Краткое содержание сорокин теллурия за 2 минуты пересказ сюжета

Краткое содержание Сорокин Теллурия за 2 минуты пересказ сюжета

Роман Владимира Сорокина «Теллурия» вышел две недели назад, тогда же о нем написали все кому не лень. Мы взяли тайм-аут, чтобы осмыслить прочитанное и сформулировать, почему «Теллурию» ни в коем случае нельзя оставлять пылиться на книжней полке.

Краткое содержание Сорокин Теллурия за 2 минуты пересказ сюжета

«Теллурию» читают все. И это правда: в рейтинге продаж книжного магазина «Москва» новый роман Сорокина уверенно занимает первое место.

Так что если вы вообще что-то читаете, то разумно читать то, о чем говорят сейчас буквально все, чтобы не хлопать ушами на вечеринке, когда интеллектуальная беседа еще не переросла в дикие танцы, и чтобы с честью проходить всякие тесты вроде «Знакомы ли вы с творчеством Сорокина?».

Сорокин — не сиюминутная мода: важнее него писателя на горизонте нет. Превращение из маргинального автора в героя книжных полок случилось с ним меньше, чем за десятилетие, после романов «День опричника» и «Сахарный Кремль» и повести «Метель».

То есть с того момента, когда Сорокин окончательно забросил свои постмодернистские игры и увлекся конструированием завтрашнего дня.

Фантастическая реальность его придумок стала казаться куда ближе к картинке современного российского общества, чем любой «реалистический» роман.

Как бы далек мир сорокинских романов ни был от сегодняшнего дня, чем дальше писатель глядит в будущее, тем безжалостнее он оказывается к настоящему. Изображая в «Теллурии» пришедшее в Европу новое Средневековье, он мельком оглядывается назад, на наше время, и буквально припечатывает его в двух-трех фразах.

Тут становится очевидно, что даже наши лучшие современные авторы — букашки по сравнению с Сорокиным.

Там, где даже хороший писатель тужится на роман в тысячу страниц, пытаясь зацепить хоть какую-то часть современности (пример — тереховские «Немцы»), Сорокину хватает одной фразы из письма проницательного английского гостя столицы, описывающего СССР как гниющий труп императрицы-России, а Путина — как главного ее могильщика.

И хотя истина здесь глаголет устами глупца, умных у Сорокина и не бывает: «Уже поднимались новые руки, и постсоветские империалисты были готовы превратиться в кариатид. Но здесь наконец к власти пришла мудрая команда во главе с невзрачным на первый взгляд человеком. Он оказался великим либералом и психотерапевтом. На протяжении полутора десятка лет этот тихий труженик распада делал все, чтобы труп благополучно завалился».

Сорокин против всех. Это важно, кстати, что у писателя не бывает ни умных, ни приятных, ни привлекательных, что, словно цирк Барнума, каждый новый его роман демонстрирует разные грани уродства. Он никогда не бывает «за кого-то». Он никому не симпатизирует, и ему никто не нравится.

Живущим в современной России хорошо знакома эта невозможность принять чью-то сторону. Именно когда нет никого, за кого можно умирать на баррикадах, когда от вопроса «Ты против Путина или против Навального?» случается перезагрузка системы, включается sorokin mode всеобщего отрицания.

Краткое содержание Сорокин Теллурия за 2 минуты пересказ сюжета

Сорокин освоил искусство троллинга, еще когда мы не представляли, что такое интернет. И он, конечно, дразнится на каждой странице. Но и сама реальность с ее зашкаливающим количеством бреда благосклонна к писателю.

Когда кругом полно разного толка сумасшедших — от активных гомофобов до православных хоругвеносцев, — не нужны фирменные сорокинские приемы вроде круговой содомии в «Дне опричника», чтобы разворошить это осиное гнездо.

Хватает и фразочки «Прелестный шестнадцатилетний moscovit сегодня ночью стал теми самыми узкими вратами, через которые я вошел в местную метафизику».

Все вышеперечисленное все равно не делает «Теллурию» романом о политически актуальном. Пророчества так хорошо удаются Сорокину в том числе и потому, что ему совершенно не интересна роль пророка. В очередной раз он пишет роман о языке, где сам процесс писания завораживает его так, что слово почти превращается в фетиш.

Это как раз очень понятно, ведь в конечном счете Сорокин не против всех — он за язык, за речь. Чем отвратительнее происходящее кругом, тем язык для него важнее.

Тут как раз выстраивается перекличка с его более ранними текстами — с изображением очереди в «Сахарном Кремле», с романом 1992 года «Очередь», с любым текстом, который начинает играть всеми красками, как только там начинается словесная перекличка:

Что ж ты, волк рваной, приобочиться по-людски не можешь?! Встал раскорякою, стерва, а мы объезжай?!Объедешь, невелика проруха, — ответил басом Гаврила, легко взваливая мешок на плечо и застегивая рогожу.Чтоб тебя черти разорвали, сучий сын! — надорвался голос.А не пошел бы ты, дядя, к ебеням, — степенно понес мешок Гаврила, отмахиваясь левой рукою.Чтоб тебе на свинье китайской ездить!Дыши, дядя, жопою, езжай прямо!

Мы читаем «Теллурию» потому, что это фэнтези.

Именно поэтому Look at Me делает к выходу романа карту, словно карту какого-то Средиземья, а Юрий Сапрыкин в «Афише» в интервью с Сорокиным не столько пытается поговорить с главным русским писателем о состоянии умов, сколько о «Властелине колец» и сериале «Игра престолов».

В борьбе за главный приз в романе сходятся самые причудливые персонажи, кентавры и карлики, и пусть у Сорокина все неожиданно заканчивается утопией, это еще не значит, что победа возможна. Победа как раз невозможна — и это главный урок, который мы получили от XXI века. 

 ФОТОГРАФИЯ: Elke Wetzig/Wikimedia Commons, photo via Shutterstock

Источник: https://www.wonderzine.com/wonderzine/entertainment/books/195865-sorokin-right-now

Теллурия

  • Владимир Сорокин
  • Теллурия
  • I

– Пора трясти стены кремлевские! – Зоран сосредоточенно бродил под столом, тюкая кулачком по ладошке. – По-ра! Пор-ра!

Горан подпрыгнул, вскарабкался на лавку, сел и стал привычно покачивать ножками в стареньких сапожках. Горбоносое, низколобое, окаймленное ровной бородой лицо его излучало спокойную уверенность.

– Не трясти, а сокрушать, – произнес он. – И не стены, а головы гнилые.

– Как тыквы, как тык-вы! – Зоран ударил кулачком по ножке стола.

– Сокрушим.

Горан доказательно вытянул руку, ткнув пальцем в дымный смрад пакгауза. А там, словно по команде этого крошечного перста, двое больших, громоподобно ухнув утробами, сняли с пылающей печи стоведерный тигель расплавленного свинца и понесли к опокам. Шаги их босых ножищ сотрясли пакгауз. На столе звякнул в подстаканнике пустой стакан человеческого размера.

Зоран стал неловко карабкаться на высокую лавку. Не прекращая болтать ногами, Горан помог е…

ЕЩЕ

Дорогой читатель. Книгу «Теллурия» Сорокин Владимир Георгиевич вероятно стоит иметь в своей домашней библиотеке. Динамика событий разворачивается постепенно, как и действия персонажей события соединены временной и причинной связями. Темы любви и ненависти, добра и зла, дружбы и вражды, в какое бы время они не затрагивались, всегда остаются актуальными и насущными.

Зачаровывает внутренний конфликт героя, он стал настоящим борцом и главная победа для него — победа над собой. Замечательно то, что параллельно с сюжетом встречаются ноты сатиры, которые сгущают изображение порой даже до нелепости, и доводят образ до крайности.

По мере приближения к апофеозу невольно замирает дух и в последствии чувствуется желание к последующему многократному чтению. В главной идее столько чувства и замысел настолько глубокий, что каждый, соприкасающийся с ним становится ребенком этого мира. Яркие пейзажи, необъятные горизонты и насыщенные цвета — все это усиливает глубину восприятия и будоражит воображение.

Отличный образец сочетающий в себе необычную пропорцию чувственности, реалистичности и сказочности. По мере приближения к исходу, важным становится более великое и красивое, ловко спрятанное, нежели то, что казалось на первый взгляд. Благодаря живому и динамичному языку повествования все зрительные образы у читателя наполняются всей гаммой красок и звуков.

«Теллурия» Сорокин Владимир Георгиевич читать бесплатно онлайн можно неограниченное количество раз, здесь есть и философия, и история, и психология, и трагедия, и юмор…

Краткое содержание Сорокин Теллурия за 2 минуты пересказ сюжета

Источник: https://readli.net/telluriya/

В. Сорокин «Теллурия»

Прочитал роман Владимира Сорокина «Теллурия», затем почитал отзывы в интернете и понял, что нужно писать свой. Да и негоже такому вумному блогу обходить вниманием такого известного отечественного писателя.

Краткое содержание Сорокин Теллурия за 2 минуты пересказ сюжета

В. Сорокин «Теллурия».

Читая в сети многочисленные – гневные и хвалебные – отзывы на роман «Теллурия», я в какой-то момент осознал, что подавляющий процент рецензентов так и не понял, о чем, собственно, в книге шла речь.

Почти каждый отмечал очевидное: выдающееся разнообразие языковых средств и форм, стилистическую мимикрию и пресловутую мозаичность композиции, однако в своих рассуждениях о чем и для чего мало кто уходил дальше спонтанно-эмоциональных оценок вида «нра / не нра».

И эта сложность оценки и осмысления делает роман, в моем понимании, еще более интересным и дискуссионным.

«Теллурия» является третьей книгой в условном цикле «История будущего»,  начатом скандально-пророческим опусом «День опричника». И если ДО – фантазия на тему ближайшего будущего неомонархической России, то «Теллурия» рассуждает о чуть более отдаленных перспективах всего человечества.

Эту книгу, да и весь цикл, Сорокин создает, используя примитивнейший авторский трюк (который, тем не менее, срабатывает безотказно): проследить тенденцию и довести ее до абсурда.

Только абсурд сорокинский – записной, сатирический, с двойным или даже с тройным дном, это едкая плутовская хохма, в которой правды больше, чем в иной солидной газете (вы же не верите, что писатель столь незаурядного ума и широчайшего кругозора спустил бы десять лет жизни в клозет пустых вымыслов?).

За авторскими фантазиями, шокирующими и нередко перехлестывающими через край, стоит тяжеловесный многоуровневый бутерброд идей, исторических вариаций и философских воззрений, затрагивающих самые разнообразные слои бытия: от примитивно-бытового до планетарного.

Главного героя как такового в романе нет. Скорее, здесь уместнее говорить о центральном образе – теллуриевом гвозде, который, так или иначе, присутствует практически в каждом эпизоде романа.

Образ введен автором отнюдь не случайно, сама книга названа в честь мифической райской страны, где этот чудодейственный металл добывается, так что понимание места гвоздя в крышке повествования является важнейшим и необходимым условием понимания всего замысла произведения.

Металл теллурий при соприкосновении с нервными клетками мозга рождает удивительную реакцию, объединяющую в себе эйфорию, творческий экстаз, духовное просветление, невероятный прилив сил, энергии и оптимизма, подлинную возможность свернуть горы здесь и сейчас и осуществить все мечты – хоть уничтожить полк противника в бою, хоть стать верным учеником Христа и пройти вместе с ним весь земной путь. Теллуриевый гвоздь – это образ наступившего, общедоступного счастья. Счастья в романе, действительно, очень много. Подавляющее большинство персонажей «Теллурии» счастливы или находятся на пути к счастью, причем не всем для этого требуется пресловутый алхимический гвоздь: кому-то достаточно и теплого уголка, верно (по их мнению) обустроенной страны, родного любящего человека.

Читайте также:  Краткое содержание бианки паучок пилот за 2 минуты пересказ сюжета

Роман выставляет ловушку, в которую запросто угодит любой неподготовленный читатель: за вереницей пестрых, разнообразных, ничем не связанных друг с другом эпизодов без какого-либо сюжетного развития (сюжетный анабиоз) обыватель, скорее всего, не уловит сути. Здесь, как и в живописи, рассматривать отдельные мазки с близкого расстояния не имеет смысла, нужно взглянуть на полотно издали.

«Теллурия» причудливым образом активирует амбивалентность собственного восприятия.

Читая роман, наблюдая апокалиптическую разруху, дробление крупнейших мировых держав, техногенный упадок, воцарение нового Средневековья, повсеместные зооморфные мутации и многие другие признаки неминуемого конца времен, мы пребываем в полной уверенности, что читаем лютую кондовую антиутопию.

Однако чем дальше, тем отчетливее понимаем, что во всей этой разрозненности и упадке люди все же гармоничны и счастливы. Парадокс? По мнению Сорокина, отнюдь.

В этом диком причудливом мире найдется место для всех: европейских гомосексуалистов, русских князей, тамплиеров, холопов, псоглавцев, теллуриевых плотников, кентавров, гигантов и карликов, сталинистов и аристократов.

А чего нет в этом мире, так это тоталитарности, великих стен и незыблемых идеологий – здесь властвует абсолютный и всеобъемлющий плюрализм. И для Сорокина такая модель рожденного в муках мироустройства видится единственно возможной, именно в многообразии и мозаичности он разглядел счастье всего человечества (не эфемерного большинства, а каждого конкретного индивидуума), и в этом его утопия. И действительно, прочитав и домыслив, мы с изумлением найдем «Теллурию» самой натуральной утопией. Неправильной, подрывающей каноны, но оригинальной и авторской. Вот такая дихотомия формы.

Поддерживает заданный вектор щедрое разнообразие стилей.

Почти каждая глава написана по-особому, автор мастерски жонглирует многочисленными стилистическими масками: начиная от потока сознания, просторечного говора, сказа до выдуманного кентаврского языка, высокого штиля аристократии и вычурных бесед интеллигенции. Все это вкупе с широчайшей палитрой языковых средств превращает чтение в подлинное эстетическое удовольствие, в моем случае – буквально катарсическое восхищение уровнем владения родным языком.

Безусловно, я отдаю себе отчет, что роман придется по нраву далеко не всем. Но описывая европейскую педерастию и развал российской государственности на отдельные княжества, Сорокин и не рассчитывал на всеобщий восторг и понимание.

В этом плане, книга, действительно, устанавливает жесткий ценз – читать и понимать ее спокойно могут лишь те, кто принял идею плюрализма, кого не трясет от одной лишь мысли о том, что где-то люди могут быть счастливы вопреки всем его единственно верным воззрениям. Но читать книгу я все-таки рекомендую.

Хотя бы ради того, чтобы увидеть, на каком уровне в наши дни может происходить работа с родным языком.

Итог: 8 из 10.

Как всегда, с нетерпением жду ваших мнений о книге и о моей скромной рецензии в комментариях. До скорой встречи!

Источник: https://litmasters.ru/recenzii-2/sorokin-telluriya.html

“Теллурия” Сорокина

Александр Генис: Начался декабрь, месяц подведения итогов года. В том, что касается русской литературы, у меня сомнений нет. Самой интересной книгой уходящего года я считаю долгожданный роман Владимира Сорокина “Теллурия”.
Сорокин строит новую книгу на фундаменте старых. Его преданный читатель хорошо знаком с прежними кошмарами.

Нефть кончилась, Кремль стал белым, коммунисты — православными, опричники вернулись, китайцы — всюду, и всех накрыла метель. “Теллурия” начинается после того, как все развалилось и сложилось заново. Это — постапокалиптическая фантазия, в которой на месте бескрайнего болота глобализации развернулась “цветущая сложность” (Леонтьев) нового средневековья.

Пусть далеко не каждому понравится второе издание крестоносцев и удельных княжеств. Это не важно, потому что Сорокин щедро предлагает нам утопию на выбор в каждой главе своего замысловатого повествования. Восхитительная фантазия деталей и виртуозная стилевая разноголосица не мешает продвижению сюжета.

Эстафетой он переходит из одной главы в другую, попутно проясняя картину всего будущего мира, а не только ее российской части. Именно поэтому мне кажется, что эта книга Сорокина, вслед за “Днем опричника”, чудно переведенным на английский Джемми Гамбрел, может привлечь внимание и американского читателя.
Но так кажется мне.

Сорокин — писатель, вызывающий постоянные споры, в том числе и у нас в “Американском часе”. Мы с Борисом Парамоновым столько спорим о “Теллурии”, что в конце концов решили вынести эту дискуссию на суд наших слушателей и читателей.
У микрофона — Борис Михайлович Парамонов.

Борис Парамонов: Должен сказать, что новая вещь Сорокина вызвала у меня смешанные чувства. Конечно, блестяще, конечно, читается на одном дыхании – хотя сквозной фабулы как раз нет, «следить» за чем-то с замиранием сердца невозможно.

Ведь как в литературе достигается концентрация внимания? Одним известным приемом, который называется «задержание» или «торможение», об этом Шкловский основополагающе написал.

Смысл приема: вы только-только втянулись в определенную линию повествования, как автор – трах! – вводит другую линию, опять же доводя ее до некоей фабульной напряженности – и опять меняет план, возвращается к первой линии (их может быть и больше). Внимание читателя скачет от одного напряжения к другому, все линии в совокупности интересны. Это и есть то, что называется интересным чтением. Причем ведь так не только в специально занимательной литературе, в каком-нибудь детективе (там другой прием действует – техника тайны, опять же Шкловский); нет, таким приемом пользуются и большие писатели.

Александр Генис: У Толстого смена таких планов – это «война» и «мир», крупные сюжетные единицы.

Борис Парамонов: Но и внутри этих больших планов тоже происходят смещения от одного персонажа к другому, скажем от Пьера Безухова к его кузинам, пытающимся своровать портфель с завещанием, а их накрывает графиня Друбецкая, а там и ее сын Борис появляется. Ну и так далее.

Но вернемся к Сорокину. Что он делает в «Теллурии»? Он всю вещь строит на приеме торможения, каждая глава – а их 50 – новый сюжет. То, что их как бы объединяет – это теллур, которому приписаны некие магические свойства и который выступает в образе некоей техноутопии. Человечество ожидает чуда от технических достижений, это его нынешнее свойство, нынешний этап человеческой истории. Пришествия Мессии больше не ждут, а вот на генную инженерию, скажем, надеются. Тут можно Ильфа вспомнить Записные книжки: в старых фантастических романах вся надежда была на радио; вот – радио есть, а счастья нету. В такой подаче сюжета, в этой техноутопии работает в основном Виктор Пелевин, этим и прославился.

Александр Генис: Два замечания, Борис Михайлович: во-первых, и у Сорокина такие вещи раньше были, например «Голубое сало», отчасти и «Лёд». А во-вторых, в «Теллурии» есть три главы подряд на одном сюжете. Это главы 49 – 51.

Борис Парамонов: Да, да, о трех спасителях России, профили которых в скале высек некий скульптор. Концовка это сюжета замечательная: Россию спасли Володенька, Мишенька и Вовочка, а также скульптор Марик и гвоздь.

Александр Генис: А как спасли? — развалив ее. Как бы Сорокин с этим панегериком Путина не попал под статью за призыв к распаду России.

Борис Парамонов: Этот исход российской истории – развал страны на множество частей, чуть ли не по губерниям – и долженствует мотивировать несвязанность глав, сюжетную их автономность. Это касается России. Но вот подключать еще и Европу и чуть ли Америку, из которой выделилась страна Калифорния, по-моему, было ни к чему.

Александр Генис: Одна геополитическая мотивировка, по-моему, есть: это общая опасность, идущая от исламского агрессивного фундаментализма.

Борис Парамонов: Но согласитесь, что это уже другая тема. Богатая фантазия Сорокина вышла за пределы сюжетной структуры «Теллурия». Ведь пойнт вещи – именно в русской тематике.

Александр Генис: Не согласен. Новое у Соркоина в том, что он вышел за пределы собственно русской тематики. Это — фантазм и Евросоюза, его сны.

Вот точно так Сорокин в “Голубом сале” мастерски создал сладкий сон тоталитарных режимов, сон, в котором Гитлер и Сталин вместе торжествуют над поверженной демократией.

Однако, сейчас мы говорим о другой книге — и о вашем ее прочтении.

Так это, по-вашему, и есть тот недостаток, который помешал вам дать безоговорочно положительную оценку «Теллурии»? Отчего «смешанные чувства» у вас?

Борис Парамонов: Я бы сказал, что «Теллурия» — повторение пройденного, вещь, работающая на уже ранее использованных приемах.

Читая, всё время вспоминаешь: вот это «Норма», вот это – «День опричника», вот это – «Метель».

Даже видимая новация – разбивка вещи на множество глав, связанных не сюжетно, а вокруг одной темы, — тоже не нова: это идет от «Нормы». Только в «Норме» всё строится вокруг дерьма, а здесь – вокруг теллура.

Александр Генис: На мой взгляд, это книга — сумма предыдущего. Сорокин наработал так много, что по его книгам можно составить контурную карту его — альтернативного — мира.

Он его продолжает расширять, углублять и раздвигать, как это, например, делали Стругацкие в русской литературе или Воннегут — в американской.

Сорокин тоже пишет сюжетными клубками, не оставляя темы, пока не отработает ее в самых разных жанрах — романах, сценариях, даже варьете или утопиях, как на этот раз. Так это вижу я.

Ну а как вы определите тему «Теллурии»? Какое содержание с ней связываете? И надо ли это, по-вашему? Ведь вы, Борис Михайлович, горячий поклонник формалиста Шкловского, да и наш разговор начали с перечисления формальных приемов. Шкловский же ваш любимый говорил: искусство – это сумма приемов.

Борис Парамонов: Верно. Я однажды Шкловского аж с Гегелем связал, назвав его творчество одной из форм абсолютного знания, каковой Гегель считал искусство (наряду с религией и философией). И от того высказывания я не отрекаюсь. Но ранний Сорокин был другой – чистый экспериментатор, играющий с текстом, сознательно выхолащивающий текст.

Читайте также:  Краткое содержание горький супруги орловы за 2 минуты пересказ сюжета

Тут и уместен был Гегель, говоривший, что абсолютное знание – то, которое берет свой предмет не извне, а создает его в процессе самодвижения. Никакого содержания у него не было. К примеру, «Тридцатая любовь Марии» — это игра со штампами социалистического реализма. Сорокина одно время брали в линии соцарта – пародирования советского официального искусства.

Потом увидели в нем большее, критики, «ботающие по Дерриде», объявили, что Сорокин уничтожает дискурс, ибо всякий дискурс тоталитарен, и освобождение от него возможно только в форме абсурдной бессмыслицы. Сорокин, мол, это слова на свободе, как футуристы говорили, то ли дадаисты. Сорокин рушил семантику – радикальный сдвиг, безусловно.

И его можно было читать потому, что он обладает богатейшей фантазией и еще одним свойством – величайшим даром стилизации. Тут «Голубое сало» осталось непревзойденным. Чего стоит одна Ахматова, представленная в образе пьяной бомжихи. Читатель, готовый этим возмутиться, демонстрирует не только отсутствие чувства юмора, но даже, я бы сказал, литературную простоватость.

И тут же – великолепные стилизации той же Ахматовой, Платонова, Набокова.

Александр Генис: Вот здесь я с вами. Ранний Сорокин изучал механизм тоталитарного языка и его способность создавать собственную реальность.

Там он был художником-концепуталистом, манипулирующим бессодержательными лексическими пластами, как красками. Отсюда его знаменитая глоссолалия: целые главы зауми. Но в ХХ1 веке в его творчестве произошел перелом.

Он не впал в простоту, но стал яснее и еще острее. Сам Сорокин теперь сравнивает себя с Орвеллом, только его предсказания сбываются точнее и быстрее.

Борис Парамонов: Согласен. С тех пор, как после всех таких концептуальных штук Сорокин написал «День опричника» — вещь, по-прежнему богатую сюжетной и словесной выдумкой, но предельно серьезную, предельно содержательную для русского писателя: вещь о России.

Россия была представлена как страна, в которой остановилась история; вернее, не остановилась, а существует в вечной полноте всех своих этапов и вывихов. Любая историческая модернизация сейчас же воспроизводит в новых оболочках древнее содержание: коренную неисторичность русской истории – вот такой парадокс.

Или еще так можно сказать: в России происходит не развитие, не эволюция, а наслаивание разных форм одного содержания. Разность, мнимое развитие только в том, что раньше опричник ездил на коне, а теперь на мерседесе, названном для вящей русскости мерином.

А эта потрясающая пророчица, на вопрос о том, что будет с Россией, ответившая: с Россией будет ничего. Вот уж точно можно сказать, умри, Денис, лучше не напишешь! Сорокин, слава богу, жив, но лучше написать не сумел.

Александр Генис: Почему же, по-вашему?

Борис Парамонов: А лучше уже и нельзя. Сорокин «Днем опричника» закрыл тему. Исчерпал ее. В России и о России писать больше нечего.

То есть писать, конечно, можно, и пишут, но после Сорокина и Татьяны Толстой (Пелевин – особый разговор) читать это — всё равно, что после Бродского читать даже не Евтушенко, а, скажем, Михаила Дудина (притом, что Дудин был далеко не бездарным и умелым стихотворцем). Это другая геологическая эпоха.

Александр Генис: А вы говорите, что не было развития.

Борис Парамонов: Я сказал геологическая эпоха, а не историческая. История всё та же. И ведь тут не одного Сорокина можно назвать. Я уже называл Толстую, имею в виду ее «Кысь». Это ведь тоже закрытие русской темы. Большая русская проза больше невозможна.

Нового в литературе не появится до тех пор, пока новое не появится в русской жизни. Писать можно фантастику, связанную с темой «человек и машина», что и делает Пелевин.

Он выходит на глобальный уровень, и обратите внимание: если у него появляется Россия, то в непременной паре с Америкой.

Александр Генис: Но, как я уже говорил, у Сорокина в «Теллурии» тоже ведь не Россия только, но и Европа, и мусульмане, и даже Калифорния в качестве отдельного государства.

Борис Парамонов: Это в русском романе ни к чему, как и я уже говорил. Интересно то, что он пишет о России. Но интересно не в литературном, а скорее в философском плане.

Александр Генис: Это как понять? Объяснитесь, пожалуйста.

Борис Парамонов: Россия у Сорокина – это то, что в философии элеатов называлось единым – вечным и неизменным, в котором было невозможно и даже немыслимо движение, почему Ахиллес у них и не мог догнать черепаху. Для того, чтобы ввести движение, нужно было помыслить множественность, выйти за рамки монизма. Считается, что у Платона такое обозначилось в форме Эроса, устремляющего бытие ввысь.

Александр Генис: А Гераклит как же с его вечным движением?

Борис Парамонов: Это было круговое движение внутри единой субстанции. То же у Гегеля: его так называемое развитие иллюзорно, это самодвижение единого, у него духовного, начала. Чтобы получить динамическую систему бытия, надо ввести множественность на субстанциальном уровне. И это даже не Лейбниц, а, скажем, Бергсон или Уильям Джеймс с его плюралистической Вселенной.

Александр Генис: Борис Михайлович, допустим, но как вы свяжете это с Сорокиным?

Борис Парамонов: Так я уже связал. Что происходит в «Теллурии»? Россия переходит от единства к множественности, и вроде как жизнь становится лучше (что, впрочем, не педалируется в романе).

Александр Генис: Тогда получается, в вашей интерпретации, что «Теллурия» — очень значительное сочинение, и опять же непонятна ваша сдержанность в оценке.

Борис Парамонов: Я бы так сказал: «Теллурия» крайне интересна в философском плане, но сомнительна в литературном.

Новую мысль Сорокин высказал, но литературно эта вещь повторяет пройденное – от «Нормы» до «Дня опричника». Это закономерно: от литературы в России ждать уже нечего, второй том «Мертвых душ» писать незачем.

«Теллурия» заставляет думать не о русской литературе, а о русской жизни.

Но есть, конечно, в «Теллурии» блестящие страницы.

Александр Генис: А что вам больше всего понравилось, интересно?

Борис Парамонов: Одиннадцатая глава – некая молитва, перечисляющая все русские события и упования. Тут и бог Велес, и Маркс, и православие, и соцсоревнование. Поистине, русская история в самом кратком очерке. И в то же время – фотографически точный образ, моментальная фотография нынешней России.

Источник: https://www.svoboda.org/a/25187148.html

Рецензии на книгу «Теллурия» Владимир Сорокин

  • Лестница счастья, или Эвтопия во множественном числе
  • Они творят свой мир. Чудесный, совершенный, бесконечный,
  • В бесчисленных возможностях своих.

«Теллурия», XIV глава

Двадцатый век был веком плохих утопий: дистопий.

Созданные наяву и силой художественной фантазии, они, как кажется, надолго отвратили нас от попыток сочинения положительных утопий: эвтопий. Может быть, в качестве сказки или в далеком космосе, но уж точно не на земле и не завтра — с этим давайте поосторожнее.

Скудость утопической мысли даже позволила Лему говорить об «интеллектуальном парезе» авторов научной фантастики, — что, конечно же, было не столько справедливым диагнозом, сколько стимуляцией дальнейших изысканий.

Владимира Сорокина можно с полным правом назвать утопическим писателем. К этой теме он обращался не раз.

В «Дне опричника» и «Сахарном Кремле» он выстроил сатирическую антиутопию, в трилогии «Лед» замаскировал дистопию под эвтопию, описав гностическое будущее «братьев Света», для которых все прочие люди — «мясные машины», не стоящие и капли соучастия.

Наконец, в «Теллурии» Сорокин отказывается от мономифа, и это сразу выводит его на принципиально иной уровень — пусть не классической идеальной утопии, но человекоразмерного к ней приближения.

Именно такое приближение я бы и назвал эвтопией — изображением общества не идеального, и даже не особо справедливого, но счастливого — во всей затейливой неопределенности этого слова.

Причем речь идет не об «общем счастье» (которое всегда есть счастье избранных), а именно о счастье всякого — в первую очередь индивидуума, но и семьи или любой малой группы. В чем заключается его счастье — решает каждый, общее только одно — не решать за другого.

Конечно, это не идеальное общество, потому что оно человеческое, а идеалы — для богов и уберменшей. Это не лучшее общество, это просто хорошее общество. Которое позволяет быть счастливым.

В мире «Теллурии» есть место всем: князьям и холопам, революционерам и сталинистам, карликам и великанам, кентаврам и псоглавцам, тамплиерам и ваххабитам, авангардным художникам и мешочникам, детям и охотникам за монстрами, гомосексуалистам и прочей «нетрадиционно ориентированной братии» — зато нет полиции нравов, политики партии, многотысячных митингов, имперских амбиций, жадной цензуры, государственного и церковного террора. Как же все уживаются, как сосуществуют, как не разгрызают друг другу глотки? Один ответ прост: каждый пребывает в той среде, в тех пределах, которые выбирает сам. Нужно ли для этого совершить долгий путь, или же достаточно окружить себя сотоварищи границей карликовой страны, «персонального рая» — зависит от личных обстоятельств. Главное, что это возможно.

Второй ответ сложнее; тут Сорокину требуется метафизическое допущение.

Предположим, у человечества появился наркотик, настолько мощный, что радикально меняет систему ценностей, делая внутренние переживания неизмеримо значительней внешних событий, усиливая до экстаза чувство свободы, веру в собственные возможности, жажду счастья, совершенства, вечного бытия.

Теллур Сорокина избавляет человека от паутины быта и самодовольной пошлости, от ничтожности «футляра» и слепоты мушки-однодневки, позволяет стряхнуть страх времени и смерти, наполняет душу, словно огнем, чистым, бесконечным воображением.

Да ведь именно это делает с нами высокая культура, воскликните вы! Поэтому я и назвал второй ответ метафизическим.

Теллур лишь символ, метафора; отчаявшись ждать, когда просвещение и культура сделают с людьми то, о чем мечтали великие гуманисты, Сорокин предлагает несомненно более простой и фантастический способ преображения обывателя в «нового человека» — зато ему не приходится размениваться на игру в бисер. Духовное преображение дано у него не как надежда религиозно настроенного юнца, но как физический факт, нечто реальное, от чего не отвертеться, с чем теперь придется иметь дело человечеству, хочет того оно или нет.

Какое оно, это преображение, теллуровый, если угодно, «трип»? У всех свое. Авторы утопий до двадцатого века ничтоже сумняшеся полагали, что счастье человечества в единообразности — как можно желать разного, если вот он, один-единственный идеал? Утопия века двадцать первого отвергает тоталитаризм идеи.

Уважаемые интеллектуалы, словно говорит Сорокин, вы умнейшие люди, но живете мозгами, не сердцем, оттого ваши идеи бессердечны, безжизненны. Два сорокинских интеллектуала, философ Фома и поэт Роман, люди буквально с песьими головами, на привале набивают животы человеческими мозгами и потрохами.

Читайте также:  Краткое содержание брехт трёхгрошовая опера за 2 минуты пересказ сюжета

Образ предельно прозрачен: от потребления идей недалеко и до потребления людей, тем более что прошлый век протоптал эту тропинку до широкого тракта. Древу жизни не нужны садовники и «специалисты по ландшафтному дизайну» — каждая ветка, каждый лист уже совершенны.

В «Теллурии» пятьдесят равноценных листьев-глав — пятьдесят историй, сотни героев, и почти каждый обладает не горизонтальным, броуновским движением, но вертикальным, целеустремленным. К теллуру (впрочем, иногда и от него). Но всегда к собственной утопии, к собственному миру, к собственному счастью.

В это трудно поверить, но, кажется, Сорокин нашел формулу настоящей утопии. Она звучит так: «Только множественное число». Утопия в единственном числе всегда антиутопия, дистопия, мир под одну гребенку, где человек принесен в жертву идее, массе или воле другого человека.

Хорошая утопия возможна только как несходящееся, нередуцируемое множество обособленных утопий, индивидуальных грез, духовных просветлений, глубоко личных представлений о счастье, миров, созданных воображением каждого. Несомненно, эти миры будут отличаться не только количественно, но и качественно.

Утопия неграмотного кентавра, которого «одна женшчин» научила «большому щастью», утопия ослиноголовой скотницы, умеющей и любящей в этом мире лишь доить коров, утопия «большого» по кличке Вяхирь, жаждущего бочку самогонки, «обоети ее», — все они несопоставимы с утопиями «товарища Тимура», прозревающего «великих людей Futurum», или Сергея Венедиктовича Лукомского, ставшего «одним из учеников Господа нашего Иисуса Христа». Впрочем, несоизмеримы они только культурным масштабом, но отнюдь не персональным. Персонально они равнозначны, ибо каждая выводит человека на его личный путь: в чем-то крестный, в чем-то добрый, но всегда свой, незаемный. Множество человеческих судеб-траекторий, где ни одна не поглощает другую, где нет главного пути, которым хорошо или даже надо пройтись, предав забвению свой, — вот что делает утопию «Теллурии» по-настоящему живой, жизненной, дионисийской. Это, по словам Ницше, «неимоверно длинная лестница счастья»: от высших форм обожествленности «до радости здоровых крестьян и здоровых полулюдей-полуживотных». Это утопия счастья, которое каждый понимает по-своему. А ведь только такое счастье можно (и стоит!) называть настоящим.

Теллура в Древнем Риме была богиней земли, из которой все выходит и куда возвращается. Вергилий называл ее «первой из богов», Август изобразил на алтаре Мира символом изобилия. Утопия на земле, завтра, для каждого из нас — разве не заслужило ее человечество, измученное утопиями небесными, вечными, тотальными? Только не забудем о множественном числе…

Источник: https://topliba.com/books/690065/reviews

Сорокин забивает последний гвоздь

Один из лучших современных писателей, Владимир Сорокин всегда играл в великую русскую литературу, как в детский (де)конструктор, шаманил, выдавал норму, лепил кремли, мог раскрутить одну метафору в целый роман и превратить любое слово в кусок говна или в прозрачную пирамидку.

От его нового романа, «Теллурии», несет теми же запахами привычных сорокинских субстанций, он обклеен теми же советскими плакатами, привычный экстатический транс сотрясает привычных героев, власть сочится чем-то липким, дрожат оптические приборы, то приближая, то отдаляя неизбежное.

И метафора тоже есть: «Теллурия» — это полифонический роман о гвозде, засевшем в башке. В 2022 году будут открыты удивительные свойства теллура, редкоземельного металла: забьешь теллуровый гвоздь в голову, в особую точку, и наступит счастье. Или смерть, если промахнешься.

Что такое этот теллуровый гвоздь? Наркотик, или духовная скрепа, или великая идея, или деньги, или власть, или, может быть, большая литература? Или все одновременно, как в очередном изводе Достоевский-trip’а? Забей и узнаешь.

Забьешь теллуровый гвоздь в голову,
в особую точку, и наступит счастье.
Или смерть, если промахнешься.

А в 2028 году на Алтае появится республика Теллурия, единственная страна в мире, где теллуровые клинья не будут считаться наркотиком. Весь роман — это «влекущий гул неизвестной страны», как в «Чевенгуре».

Отдельные рассказы, в «Норме» склеенные подсохшим представлением о «нормальности», в «Сахарном Кремле» слипшиеся от тоталитарного сиропа, в «Теллурии» держатся на гвоздях.

Теллуровые гвозди помогают человеку раскрыться, дают ему встретиться с умершими, пережить прошлое, увидеть счастье; с теллуровым гвоздем в мозгу можно идти в крестовый поход и спасать котят. Теллур «дает не эйфорию, не спазм удовольствия, не кайф и не банальный радужный торч. Теллур дарует вам целый мир».

Теллур — металл, а вот теллурий — это такой астрономический прибор для наглядной демонстрации годового движения Земли вокруг Солнца. И Сорокин в «Теллурии» наглядно демонстрирует, что Земля движется по кругу.

За сотню оборотов Земли вокруг Солнца может измениться вещный мир, язык может скатиться в архаику, но человек и его тоска по счастью останутся прежними — такими же, как сегодня, такими же, как в Средние века, такими, как до начала времен.

Каждая глава написана в своем стиле, почти в каждой есть привет кому-нибудь из великих, персонажи появляются — и навсегда пропадают, все эти Иваны Ильичи, Гаврилы Романычи и — обидно, да — Викторы Олеговичи. Пьесы и сказки, истории с моралью и газетные репортажи, — здесь есть и исповедь кентавра («И я пвакав. Я не хоцець штоба мени забираць з племзаводець.

На племзаводець быв множе кентавро»), и приключения живого уда по имени Кривой-6 («бессонница, гарем, тугие телеса…»), и новые молитвы («аще взыщет Государев топ-менеджер во славу КПСС и всех святых для счастья народа»).

Сияющие роботы нападают на тамбовских масловозов, крестоносцы с гвоздями в головах отправляются в новый крестовый поход, гром джихада сотрясает Европу, вместо айфонов теперь умницы, а Россия давно распалась.

Распадается и роман: у этого мира и этого текста не может быть сюжета, пространство сопротивляется, не дает сюжету прорасти. Язык — главный герой и главный злодей книг Владимира Сорокина. Язык рождается, умирает, влюбляется в чужие стили, сталкивается со штампами, побеждает их или сдается, делает героям гадости, им испражняются, им убивают себя и других.

В «Теллурии» язык перестает быть главным. Главный герой здесь — темная дыра на карте, пространство измельчавшей, скатившейся в хаос Евразии. Путешествие Кандида по обитаемому миру, только без Кандида. Развлечения Гулливера, только вместо Гулливера — пустота.

«Сказания об Индийском царстве» с псоглавцами и великанами, но без царя в голове. «Книга о разнообразии мира», которую никогда не писал Марко Поло. История непрошедшей Древней Руси, Новое Средневековье со всеми его ересями, войнами, научными открытиями и возделыванием своего сада.

Этот роман не хочется сводить к фантасмагории, антиутопии, боди-хоррору, литературному эксперименту, социальной антропологии. Такое ощущение, что сорокинский текст, обычно идеально холодный, как те разноцветные слова из «Гаргантюа и Пантагрюэля», отогрелся и растаял.

И стало слышно ржание коней и все ужасы битвы, слова колкие, слова окровавленные, но и мелкие, необязательные тоже стали слышны.

Главный герой здесь — темная дыра на карте,
пространство измельчавшей,
скатившейся в хаос Евразии.

Вот, например, безжалостное будущее воспоминание о нашем времени, то, что будут цитировать все и везде: «Магазины помню, в них было много всего лишнего, яркого… Знаете, я даже помню последних правителей России, они были такие какие-то маленькие, со странной речью, словно школьники, бодрые такие, молодые, один на чем-то играл, кажется, на электромандолине». Или вот, еще мельче: «Помню, был какой-то толстяк, по имени Поэт Поэтович Гражданинов, эстрадник эдакий, весельчак, он выходил на сцену всегда в полосатом купальнике и в бабочке, читал нараспев свои смешные стихи, а потом подпрыгивал, делал антраша и хлопал жирными ляжками так, что все звенело. И этот хлопок почему-то назывался «оппозиция». Или вот, о полете крылатого Виктора Олеговича над Москвой: «…слив pro-теста начался ровно в 15.35 по московскому времени. Продавленное ранее через сплошные ряды металлоячеек утвержденной и согласованной формы, размягченное и основательно промешанное pro-тесто вытекло на Болотную площадь, слиплось в гомогенную массу и заняло почти все пространство площади».

Эти эстрадные выходы Сорокина — единственное, что кажется чужеродным в романе: слишком злободневно, слишком ядовито, как новости в исполнении Поэта Поэтовича. Но лютующая злободневность — тоже признак Средневековья.

В общем, «Теллурия» — это тот же самый Сорокин, что и раньше, разве что чуть изобретательнее, чуть вольнее, но и чуть строже. Та же тоска по невозможному братству, то же холодное одиночество, тот же прозрачный, высший мир, который лезет из всех дыр языка.

Но то, что в «Сахарном Кремле» и «Дне опричника» начиналось как фарс, в «Теллурии» повторилось как история. То, что в «Норме» было опытом над лабораторными крысами, в «Теллурии» сломало лабиринт и вырвалось на волю.

То, что в «Голубом сале» убивало, в «Теллурии» делает сильнее.

В общем, «Теллурия» — это тот же самый Сорокин,
что и раньше, разве что чуть изобретательнее,
чуть вольнее, но и чуть строже.

Как случилось, что из политических и литературных гэгов, из привычной уже стилистической полифонии, из ржавых оков языка и пустых наркотических гвоздей получилась великая книга?

Вот так и случилось. Забей.

Интервью дуэта @KermlinRussia с Владимиром Сорокиным читайте в ноябрьском номере GQ (в продаже с 24 октября).

Источник: https://www.gq.ru/entertainment/sorokin-zabivaet-poslednij-gvozd

Ссылка на основную публикацию
Adblock
detector