, кое-кто и станет лучше. Однако, когда видишь, сколько горя и беды приносит чума, надо быть сумасшедшим, слепцом или просто мерзавцем, чтобы примириться с чумой”.
Источник: https://lit.ukrtvory.ru/kratkij-syuzhet-romana-kamyu-chuma/
Vikent — Альбер Камю издаёт книгу: Бунтующий человек
Викентьев И.Л.
Youtube
Каждый бунтарь стремится с помощью стиля навязать миру свой закон, хотя удаётся это лишь немногим гениям. Поэты, — говорит Шелли, — это непризнанные законодатели мира
Альберт Камю, Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство, М., Политиздат, 1990 г., с. 329.
Первые заметки Альберт Камю сделал в 1945 году, а впервые издал книгу: Бунтующий человек / L’Homme revolte в 1951 году.
Начало всех великих действий и мыслей ничтожно. Великие деяния часто рождаются на уличном перекрестке или у входа в ресторан. Так и с абсурдом. […] Бывает, что привычные декорации рушатся.
Подъём, трамвай, четыре часа в конторе или на заводе, обед, трамвай, четыре часа работы, ужин, сон; понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, всё в том же ритме — вот путь, по которому легко идти день за днем. Но однажды встаёт вопрос зачем?. Всё начинается с этой окрашенной недоумением скуки. Начинается — вот что важно.
Скука является результатом машинальной жизни, но она же приводит в движение сознание. Скука пробуждает его и провоцирует дальнейшее: либо бессознательное возвращение в привычную колею, либо окончательное пробуждение. А за пробуждением рано или поздно идут следствия; либо самоубийство, либо восстановление хода жизни.
Скука сама по себе омерзительна, но здесь я должен признать, что она приносит благо. Ибо всё начинается с сознания, и ничто помимо него не имеет значения. Наблюдение не слишком оригинальное, но речь как раз и идет о самоочевидном. Этого пока что достаточно для беглого обзора истоков абсурда. В самом начале лежит просто забота.
Изо дня в день нас несёт время безотрадной жизни, но наступает момент, когда приходится взваливать её груз на собственные плечи. Мы живем будущим: завтра, позже, когда у тебя будет положение, с возрастом ты поймёшь. Восхитительна эта непоследовательность — ведь в конце концов наступает смерть.
Приходит день, и человек замечает, что ему тридцать лет. Тем самым он заявляет о своей молодости.
Но одновременно он соотносит себя со временем, занимает в нем место, признает, что находится в определённой точке графика. Он принадлежит времени и с ужасом осознаёт, что время — его злейший враг.
Он мечтал о завтрашнем дне, а теперь знает, что от него следовало бы отречься. Этот бунт плоти и есть абсурд.
Альберт Камю, Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство, М., Политиздат, 1990 г., с. 29-30.
И далее автор приводит примеры из истории России:
В 20-е годы прошлого века у первых русских революционеров-декабристов понятия о добродетели ещё существовали. Эти представители дворянства ещё не изжили в себе якобинский идеализм. Более того, их отношение к добродетели было сознательным. Наши отцы были сибаритами, — писал один из них, Пётр Вяземский, — а мы — последователи Катона.
К этому прибавлялось всего одно убеждение, дожившее до Бакунина и эсеров девятьсот пятого года, — убеждение в очистительной силе страдания. Декабристы напоминают тех французских дворян, которые, отрекшись от своих привилегий, вступили в союз с третьим сословием.
Эти аристократы-идеалисты пережили свою ночь на 4 августа, решив пожертвовать собой ради освобождения народа.
Хотя вождь декабристов Пестель и не чуждался общественной и политической мысли, их неудавшийся заговор не имел чёткой программы; вряд ли можно даже сказать, что они верили в свой успех. Да, мы умрём, — говорил один из них накануне восстания, — но это будет прекрасная смерть. Их смерть и в самом деле была прекрасной.
В декабре 1824 года каре мятежников, собравшихся на Сенатской площади в Санкт-Петербурге, было рассеяно пушечными ядрами. Уцелевших отправили в Сибирь, повесив перед тем пятерых руководителей восстания, причём так неумело, что казнь пришлось повторять дважды.
Вполне понятно, что эти жертвы, казалось бы напрасные, были с восторгом и ужасом восприняты всей революционной Россией. Пусть после их казни ничего не изменилось, но сами они стали примером для других.
Их гибели знаменовала начало революционной эры, правоту и величие того, что Гегель иронически именовал прекрасной душой: русской революционной мысли ещё предстояло определить своё отношение к этому понятию. […]
Эти выводы — обоснование взбунтовавшегося индивидуализма. Индивидуум не может принять историю такой, какая она есть. Он должен разрушить реальность, чтобы утвердиться в ней, а не служить её пособником. Отрицание — мой бог.
В истории мои герои — разрушители старого — Лютер, Вольтер, энциклопедисты, террористы, Байрон (Каин). Примечательно, что здесь одна за другой перечислены все темы метафизического бунта.
Альберт Камю, Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство, М., Политиздат, 1990 г., с. 234-236.
Через много лет лейтенант Шмидт писал перед расстрелом: Моя смерть подведет итог всему — и дело, за которое я стоял, увенчанное казнью, пребудет безупречным и совершенным.
А Каляев, представший перед судом не в роли обвиняемого, а в роли обвинителя и приговорённый к повешению, твёрдо заявил: Я считаю свою смерть последним протестом против мира крови и слез. И ещё он писал: С тех пор, как я попал за решетку, у меня не было ни одной минуты желания как-нибудь сохранить жизнь.
Его желание сбылось. В два часа утра десятого мая он шагнул навстречу единственному оправданию, которое признавал. Весь в черном, без пальто, в фетровой шляпе на голове, он поднялся на эшафот.
И когда священник, отец Флоринский, попытался поднести к его губам распятие, осуждённый, отвернувшись от Христа, бросил: Я уже сказал вам, что совершенно покончил с жизнью и приготовился к смерти. Итак, здесь, в конце пути, пройденного нигилизмом, у самого подножия виселицы, возрождаются прежние ценности.
Они отражение, на сей раз историческое, той формулы, которую мы вывели, завершая анализ мятежного духа: Я бунтую, следовательно, мы существуем.
Суть этих ценностей — в лишениях и одновременно в ослепительной уверенности.
Именно она предсмертным отблеском озарила лицо Доры Бриллиант при мысли о тех, кто отдал жизнь во имя нерушимой дружбы; она толкнула Сазонова к самоубийству на каторге в знак протеста против нарушения прав его собратьев; она снизошла и до Нечаева, когда он ответил пощечиной жандармскому генералу, который склонял его к доносу на товарищей. Наделённые этой уверенностью, террористы утверждали братство людей и в то же время ставили себя над этим братством, в последний раз в истории доказывая, что истинный бунт — это источник духовных ценностей.
Альберт Камю, Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство, М., Политиздат, 1990 г., с. 250-251.
Психологические защиты по Анне Фрейд.
Источник: https://vikent.ru/enc/1506/
«Посторонний» Камю, краткое содержание
«Посторонний» Камю. Краткое содержание
Повесть «Посторонний» известного французского писателя Альбера Камю была опубликована в 1942 году. Наделав много шума в литературной среде, она и по сей день продолжает будоражить умы людей. Это попытка на примере одного человека показать всю фальшь социума.
Главный герой повести чиновник Мерсо ничем не лучше и не хуже других обывателей алжирского предместья. Единственное отличие в том, что он не хочет лицемерить. Поэтому всегда говорит правду и поступает так, как считает нужным. За что, собственно, и навлекает на себя гнев окружающих.
Общество мстит этому «бездушному» человеку.
В самом начале повествования Мерсо получает известие о смерти матери, которую несколько лет назад, из-за постоянных проблем с деньгами, отдал на попечение в одну богадельню. Мерсо берет отпуск и приезжает проститься с матерью.
Он намерен провести ночь у ее гроба. Однако на деле все выходит иначе: сын отказывается взглянуть на свою мать в последний раз, ведет пустую беседу со сторожем, спокойно курит, пьет кофе, а затем засыпает.
Не менее равнодушен Мерсо и во время похорон.
Вернувшись домой, мужчина продолжает вести обычную жизнь обывателя. Долго спит, потом идет купаться в море, где встречается с бывшей сотрудницей Мари. В эту же ночь молодые люди становятся любовниками. Это событие произошло очень буднично, практически без чувств. Мерсо понимает, что связь с Мари в сущности ничего не меняет в его однообразной жизни.
На следующий день наш герой встречает своего соседа Раймона Синтеса. Этот странный тип работает кладовщиком и слывет в округе сутенером.
Он втягивает Мерсо в неблаговидное дело: просит написать письмо своей возлюбленной арабке, чтобы заманить ее на свидание. Дело в том, что эта особа недавно изменила Раймону, и он теперь жаждет мести.
В результате Мерсо становится свидетелем ужасной ссоры Синтеса со своей пассией.
Вскоре чиновник получает предложение от своего шефа поработать в Париже. К большому удивлению патрона, который пытается вытащить молодого человека в столицу, тот отвечает отказом.
Просто Мерсо знает, что его однообразное течение жизни не в силах изменить даже Париж. Также инертно он реагирует на вопрос Мари о замужестве.
Вроде и не отказывает своей любовнице, до дает понять, что не торопится скреплять узами Гименея их отношения.
Воскресный день Мерсо, Мари и Раймон решили провести на берегу моря в гостях у некоего Массона. Эта обычная поездка в итоге обернулась настоящей трагедией. Мари и трое мужчин, прогуливаясь вдоль берега моря, встретили двух арабов, один из которых оказался братом любовницы Раймона.
После небольшой словесной перепалки завязалась драка, в которой Раймона ударили ножом. После того, как пострадавшему была оказана медицинская помощь, друзья вернулись на пляж, где продолжали находиться арабы. Мерсо берет у Раймона пистолет и направляется в их сторону. С мужчиной происходит что-то непонятное, похожее на солнечный удар или помутнение рассудка.
Как в кошмарном сне Мерсо четырьмя выстрелами отправляет араба на тот свет.
В тюрьме новоиспеченного преступника замучили допросами, чему он очень удивился. По мнению Мерсо, в его деле было все ясно. Почему же с ним так долго возятся? Однако следователь никак не может понять мотивы убийства, а потому пытается влезть в душу к арестованному. В результате узнает о том, что на похоронах своей матери Мерсо не проявил никаких сострадательных чувств.
За время следствия, которое продолжалось одиннадцать месяцев, Мерсо окончательно свыкся с тем, что его жизнь остановилась, а тюремная камера стала родным домом. Времени для воспоминаний здесь у него масса. Наконец происходят перемены — начинается судебное заседание по его делу.
В душном зале собирается много народу, но Мерсо не может узнать ни одного лица, все смешались в одну серую массу. Обвинительная речь прокурора переполнена гневом. Арестанту вспомнили все: не заплакал на похоронах матери, буквально на следующий день вступил в интимную связь с женщиной, совершил убийство без каких-либо на то оснований.
По словам прокурора, у обвиняемого нет души, а, значит, и жить не достоин. Смертная казнь – самый справедливый приговор для этого изгоя.
Речь адвоката не произвела должного впечатления на судей, и они приговаривают арестанта к публичной казни на площади. Мерсо долго не может принять неизбежность ситуации, однако в итоге смиряется с мыслью о смерти. Удалось все философски обосновать: жизнь не стоит того, чтобы за нее цепляться.
Перед казнью Мерсо не хочет ни о чем разговаривать со священником. Он вспомнил вдруг о своей маме, а затем успокоился и уже был готов «открыть свою душу ласковому равнодушию мира», который явно создан не для него.
- Прочитав краткое содержание повести «Посторонний», вы несомненно пожелаете ознакомиться с другими сочинениями:
- По произведению: «Посторонний»
- По писателю: Камю Альберт
Источник: https://goldlit.ru/camus/154-postoronnii-kratkoe-soderjanie
Миф о Сизифе: эссе об абсурде — краткое содержание Камю
Разумности в мире нет, вера потеряла всякую актуальность, а надежда лишена всяких перспектив на будущее. Таковы основные постулаты, предлагаемые нашему вниманию автором эссе об абсурде.
У человека, пытающегося найти хоть какие – то крупинки смысла в окружающей его действительности, чтобы жить дальше, выбор небольшой – то ли покинуть сей бренный мир исключительно по доброй воле, то ли оказывать сопротивление бытующему вокруг него абсурду.
Рассуждением об абсурде в качестве исходного пункта, а не вывода, как это было раньше, и начинается книга.
Смысл жизни, по представлению автора, составляет основной вопрос любой философии, из которого проистекает необходимость решения двух серьёзных и фундаментальных вопросов, крепко связанных между собой – стоит ли жизнь того, чтобы проживать её вообще со всеми перипетиями, которые она в себе таит и затруднение, возникающее с проблемой самовольного ухода из жизни как возможность быстро расправиться и с жизнью, и с абсурдом, которым полна окружающая нас действительность.
Самоубийца всегда готов признаться в том, что жизнь его превратилась в однообразное времяпровождение, в необходимость решать одни и те же задачи, однако ни горечь, ни скука так и не покидают человека. Абсурд происходящего ощущается им острее, чем другими, его очевидность для него становится тем импульсом, который подводит его к мысли расстаться с жизнью.
Человеческий разум, сталкиваясь с действительностью, оказывается бессильным обнаружить истину как в себе, так и за пределами «я».
Основная причина абсурда заключается в том, что извечный конфликт непостижимости всего до конца и неистовой страстью к определённости и наглядности приводит к тому, что человеческая душа не знает покоя, сотрясаемая до самых глубин желанием разрешить данное противоречие.
Вместе с желанием обрести счастье у человека всегда было стремление отыскать цель, то есть смысл жизни, однако ответов на эти вопросы от универсума ждать не приходится.
Индивидуум пользуется отличительной особенностью – разумом, бренный мир пугает своей непостижимостью, а абсурд, подчёркивает автор, становится между ними связующим звеном.
Не признавая присутствия элемента бессмысленности в подлунном мире, человек далёк от решения проблемы значимости происходящего в окружающем мире, то есть того самого смысла жизни, который так хочет найти человек.
Таким образом, он утрачивает волю к разумному выбору.
Надежда на обретение чего – нибудь в будущем или защищаться от суетного мира с помощью веры в Бога – вот всё, что предлагали мыслители прошлого для преодоления бессмысленности и нелепости бренного мира. «Философское убийство», как называет это автор, скорее уводит от решения проблемы, чем помогает приблизиться к положительному результату, то есть исчезновению проблемы как таковой.
Кроме того, автор предлагает нам на рассмотрение четыре типа характеров – актёр, завоеватель, Творец, Дон Жуан. Каждый из них, по его мнению, представляют собой тип человека, совмещающий в себе элементы здравого ума и абсурдного поведения.
По мнению Камю, благодаря творчеству человек способен преодолеть абсурд в себе, но не за пределами своего «я». В качестве примера автор приводит творчество Ф. Достоевского: абсурдный человек с его мироощущением особенно наглядно представлен в его романах. Однако писатель лишь освещает проблему абсурда, но далёк от её решения.
Этюдом о Сизифе, бросившем вызов богам Олимпа, и завершается это эссе. Героя наказали за страстную приверженность к жизни во всём её многообразии. Не имея возможности сопротивляться жребию, Сизиф лишь презрением побеждает его. Жизнь героя заполняется непонятным ранее смыслом, страдание превращается в ликование от чувства противопоставления себя богам, а сознание преодолевает судьбу.
Двигая камни и отрицая могущество богов, пример Сизифа способен научить нас самому главному – верности себе и своим идеалам.
← Миф о Сизифе: эссе об абсурде↑ Камю
- Михайловские рощи — краткое содержание рассказа Паустовского
Автор любит бывать в Пушкинском заповеднике. Впервые оказавшись там, он нашел в траве табличку, когда-то подписанную самим гением. Теперь такие знаки-вехи со строфами из стихотворений поэта раскиданы по всей территории Михайловского - Завтрак у предводителя — краткое содержание пьесы Тургенева
Небольшая одноактная пьеса Ивана Сергеевича Тургенева «Завтрак у предводителя», повлияла на развитие русской литературы, показывая яркие характеры персонажей, и сатирическое отражение помещицкого быта тех лет. - Катаев
Советский писатель из интеллигентной семьи Валентин Катаев начал карьеру писателя еще до революции. В Гражданскую войну писатель много раз попадал в опасные ситуации, в которых мог погибнуть, и в целом страницы его биографии - Вельд — краткое содержание рассказа Брэдбери
Джордж и его жена Лилия живут вместе со своим детьми в доме, который полностью автоматизирован. Он сам выполняет всю домашнюю работу, так что супругам ничего не приходится делать.
Источник: https://sochinimka.ru/kratkoe-soderzhanie/kamu/mif-o-sizife
Читать
Альбер Камю
Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951–1959)
Бунтующий человек
И сердце открыто отдалось суровой страдающей земле, и часто ночью в священном мраке клялся я тебе любить ее бестрепетно до смерти, не отступаясь от ее загадок. Так я с землею заключил союз на жизнь и смерть.
Гёльдерлин. Смерть Эмпедокла
Введение
Есть преступления на почве страсти и преступления, продиктованные рассудком. Грань между первыми и вторыми зыбка. В Уголовном кодексе удобства ради различие между ними проводится по принципу предумышленности.
Мы живем во времена предумышленности и идеальных преступлений. Наши преступники перестали быть беззащитными детьми, находящими себе оправдание в любви.
Напротив, они повзрослели и заручились неопровержимым алиби: подобная философия способна послужить любой цели и даже превратить убийц в судей.
В «Грозовом Перевале» Хитклиф готов ради обладания Кэти уничтожить целый мир, но ему и в голову не пришло бы заявлять, что это преступление разумно или найдет оправдание в обществе. Он совершит его, и все. У него нет никаких убеждений.
Зато есть сила любви и сила характера. Но, поскольку любовь такой силы встречается редко, убийство остается чрезвычайным происшествием, событием исключительным.
Однако с того момента, когда за неимением силы характера призывают себе на помощь доктрину, когда преступление ищет для себя рациональных обоснований, оно начинает распространяться с невиданной прежде быстротой – как способен лишь разум – и берет на вооружение все фигуры силлогизма. Оно было одиноким, как крик, и вот оно уже универсально, как наука. Еще вчера судимое, сегодня оно диктует законы.
Мы не собираемся выражать здесь свое возмущение происходящим. Цель данного эссе – в очередной раз признать сегодняшнюю реальность, состоящую в появлении рассудочного преступления, и исследовать его мотивы: без этого я не в состоянии понять свое время.
Возможно, кто-то сочтет, что эпоха, за пятьдесят лет поработившая, сломавшая и убившая семьдесят миллионов человеческих существ, должна быть в первую очередь подвергнута осуждению. При этом следует еще осознать ее виновность.
В наивные времена, когда тиран, дабы прославиться, стирал с лица земли целые города; когда прикованный к колеснице победителя раб тащился через ликующий город; когда врагов на глазах собравшейся публики бросали на растерзание зверям – во времена столь простодушных преступлений никаких колебаний по поводу их оценки даже не возникало. Но лагеря смерти под лозунгом свободы и массовые убийства, оправдываемые любовью к человечеству или стремлением к безграничному человеческому счастью, в каком-то смысле выбивают почву из-под возможности давать им оценку. Когда преступление рядится в шкуру невинности, все встает с ног на голову, что мы и наблюдаем в наши дни, и уже невинность вынуждена оправдываться. Цель настоящего эссе – признать и исследовать это странное явление.
Может ли невинность, способная к действию, запретить себе убивать – вот в чем вопрос. Мы можем действовать только здесь и сейчас, в окружении людей, среди которых живем.
И мы ничего не узнаем, пока не выясним, имеем ли мы право убить другого человека или согласиться с тем, что он будет убит.
Поскольку сегодня любая акция прямо или косвенно приводит к убийству, мы не можем предпринимать никаких действий, пока не ответим на вопрос, должны ли мы совершить убийство и почему.
Таким образом, главное не в том, чтобы добраться до исходной сути вещей, а в том – раз мир такой, какой он есть, – чтобы понять, как следует в нем действовать. Во времена нигилизма, возможно, имело смысл задаваться вопросом о том, что такое самоубийство. Во времена идеологий надлежит спросить себя, что такое убийство.
Если в убийстве есть своя правота, то мы, так же, как наша эпоха, несем за это ответственность. Если же нет, то мы должны расписаться в собственном безумии и нам необходимо либо найти ему обоснование, либо вообще перестать рассуждать на эту тему. В любом случае нам предстоит дать ясный ответ на вопрос, заданный кровавыми драмами века. Мы – допрашиваемые.
Тридцать лет назад, прежде чем решиться убить себя, требовалось пройти стадию почти полного отрицания, включая отрицание себя через самоубийство. Бог жульничает, мир, в том числе я, жульничает тоже, поэтому я умру – вопрос стоял о самоубийстве. Сегодня идеология отрицает только других, только тех, кто жульничает. И убивает.
Сегодня увенчанные наградами убийцы что ни день собираются в ячейку – вопрос стоит об убийстве.
Оба типа аргументации неразрывно сплетены друг с другом. Но главное, в эту ткань вплетены и мы сами, и так плотно, что больше не в силах выбирать, на какой из вопросов отвечать.
Сегодня не мы выбираем вопросы, а они нас. Примем это как данность.
Настоящее эссе ставит своей целью продолжить – столкнувшись с проблемой убийства и бунта – размышление, заданное проблемой самоубийства и понятием абсурда.
Пока что из этого размышления вытекает всего одно понятие – понятие абсурда. Оно, в свою очередь, не дает нам в том, что касается убийства, ничего, кроме противоречия. Если пытаться строить правила поведения на чувстве абсурда, отношение к убийству становится по меньшей мере безразличным, что, как следствие, делает возможным само убийство.
Если ни во что не веришь, если ничто не имеет смысла, если мы не настаиваем ни на каких ценностях, значит, все возможно и ничто не важно. Нет больше никаких «за» и «против», а убийца не прав и не виноват. Можно подбрасывать угольку в печь крематория, а можно заниматься лечением прокаженных. Зло и добродетель суть дело случая или каприза.
Допустим, мы решим воздержаться от какого бы то ни было действия. Но это будет означать, что мы соглашаемся с тем, что кто-то кого-то убивает, в крайнем случае искренне сокрушаемся о несовершенстве человеческой природы.
Также можно заменить действие трагическим дилетантизмом – тогда человеческая жизнь превращается в ставку в игре. Наконец, можно попробовать предпринять небескорыстное действие.
В последнем случае, за неимением высшей ценности, направляющей действие, оно будет устремлено на достижение конкретной ближайшей цели. Если отсутствует различие между истинным и ложным, добрым и злым, останется одно – показать себя наиболее успешным, иначе говоря, самым сильным.
Мир тогда будет разделяться не на праведников и негодяев, а на хозяев и рабов. Таким образом, с какой стороны ни посмотри, в поле отрицания и нигилизма убийство окажется в привилегированном положении.
Если мы соглашаемся принять абсурдистский подход, нам следует приготовиться убивать, отдавая предпочтение логике перед угрызениями совести, которые мы назовем иллюзорными.
Разумеется, потребуются некоторые оговорки, но, если верить опыту, существенно меньшие, чем нам представляется. К тому же, как мы обычно видим, всегда остается возможность убивать чужими руками.
Все подчинено логике – если логика применима.
Но при подходе, подразумевающем, что убийство и позволительно, и одновременно непозволительно, о какой логике может идти речь? Одним из самых важных следствий, вытекающих из анализа, основанного на абсурде, является осуждение убийства – и это после того, как тот же самый анализ доказал безразличие отношения к убийству.
Действительно, из аргументации абсурда вытекает отрицание самоубийства и поддержание отчаянной конфронтации между человеком, терзаемым вопросами, и молчанием мира[1]. Самоубийство означало бы конец этой конфронтации, а логика абсурда не способна от нее отказаться, не отринув собственных предпосылок. В рамках этой логики подобный шаг означал бы бегство или избавление.
В то же время очевидно, что эта аргументация признает единственным необходимым благом жизнь, поскольку именно жизнь является непременным условием для возникновения этой конфронтации; вне жизни логика абсурда не имеет основания. Чтобы заявить, что жизнь абсурдна, надо иметь живое сознание.
Каким образом, не делая заметных уступок чувству комфорта, сохранить в неприкосновенности исключительное право на смерть? Как только мы признаем, что жизнь есть благо, мы должны согласиться, что оно распространяется на всех людей. Если самоубийство логически необъяснимо, то же самое относится и к убийству.
Да, логика абсурда допускает фатальное убийство, но не признает рассудочного. Однако в рамках упомянутой конфронтации убийство и самоубийство суть явления одного порядка, и мы вынуждены либо признать, либо отвергнуть и то и другое.
Источник: https://www.litmir.me/br/?b=132473&p=1
Загрузка...
