Краткое содержание улицкая зеленый шатер за 2 минуты пересказ сюжета

Я никогда не видела живьем академика Сахарова – только по телевизору, когда он на трибуне партийного съезда косноязычно и горячо произносил свою великую речь – под улюлюканье зала и яростные вопли Горбачева. А до этого знала о нем только из публикаций журнала «Огонёк», которые цитировали, хохоча, мои старшие приятели, слушавшие ВВС и Голос Америки: «А по вечерам она бьет одуревшего академика!» Это про Елену Боннер.

Я никогда не была диссиденткой. Октябренком – да. Пионеркой – тоже, и даже плакала, когда мне повязали алый галстук во вторую очередь, а не в первую, на торжественной линейке. Уж и не помню, почему. И комсомолкой была – все были.

Но всегда между мной и «системой» стояла стена. Я всегда существовала отдельно. Из брезгливости, из какого-то неосознанного понимания государственной лжи, окружавшей нас, из нежелания идти в ногу.

А на работе — я тут же уходила, с нетерпением ожидая заветных 27 (или 28?) лет, когда выбывали из комсомола. В славных рядах КПСС побывать не довелось.

В общем – мир ловил меня и не поймал. Всегда, всю жизнь боялась вот этого: «The Matrix has you, Neo…»

Я никогда не перепечатывала на папиросных бумажках «Архипелаг Гулаг», да и прочла его очень поздно. Но зато я переписывала в тетрадочку от руки «Поэму горы» Марины Цветаевой – из такой точно же зеленой школьной тетрадки за 2 копейки, данной мне на два дня. Текст поэмы, и так достаточно сложный для понимания, от переписывания обретал вообще уже черты тайнописи.

К чему я это все пишу? А к тому, что книга Улицкой «Зеленый шатер», написанная про старшее поколение, проросшее с началом хрущевской оттепели, и про меня тоже. Пусть я родилась уже после смерти Сталина! Но мой дядя – любимый дядя Женя – ходил на его похороны и еле выжил в чудовищной давке.

Но 20-й съезд был уже при мне и при мне из Большой Советской энциклопедии изымались листы про Берию.

Но в университете на лекциях по истмату (а кто теперь знает, что это?) профессор Журавлев – опальный и довольно скоро вылетевший с работы, говорил нам такие вещи, что одна из студенток, не выдержав, закричала с места: «Как Вы можете такое говорить! Ведь МЫ же правы!!!» Мы – Советский народ…

Я знаю вкус этого времени, его запах, его звуки. Оно ушло. Закончилось. Выпито до дна. «Отравлен хлеб, и воздух выпит…»

И вот теперь, ощущая себя осколком былого среди чужого и чуждого мира, я думаю: интересно, как прочтете эту книгу вы, родившиеся в 90-х и позже? Что поймете, что почувствуете? Вы – не знающие, кто такой академик Сахаров и не читавшие «Архипелаг Гулаг», свободно ездящие за границу и главной проблемой считающие отсутствие денег, не верящие в такие простые вещи, как честь, справедливость, презрение к подлости и алчности. Для которых слово «любовь» просто синоним слова «секс». Впрочем, о чем это я?! Да вы вообще не станете ее читать! Зачем это вам — бодрым личинкам, так и не достигшим стадии взрослости:

«Несмышленые малыши, человеческие личинки, они потребляют всякую пищу, какую ни кинь, сосут, жуют, глотают все подряд впечатления, а потом окукливаются, и внутри куколки все складывается в нужном порядке, выстраивается необходимым образом – рефлексы отработаны, навыки воспитаны, первичные представления о мире усвоены. Но сколько куколок погибает, не достигнув последней своей фазы, так и не треснув по шву, не выпустив из себя бабочку. Анима, анима, душенька… Цветная, летающая, короткоживущая – и прекрасная. А какое множество так и остается личинками и живет до самой смерти, не догадываясь, что взрослость так и не пришла».

Вот примерно об этом книга Улицкой.

Но не только.

Еще о волчьем времени, не оставляющем тебе выбора. Пусть не волк ты по сути своей. Но – с волками жить…

Еще о том, что наличие совести не способствует выживанию индивидуума, ею наделенного. Да, не способствует. Но, может быть, если ты сейчас поступишь по совести, то твоему сыну, внуку, правнуку уже никогда не придется ею поступаться?

Это – о сути. Теперь о форме. Роман Улицкой устроен странно.

Я начала читать его взахлеб и в свойственной мне стремительной манере неслась по анфиладе страниц, пока не ударилась лбом о закрытую дверь и не замерла в недоумении: Какая Оля? Она же умерла в предыдущей главе?! Да, все та же Оля. Потому что роман – не анфилада.

Это коммуналка из множества комнат, и у каждой — свой замок и свой ключ. Это калейдоскоп: повернешь его — и складывается новая картинка из разноцветных стеклышек, каждый раз другая, хотя стеклышки те же.

Улицкая поворачивает своих героев то одной, то другой гранью, возвращаясь по времени назад или забегая далеко вперед. Не знаю, зачем ей это понадобилось. Но вложила же она в уста одного из героев фразу: «Форма это то, что превращает содержание произведения в его сущность». Вот и думай теперь.

Надо сказать, мне такое построение сильно мешало. Поскольку я читаю очень быстро, то порой не успевала отследить перемену времени и путалась, забывая, кто есть кому кто.

Кстати — может быть, кто-нибудь не ленивый и любопытный возьмется подсчитать количество персонажей на квадратный метр романа! Это целая вселенная, муравейник, улей! Вавилонское столпотворение. Этого народа хватило бы на полное собрание сочинений.

Улицкая настолько щедра, что персонажи возникают, действуют на протяжении одной-двух страниц — а то и нескольких фраз! — и исчезают потом навсегда в небытии. Бабка Нюра, выпивоха и хулиганка. Психиатр Дулин Дмитрий Степанович.

Какой-нибудь Иван Иванович или Сара Соломоновна изображены так ярко и характерно, что жалко расставаться – но тут вылезает из своего угла еще персонаж, которого не успеваешь толком разглядеть. И это не говоря о главных героях!

Сложный роман. Сложносочиненный, многонаселенный – не только людьми, но и мыслями. Его хочется не перечитывать – хотя и перечитывать, конечно! – а передумывать.

Не буду цепляться к мелочам – слог Улицкой всегда казался мне неровным – то страницы прекрасной прозы, а то вдруг запинаешься о канцеляризм: «По окончании Катей школы, они поженились»! Они поженились, как только Катя закончила школу.

Они жили долго, коротко, счастливо, горько, больно, радостно. Кто-то умер, а кто-то еще жив.

• Но точно умер этот век-волкодав, питавший их любовью и ненавистью, даривший надежду и повергавший в отчаяние, созидавший и разрушавший их души.
• Точно ли умер?
• Так хочется на это надеяться.

………

Этот текст, конечно, никакая не рецензия, скорее — впечатления читателя. Но тем не менее он выиграл конкурс рецензий, и я получила книгу Людмилы Улицкой с автографом.

……..

Подписывайтесь на мой канал и читайте заметки о книгах, фильмах, живописи, реставрации и просто о жизни!

Источник: https://zen.yandex.ru/media/id/5a411f193c50f755025b6738/5e1c24520be00a00afbcf7c0

Людмила Улицкая. Зеленый шатер — OpenSpace.ru

Улицкая тоже пишет синкретический труд: это не роман, не историческое исследование и не публицистическая статья, а нечто среднее. С хорошей дикцией, отчетливо артикулируя слова, упрощая и обобщая, писательница проговаривает несколько нравственно-моральных установок, которые открыла эта эпоха и которые нам так и не удалось усвоить.

Нашей детской стране нужно объяснять, что такое страх, как получается подлость, как хороший, в общем безобидный человек может поставить в нужное время где-то на бланке медицинского заключения нужную подпись, как и отчего взрослеют люди.

Таким же довольно прямолинейным образом объясняются поступки и характеры.

Вот лишь один почти случайный пример: один из трех друзей, Миха, выбирает работу с глухими детьми, потому что «его интерес к дефектологии шел из самой глубины личности, от его дара эмпатии».

Помимо выдуманных и при этом довольно типических героев в романе, конечно, упоминаются и вполне реальные Сахаров, Солженицын, его знаменитый оппонент Синявский (чьего имени нет, зато цитируются его слова о «недообразованном патриоте») и другие ключевые фигуры эпохи, вполне узнаваемые, но неназываемые напрямую.

Впрочем, в этой смеси реальных лиц, прототипов и вымышленных героев нет игры в угадайку. Более важен здесь сам факт смешения условно вымышленной художественной и условно исторической документальной реальности. Так проявляется жанр книги, который можно обозначить как публицистическую беллетристику.

В эту энциклопедию русской жизни попадает целый ряд лиц, событий, явлений и тем, которые создают образ эпохи — стереотипный для одних читателей и, возможно, совершенно незнакомый другим: картина похорон Сталина и давки с тысячами погибших; неоднородность диссидентского движения; причины, по которым уезжали за границу и оставались; сюжеты невольной подлости; беспринципность и мелкое соучастие, которого нельзя избежать и о котором никто никогда не узнает; примирение бывшего сотрудника органов, разбитого инсультом, и бывшего диссидента; знаменитые 190-я и 70-я статьи; крымские татары и сионисты; представители художественного и литературного авангарда и их экзотические места жительства типа деревенского дома в знаменитой Тарасовке (посвященные должны вспомнить про отца Александра Меня); генеральские дачи и квартиры, в которых дети партийных чинов перепечатывают на «эриках» Оруэлла и Джиласа; Чехословакия и Красная площадь; показательная пресс-конференция сломавшегося старого опытного политзека; иностранцы в России; прадед епископ, бабка партийный чин от литературы и внук, идущий за справкой о реабилитации; и, наконец, смерть Бродского как конец эпохи.

Улицкой важно перечислить все, что она знает и чувствует сама, что было ее личным опытом и опытом ее друзей, она передает свидетельства поколения на правах сочувствующего, и в этом смысле неслучайно появление эпилога (как, заметим, и в «Штайне»), в котором говорится о дружеской поддержке, консультациях и сборе информации. В некотором приближении речь идет если не о коллективном творчестве, то по крайней мере об осознанном соавторстве. В самом повествовании тоже немало отсылок к дружественным текстам, «помогающим» понять суть происходящего. Вот друзья теряют чемоданчик с запрещенными книжками, привезенными из-за границы, и «дворник дядя Федор, воспетый Юлием Кимом, протрезвев на скорую руку, пошел мести участок. Портфельчик нашел — ничего в нем хорошего не было. Какие-то книжки. Отдал при случае участковому». Таким образом стихотворение Юлия Кима «Мы с ним пошли на дело неумело» становится частью текста.

В прологе (где дается образ эпохи, переданный через типизированные реакции на смерть Сталина — простонародную «На кого ж ты нас покинул» или герметичную «Самех сдох») и эпилоге проявляются два подхода, беллетристический и публицистический, которые взаимодействуют на протяжении всего повествования.

В журнале «Сеанс» недавно опубликовано «Последнее интервью Лидии Яковлевны Гинзбург», в котором на вопрос о своем интересе к документальной литературе Гинзбург отвечает следующее (заранее прошу прощения за длинную цитату): «Я думаю, что здесь, конечно, общая ситуация. Вероятно, даже мирового охвата.

Наступил период — возможно, временный, я совершенно не берусь пророчить, что это навсегда — период утомления жанра, когда жанр устает, перестает работать. Наступает некая исчерпанность, некое изживание вымысла. Причем это чувствуется довольно давно. У Гольденвейзера есть замечательная запись о Толстом.

(А он записывал очень точно, его записям можно верить.) Это разговор позднего периода, незадолго до смерти Толстого. Толстой ему говорил, что он уже не может писать какие-то вещи про какого-то выдуманного человека. Толстой уже тогда гениально это почувствовал.

И для современной литературы, именно для современной литературы очень характерно изменение позиции автора. В очень многих романах автор поставлен в особое положение. Он обнаруживает свое присутствие, что совершенно не обязательно для классического реалистического романа XIX века.

Такое личное, автобиографическое присутствие автора, впрямую или невпрямую выраженное, и есть характерные для современной прозы размытые границы между вымыслом и реальностью».

Не имея возможности в рамках короткой рецензии проследить тенденцию от толстовского прозрения к литературе 1980-х (разговор с Гинзбург состоялся в мае 1990 года) и далее, через двадцать лет к нашим нулевым — десятым, напомним, что одним из ярких свойств массовой литературы является ее способность проговаривать до конца, доводить до логического завершения сказанное начинателями направления. {-tsr-}Что касается творческой эволюции самой Улицкой, то за те же двадцать лет она проделала путь от «Сонечки», написанной в традиции классической русской прозы с ее неспешным повествованием и концентрацией на фигуре и судьбе одного человека, к «Зеленому шатру», который выглядит беглым пересказом русской истории и литературы второй половины XX века — от Сталина до Бродского, от Пастернака до бардов. Отчасти эволюция эта отражает не столько творческую судьбу Улицкой, сколько самое время, в которое эволюция происходила.

Людмила Улицкая. Зеленый шатер. М.: ЭКСМО, 2011

Источник: http://os.colta.ru/literature/events/details/20064/

Л. Улицкая. "Зеленый шатер"

Прочитал роман Людмилы Улицкой «Зеленый Шатер». Прочитал давно и был уверен, что никогда об этом не напишу. После того, как в третий раз его перечитал, только укрепился в уверенности, что так оно и будет. Нельзя писать о том, что любишь. Язык дан для того, что бы скрывать свои мысли.

Самое главное никогда не обсуждается. Никогда не нужно показывать свои эмоции и не надо их переживать, эмоции нужно вытеснять. Мужчины должны просто молча терпеть все, что подкидывает судьба и не реагировать. Это был мой кодекс, такой же как кодекс самурая Буси До. Я жил и был уверен, что нужно жить именно так.

Но видимо за какие-то заслуги мне не известные, я был удостоен. Теперь я пытаюсь выражать свои чувства, да, что там выражать я позволяю себе их проживать. Я чувствую и, возможно значительную роль в этом сыграли тексты данного сайта. Написание этих текстов стали для меня чем-то вроде психотерапии, не знаю спешной ли.

Остается надеяться, что это мне простят мои читатели.

Улицкая пришла в литературу поздно и казалось бы просто не могла успеть овладеть мастерством, но ей это удалось. При этом она не только мастер, она волшебник, ее виртуозное обращение со словом не заметить не возможно, это совершенно не обыкновенное и я бы сказал чудесное явление. Тем не менее, как свидетельствуют автографы, на книжках на фото, даже я видел ее живой.

Безусловно, я благодарен судьбе, что в моей жизни были книжки Улицкой и я надеюсь прочитать еще хотя бы одну. Пока «Зеленый шатер» последний роман великого писателя и о нем осмеливаюсь писать я. Достукался или позволил себе или удостоился или… Не знаю. По прежнему, я прячусь за словом не знаю, но теперь оно звучит и не так часто и с несколько другой интонацией.

Теперь для меня не является невыносимым любой разговор о чувствах.

Если вернуться к роману то перед нами эпическое полотно, которое написано акварелью. Виртуозно выверенный сюжет. Тихая и спокойная жизнь умеренных диссидентов. Тех, кто не сражался с режимом, а тихо жил и воспитывал детей, работал и заботился о стариках. Размеренное повествование и судьба трех героев- друзей. Все очень точно.

Настоящий портрет эпохи со всеми заблуждениями и достижениями этой эпохи. Много из жизни, если не сказать все. Мы ведь знаем, что Людмила Евгеньевна Улицкая работала в одном институте с Горбаневской и на Площадь не вышла, но вышла из зала, где шло судилище. Хотя уедь она в Лондон или Париж, кто знает…

Нет, не сожгла себя, а просто осталась человеком, что не смогли сделать 99,99% россиян. Портрет эпохи это ведь портрет.

Если эпоха выпала мелкопакостная и безнадежно подлая, если выродились люди в стране и на смену ярким типажам, пришел типаж «имаго» полузрелое и полу ответственная особь, что уж делать автору портрета? Грусть по поводу того, какую жизнь могли бы мы прожить и не прожили, какие женщины нас любили, а мы не смогли? Просится строчка Бродского

«Что это грусть, быть может, грусть

Напев знакомый наизусть…»

Этот стихотворный напев я слышал в каждой строчке Улицкой.

Это ведь не просто роман- портрет эпохи или психологический роман с выверенным сюжетом это еще и воспоминание о молодости не молодого и очень больного человека. Ведь она не знает, сколько еще и когда конец.

Будет ли школа в которой станут изучать Улицкую? Нет скорее будет факультет в Американском университете, где будут изучать литературу исчезнувших стран СССР, России и чего там еще будет утверждать, что оно всегда было и будет после того, как в очередной раз Россия утратит процентов 40 своих территорий и населения и без того скудного. Нужны ли «имаго» три истории и три судьбы? Илья, Саня, Миха… Их жизнь и их поиск пути их стремление найти свое место в жизни

и дать себе право жить. Понятно ли это обычному россиянину с пивом, чипсами и у телевизор с Украиной? Наверно нет. Им бы рассказ о вкусном пломбире и величии Лубянки в период массовых расстрелов. Если даже расстрелов нет, а есть просто украденные судьбы то чего уж горевать? Пива то хватает.

Возможно, есть и другие россияне, но я как-то все с людьми с пятым пунктом. Клеймо не смыть, оно ведь не в паспорте, а в судьбе. Судьба человека во времени без времени. Роман… семейная хроника, роман о диссидентстве, как судьбе.

В общем о нас, вернее о тех, кем мы не стали благодаря великим Ельцину и Горбачеву. Но мы понимаем о чем все это из-за Путина- ошибки Ельцина. В романе нет сюжета, он как ковер состоит из сюжетов, которые стежок за стежком создают эпоху, ее уникальность, возможно именно в этом. Мозаичность и отрывчатость.

Эта эпоха у каждого своя. Кто-то гордится дедушкой в НКВД, кто-то стесняется, но живут все.

Сказать, что «Зеленый шатер» гениальная книга, значит допустить оценочное суждение. Нельзя оценивать эпоху и ее портрет. Достаточно просто перечитывать.

Источник: http://splendorvitae.ru/blog/knigi/l-ulitskaya-zelenyj-shater

Рецензии на книгу «Зеленый шатер» Людмила Улицкая

• Перемен требуют наши сердца, Перемен требуют наши глаза, В нашем смехе и в наших слезах, И в пульсации вен Перемен!
• Мы ждем перемен.

5 марта 1953 года умер Иосиф Виссарионович Сталин.

Все – от мала до велика (каждый в силу своих умственных способностей) понимал, что грядут перемены.

Хорошие ли, плохие ли – пока не ясно, но то, что привычный мир больше не будет прежним, предвидели многие… Это ощущение, словно пьянящий аромат скорой весны, витало в самом воздухе…Не стали исключением, даже не смотря на свой юный возраст, и московские школьники – Илья, Миха и Саня, объедененные в кружок любителей русской словесности учителем – энтузиастом Виктором Юльевичем. Мы проследим их судьбу от 1953 и до 1996 годов – период между смертями двух Иосифов – Сталина и Бродского.

Илья, Миха и Саня составляют костяк романа «Зеленый шатер», но при этом я бы не сказала, что они являются главными героями. В этом произведении Людмили Улицкой для меня вообще нет главных героев.

Сюжет романа поминает коробку с пазлом, состоящим из очень-очень многих деталей. Как и деталек в коробке, так и в романе персонажей великое множество. Все персонажи в нем той или иной гранью соприкасаются между собой.

Иногда они сами не знают и даже не догадываются об этом.

Эти люди ходят одними и теми же улицами, стоят в одних и тех же продуктовых очередях, передают из рук в руки одни книги, все являются знакомы между собой через три, два, а то и одно рукопожатие… Они, как и пазлы, при правильном складывании составляются собой большое полотно, дающее нам прекрасное представление о той эпохе.

О чем эта книга? О простых человеческих желаниях: читать книги и слушать музыку такие, какие ты хочешь; одеваться, как сам пожелаешь; выбирать круг знакомых по своему усмотрению… Да просто жить как пожелаешь, а не так, как хочет государство! Не боятся высказывать свои мысли, обсуждать все открыто и гласно, а не с женой ночью под одеялом! Не трястить от страха доносов, клеветы и анонимок! Быть личностью, а не клоном! Сейчас это сложно осознать и прочувствовать – ну хочется Вам прочесть книгу «1984» или «Архипелаг ГУЛАГ» — берите и читайте, обсуждайте, обменивайтесь мнениями – кто против!? Нужна Вам эта книга – в любой момент скачали в интернете и читайте, любите бумажную литературу – все книжные магазины и их полки к Вашим услугам! Хочется Вам до утра плясать фокстрот под американские хиты – да на здоровье! А в те годы подобное желание, подобная книга или пластинка, найденные у Вас, — это 190-я и 70-я статьи Уголовного кодекса СССР!

И, естественно, любое посягательство на свободу, любые ограничения вызывают вполне обоснованный протест! В основной массе у тех, чья юность пришлась на те далекие 60-е – люди более старшего возраста как-то притерпелись, впряглись и тянули эту лямку без особого ропота. А костяком движения стала молодежь.

Всех своих героев Улицкая рисует словно штрихами – каждому она уделяет равное внимание, ни на ком особо не делая акцентов.

Возможно из-за этого, у меня не возникло симпатий или антипатий к персонажам – они все для меня были равны, мне было одинаково интересно наблюдать за каждым.

Если все таки и выделять кого-то, то ближе всех мне оказался Саня, творческий человек, далекий от политики. Из тех, кто не понравился – жена Михи, Алена – я просто не смогла понять и принять ее поведения.

Ни в жизни, ни в литуратуре я не понимаю женщин, которые ведут себя как маленькие девочки – капризничают, плачут, ждут, что весь мир бросится их утешать, забывая о том, что им уже самим по возрасту положено опекать своих собственных детей, принимать ответственные решение и быть капитаном в своей судьбе…

Повествование в книге нелинейное. Немного обрисовав нам костяк повествования, Улицкая то и дело откатывает нас во времени назад.

В одной главе нам рассказывается о втором браке героя и через пару глав мы наблюдаем его знакомство с первой супругой; в одной главе мы только-только похоронили героя, как в следующей он появляется снова.

Это было немного тягостно лично для меня – читаешь о нем, живом и невредимом, и понимаешь, что ничего хорошего его не ждет, ведь тебе все известно наперед. Хотя в таком литературном приеме есть своя прелесть… Отдельно хочется сказать о смерти.

Конечно, все люди смерты и герои не исключение, но как-то в этом романе смертей очень много – мы станем свидетелями конца большого количества ключевых персонажей этой книги. И от этого тоже было как-то тягостно, тоскливо…

Что касается стиля автора. Изначально он показался мне немного топорным, но оказалось, что это всего лишь дело привычки и буквально через пару десятков страниц это ощущение исчезло. Хотя описание некоторых сцен в романе я считаю излишним (например, купание деревенских старух или борьба с вшами).

Вот почему-то все чаще в современной русской литературе встречаются такие приемы, когда авторы включают в свой сюжет 1-2 вот такие вот пошлые, грязные сценки. Зачем и почему – для меня загадка.

Я понимаю, что гереям ничто человеческое не чуждо, но и особой нужны в этих эпизодах не вижу – их наличие или отсутствие никак не повлияло на общую картину романа… Кстати, самая жуткая сцена во всем романе для меня – это похороны Сталина. Мороз по коже и взрыв мозга!

Так же мне не понравился финал. Не сама развязка этой истории, а именно последняя глава – лично мне она ничего не открыла нового и ничего не показала важного и значимого для сюжета.

Нет, конечно, я могу дать определенное обоснование этому, но лично меня оно не устраивает…

В любом случае, первое знакомство с творчеством Людмилы Улицкой я считаю вполне успешным.

Эту книгу я бы посоветовала тем, кому пришлись по душе «Дети Арбата» Рыбакова, «Московская сага» Аксенова или «Колония нескучного режима» Ряжского.

Кстати, после прочтения мой виш-лист пополнился некоторыми новыми книгами, которые фигарировали в сюжете, — «Москва — Петушки» Венедикта Ерофеева, «Говорит Москва» и «Искупление» Юлия Даниэля.

Источник: https://topliba.com/books/704802/reviews

Зеленый шатер, Людмила Улицкая — отзыв

Хотелось бы назвать ее просто антиутопией, но антиутопия — это о том, чего не будет, не было и, согласно здравому смыслу, быть не может: «1984», «Мы», «Говорит Москва»…

А «Зеленый шатер» — о том, что было, что где-то все еще есть. Чего, на самом деле, не может не быть.

Если бы эта книга была написана несколько десятков лет назад, ее назвали бы антисоветской. Был такой неприятный обычай — все непросоветское называть антисоветским. Но, в сущности, «Зеленый шатер» — не «литература против»: власти ли, несвободы ли. Она — «за»: мир, некую концепцию «справедливости для всех».

У Людмилы Улицкой все герои — главные, эта тенденция прослеживается во всех ее произведениях. Но особенно это точно для романа «Зеленый шатер», представляющего собой, по сути, сборник тесно связанных между собой повестей.

Душа каждого персонажа — как на ладони: ударившегося в сионизм и обманом добившегося репатриации еврея Марлена, влюбленного в Россию антикоммуниста Пьера, погруженной в науку ученой Веры Самуиловны, преданной непризнанному святому матушки Параскевы и многих, многих других…

Образы, занимающие совсем чуть-чуть «эфирного времени» книги, имеют ничуть не меньшее значение, чем те, что появляются от повести к повести.

И Людмила Улицкая — единственная известная мне писательница, сумевшая в искусстве действительно воплотить, а не только номинировать концепцию, о которой другие только говорили (и только говорят до сих пор): каждый человек важен, просто потому что он думает и существует, потому что он видит этот мир — а значит, меняет его.

Кристальная честность, замешанная на реалистической почве, мешается с фатализмом и даже мистицизмом, так же, как, по словам самой Л. Улицкой, «историческая правда смешивается с художественным вымыслом»… Но что это за фатализм, что за вымысел?

И то, и другое подчеркивает во всех смыслах «красный» натурализм событий, но не делает его ярче, глубже — а только подчеркивает. Черный текст на белой бумаге не становится чернее — только заметнее.

Людмилу Улицкую называют «свидетелем своей эпохи» — и это так. Читатель «Зеленого шатра» не сможет отделаться от ощущения, что присутствует при описанных событиях — но не факт, что ему, как и всякому свидетелю, не захочется забыть об увиденном, как о страшном сне.

Но не получится.

Этот сон видели наши матери и отцы. Его творили (и от этого наизнаночного созидания страдали) наши бабушки и дедушки.

А мы об этом сне можем только слушать — например, то, что рассказывает Людмила Улицкая.

Источник: https://irecommend.ru/content/zelenyi-shater-odna-iz-samykh-tyazhelykh-i-samykh-odnovremenno-znachimykh-knig-kotorye-vstre

Людмила Улицкая: Зеленый шатер

ЛЮДМИЛА УЛИЦКАЯ

ЗЕЛЕНЫЙ ШАТЕР

«Не утешайтесь неправотою времени. Его нравственная неправота не делает еще нас правыми, его бесчеловечности недостаточно, чтобы, не соглашаясь с ним, тем уже и быть человеком».

Б. Пастернак — В. Шаламову, 9 июля 1952 года

Тамара сидела перед тарелкой с жидкой яичницей и ела, еще досматривая сон.

Мама Раиса Ильинична нежнейшим движением проталкивала редкий гребень сквозь ее волосы, стараясь не слишком драть этот живой войлок.

Радио извергало торжественную музыку, но не слишком громкую: за перегородкой спала бабушка. Потом музыка умолкла. Пауза была слишком длинна, и как-то неспроста. Потом раздался всем известный голос:

— Внимание! Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем правительственное сообщение…

• Гребень замер в Тамариных волосах, а сама она сразу проснулась, проглотила яичницу и хрипловатым утренним голосом проговорила:
• — Мам, наверное, какая-нибудь простуда ерундовая, а сразу на всю страну…
• Договорить ей не удалось, так как неожиданно Раиса Ильинична дернула что было силы за гребень, голова Тамары резко откинулась, и она клацнула зубами.
• — Молчи, — прошипела сдавленным голосом Раиса Ильинична.
• В дверях стояла бабушка в древнем, как Великая Китайская стена, халате. Она выслушала радиосообщение со светлым лицом и сказала:

— Раечка, ты купи в «Елисеевском» чего-нибудь сладкого. Сегодня, между прочим, Пурим. Я таки думаю, что Самех сдох.

Тамара не знала тогда, что такое Пурим, почему надо покупать что-нибудь сладкое и тем более кто такой «Самех», который сдох. Да и откуда ей было знать, что для конспирации Сталина и Ленина в их семье с давних пор называли по первой букве их партийных кличек, «с» и «л», да и то на потаенном древнем языке — «самех» и «ламед».

Тем временем любимый голос страны сообщил, что болезнь вовсе не насморк.

* * *

Галя уже натянула форму и теперь искала фартук. Куда задевала? Полезла под топчан — не завалился ли туда?

Вдруг мать ворвалась с кухни с ножом в одной руке и картофелиной в другой. Она выла не своим голосом, так что Галя подумала, что мать руку порезала. Но крови видно не было.

Отец, тяжелый по утрам, оторвал голову от подушки:

— Что орешь, Нинка? Что орешь с утра пораньше?

Но мать выла все громче, и слов было почти не разобрать в ее обрывчатых воплях:

— Умер! Что спишь, дурак? Вставай! Сталин умер!

— Объявили, что ли? — отец приподнял большую голову с прилипшим ко лбу чубом.

— Сказали, заболел. Но помер он, вот те крест, помер! Чует мое сердце!

Дальше шли опять невнятные вопли, среди которых прорезался драматический вопрос:

— Ой-ой-ой! И что теперь будет? Что будет теперя со всеми нами? Будет-то что?

Отец, поморщившись, грубо сказал:

— Ну что ты воешь, дура? Что воешь? Хуже не будет!

Галя вытащила наконец фартук — он и точно завалился под топчан.

— А пусть мятый — не буду гладить! — решила она.

* * *

К утру температура спала, и Оля заснула хорошим сном — без поту и без кашля. И спала почти до обеда. Проснулась, потому что в комнату вошла мать и произнесла громким торжественным голосом:

— Ольга, вставай! Случилось несчастье!

Не открыв еще глаз, еще спасаясь в подушке в надежде, что это сон, но уже ощущая ужасный стук в горле, Оля подумала: «Война! Фашисты напали! Началась война!»

1. — Ольга, вставай!
2. Какая беда! Фашистские полчища топчут нашу священную землю, и все пойдут на фронт, а ее не возьмут…
3. — Сталин умер!

Сердце еще колотилось в горле, но глаза она не открывала: слава богу, не война. А когда война начнется, она уже будет взрослой, и тогда ее возьмут. И она накрыла голову одеялом, пробормотала сквозь сон: «И тогда меня возьмут», — и уснула с хорошей мыслью. Мать оставила ее в покое.

Интересно проследить траекторию неминуемой встречи предназначенных друг другу людей. Иногда такая встреча происходит как будто без особых усилий судьбы, без хитроумной подготовки сюжета, следуя естественному ходу событий, — скажем, люди живут в одном дворе или ходят в одну школу.

Эти трое мальчишек вместе учились. Илья и Саня — с первого класса. Миха попал к ним позже. В той иерархии, которая выстраивается самопроизвольно в каждой стае, все трое занимали самые низкие позиции — благодаря полнейшей непригодности ни к драке, ни к жестокости. Илья был длинным и тощим, руки и ноги торчали из коротких рукавов и штанин.

Илья, всегда одетый хуже других, тоже плохо одетых ребят, постоянно паясничал и насмешничал, делал представление из своей бедности, и это был высокий способ ее преодоления.

Читать дальшеКОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ОТРЫВКАВы можете купить эту книгу и продолжить чтениеХотите узнать цену?ДА, ХОЧУ

Источник: https://libcat.ru/knigi/proza/sovremennaya-proza/263062-lyudmila-ulickaya-zelenyj-shater.html

Зеленый шатер

Книга Людмилы Улицкой «Зеленый шатер» вызвала неоднозначные отзывы в среде читателей. Кому-то повествование кажется слишком пессимистичным, кому-то – реально отражающим жизнь во второй половине 20 века. Язык писательницы прост и прекрасен, в повествовании прослеживаются и трагичность, и комичность одновременно.

В книге идёт речь о жизни людей в 60-е годы 20 века. Здесь множество самых разных персонажей, но более заметны три мальчика, с которыми читатель знакомится ещё тогда, когда они ходят в школу. Идёт время, они взрослеют и потом иногда пересекаются с другими героями книги.

Большое количество героев не даёт возможности однозначно сказать о сюжете, но главная идея заключается в другом. Эта книга рассказывает о жизни многих людей в то время, у каждого из них своя история, часто кажущаяся банальной.

И все вместе истории этих людей создают атмосферу того времени, когда люди хоть и жили разной жизнью, но вынуждены были придерживаться строгих правил. Книгу можно сравнить с коммунальной квартирой.

За каждой дверью – особенная жизнь, но в целом – это всё та же коммунальная квартира, где всё серо, однообразно и нет свободы действий.

Большое значение в книге имеет мысль, что люди будто не взрослеют. В подростковом периоде случается нечто такое, что пробуждает человека, его желания и способности, но дальнейшего развития не происходит. Люди так и остаются на всю жизнь подростками в своём сознании. И это расстраивает многих читателей, хотя вовсе не значит, что это не так.

На нашем сайте вы можете скачать книгу «Зеленый шатер» Улицкая Людмила Евгеньевна бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.

Но я больше люблю романы, где есть один главный герой или семья, о которых и ведется повествование

3/5kisunika

4/5LoraG

Идеальный нетривиальный подарок серьезному начитанному человеку.

5/5Лихневская Любовь

В целом книга заставляет задуматься, что само по себе прекрасно.

5/5Суслова Елена

По-видимому, тенденциозность (а, может быть, и борьба с ней) не позволила роману достичь самых высоких степеней

5/5ohrenetitelno

Всегда восхищала способность автора описывая судьбы разных людей сталкивать их в конце в каких-то жизненных ситуациях

5/5lumix

Персонажей очень много, историй тоже очень много,вся книга как срез жизни того времени

4/5Моргендорфер

• Великолепный язык, чувство юмора, критическое отношение к истории страны, своей страны, несмотря ни на что,Считаю Улицкую самым глубоким писателем нашего времени. Её » Даниэля Штайна «надо читать и перечитывать.

Информация обновлена: 23.02.2020

Источник: https://avidreaders.ru/book/zelenyy-shater.html

Людмила Улицкая Зеленый шатер

prose_contemporary

Людмила Улицкая

Зеленый шатер

«Зеленый шатер» — это роман о любви, о судьбах, о характерах. Это настоящая психологическая проза. Но вместе с тем, новое произведение Улицкой шире этих определений.

И, как всегда у Улицкой, кроме идейного и нравственного посыла, есть еще эмоциональная живопись, тот ее уникальный дар, который и выводит книги писательницы на десятки языков к миллионам читателей. Только ей присуща бронебойная ироничность, благодаря чему многие эпизоды на уровне одного абзаца перетекают из высокой трагедии в почти что швейковский комизм.

«Зеленый шатер» — очень серьезная и очень смешная книга..0 — вычитка, создание файла diabo

^

ЗЕЛЕНЫЙ ШАТЕР

«Не утешайтесь неправотою времени. Его нравственная неправота не делает еще нас правыми, его бесчеловечности недостаточно, чтобы, не соглашаясь с ним, тем уже и быть человеком».

• Пролог
• Тамара сидела перед тарелкой с жидкой яичницей и ела, еще досматривая сон.
• Мама Раиса Ильинична нежнейшим движением проталкивала редкий гребень сквозь ее волосы, стараясь не слишком драть этот живой войлок.

Радио извергало торжественную музыку, но не слишком громкую: за перегородкой спала бабушка. Потом музыка умолкла. Пауза была слишком длинна, и как-то неспроста. Потом раздался всем известный голос:

— Внимание! Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем правительственное сообщение…

1. Гребень замер в Тамариных волосах, а сама она сразу проснулась, проглотила яичницу и хрипловатым утренним голосом проговорила:
2. — Мам, наверное, какая-нибудь простуда ерундовая, а сразу на всю страну…
3. Договорить ей не удалось, так как неожиданно Раиса Ильинична дернула что было силы за гребень, голова Тамары резко откинулась, и она клацнула зубами.
4. — Молчи, — прошипела сдавленным голосом Раиса Ильинична.
5. В дверях стояла бабушка в древнем, как Великая Китайская стена, халате. Она выслушала радиосообщение со светлым лицом и сказала:

— Раечка, ты купи в «Елисеевском» чего-нибудь сладкого. Сегодня, между прочим, Пурим. Я таки думаю, что Самех сдох.

Тамара не знала тогда, что такое Пурим, почему надо покупать что-нибудь сладкое и тем более кто такой «Самех», который сдох. Да и откуда ей было знать, что для конспирации Сталина и Ленина в их семье с давних пор называли по первой букве их партийных кличек, «с» и «л», да и то на потаенном древнем языке — «самех» и «ламед».

Тем временем любимый голос страны сообщил, что болезнь вовсе не насморк.

Галя уже натянула форму и теперь искала фартук. Куда задевала? Полезла под топчан — не завалился ли туда?

Вдруг мать ворвалась с кухни с ножом в одной руке и картофелиной в другой. Она выла не своим голосом, так что Галя подумала, что мать руку порезала. Но крови видно не было.

Отец, тяжелый по утрам, оторвал голову от подушки:

— Что орешь, Нинка? Что орешь с утра пораньше?

Но мать выла все громче, и слов было почти не разобрать в ее обрывчатых воплях:

— Умер! Что спишь, дурак? Вставай! Сталин умер!

— Объявили, что ли? — отец приподнял большую голову с прилипшим ко лбу чубом.

— Сказали, заболел. Но помер он, вот те крест, помер! Чует мое сердце!

Дальше шли опять невнятные вопли, среди которых прорезался драматический вопрос:

— Ой-ой-ой! И что теперь будет? Что будет теперя со всеми нами? Будет-то что?

Отец, поморщившись, грубо сказал:

— Ну что ты воешь, дура? Что воешь? Хуже не будет! Галя вытащила наконец фартук — он и точно завалился под топчан.

— А пусть мятый — не буду гладить! — решила она.

К утру температура спала, и Оля заснула хорошим сном — без поту и без кашля. И спала почти до обеда. Проснулась, потому что в комнату вошла мать и произнесла громким торжественным голосом:

— Ольга, вставай! Случилось несчастье!

Не открыв еще глаз, еще спасаясь в подушке в надежде, что это сон, но уже ощущая ужасный стук в горле, Оля подумала: «Война! Фашисты напали! Началась война!»

• — Ольга, вставай!
• Какая беда! Фашистские полчища топчут нашу священную землю, и все пойдут на фронт, а ее не возьмут…
• — Сталин умер!

Сердце еще колотилось в горле, но глаза она не открывала: слава богу, не война. А когда война начнется, она уже будет взрослой, и тогда ее возьмут. И она накрыла голову одеялом, пробормотала сквозь сон: «И тогда меня возьмут», — и уснула с хорошей мыслью. Мать оставила ее в покое.

Школьные годы чудесные…

Интересно проследить траекторию неминуемой встречи предназначенных друг другу людей. Иногда такая встреча происходит как будто без особых усилий судьбы, без хитроумной подготовки сюжета, следуя естественному ходу событий, — скажем, люди живут в одном дворе или ходят в одну школу.

Эти трое мальчишек вместе учились. Илья и Саня — с первого класса. Миха попал к ним позже. В той иерархии, которая выстраивается самопроизвольно в каждой стае, все трое занимали самые низкие позиции — благодаря полнейшей непригодности ни к драке, ни к жестокости. Илья был длинным и тощим, руки и ноги торчали из коротких рукавов и штанин.

Илья, всегда одетый хуже других, тоже плохо одетых ребят, постоянно паясничал и насмешничал, делал представление из своей бедности, и это был высокий способ ее преодоления.

Санино положение было худшим. Зависть и отвращение вызывали у одноклассников курточка на молнии, девичьи ресницы, раздражающая миловидность лица и полотняные салфетки, в которые был завернут домашний бутерброд.

К тому же он учился играть на пианино, и многие видели, как он с бабушкой в одной руке и нотной папкой в другой следовал по улице Чернышевского, бывшей и будущей Покровке, в музыкальную школу имени Игумнова — иногда даже в дни своих многочисленных не тяжелых, но затяжных болезней.

Бабушка — сплошной профиль — ставила впереди себя тонкие ноги, как цирковая лошадь, и мерно покачивала при ходьбе головой. Саня шел сбоку и чуть сзади, как полагается груму.

В музыкальной школе, не то что в общеобразовательной, Саней восхищались — уже во втором классе на экзамене он играл такого Грига, которого не каждый пятиклассник мог осилить. Умилению способствовал и малый рост исполнителя: в восемь лет его принимали за дошкольника, а в двенадцать — за восьмилетнего.

В общеобразовательной школе по той же самой причине у Сани было прозвище Гном. И никакого умиления — одни злые насмешки. Илью Саня сознательно избегал: не столько из-за автоматического ехидства, специально на Саню не направленного, но время от времени задевающего, сколько из-за унизительной разницы в росте.

Соединил Илью и Саню Миха, когда появился в пятом классе, вызвав общий восторг: он был идеальной мишенью для всякого неленивого — классическим рыжим.

Первый раз Миху поколотили уже первого сентября — несильно и назидательно — на большой перемене в уборной. И даже не сами Мурыгин и Мутюкин — те не снизошли, — а их подпевалы и подвывалы.

Миха стоически принял свою дозу, открыл портфель, достал платок, чтобы стереть выбежавшие сопли, и тут из портфеля высунулся котенок. Котенка отобрали и стали перекидывать из рук в руки.

Зашедший в этот момент Илья — самый высокий в классе! — поймал котенка над головами волейболистов, и прозвеневший звонок прервал это интересное занятие.

Входя в класс, Илья сунул котенка подвернувшемуся Сане, и тот спрятал его в свой портфель.

На последней перемене главные враги рода человеческого, имена которых, Мурыгин и Мутюкин, послужат основой для будущей филологической игры и по многим причинам стоят упоминания, котенка немного поискали, но вскоре забыли. После четвертого урока всех отпустили, и мальчишки с гиком и воем рванулись вон из школы, оставив этих троих без внимания в пустом классе, уставленном пестрыми астрами.

Саня вытащил полузадохшегося котенка и протянул Илье. Тот передал его Михе. Саня улыбнулся Илье, Илья — Михе, Миха — Сане.

— Я стихотворение написал. Про него, — застенчиво сказал Миха. — Вот.

1. Он был красив среди котов
2. И к смерти был почти готов,
3. Илья его от смерти спас,
4. И с нами он теперь сейчас.

— Ну, ничего. Не Пушкин, конечно, — прокомментировал Илья.

— «Теперь сейчас» не может быть, — заметил Саня, и Миха самокритично согласился:

— Да, точно. И с нами он сейчас. Без «теперь» звучит лучше!

Миха подробно рассказал, как утром, по дороге в школу, вытащил бедолагу-котенка почти из самой пасти собаки, которая собиралась его загрызть. Но отнести его домой он не мог, потому что тетя, у которой он жил с прошлого понедельника, еще неизвестно как бы к этому отнеслась.

Саня гладил котенка по спинке и вздыхал:

— Я не могу его взять, У нас дома кот. Ему точно не понравится.

— Ладно, я его возьму. — И Илья небрежно перехватил котенка.

— И дома — ничего? — поинтересовался Саня.

Илья усмехнулся:

— Дома как я скажу, так и будет. У нас с матерью нормальные отношения. Она меня слушает.

«Он совсем взрослый, я никогда таким не стану, я даже не смогу выговорить: „У нас с матерью нормальные отношения“. Все правильно: я — маменькин сынок. Хотя и меня моя мама слушает. И бабушка слушает. О, больше чем слушает! Но все равно это по-другому», — опечалился Саня.

Он смотрел на костлявые руки Ильи в желтых и темных пятнах, в ссадинах. Длинные пальцы, две октавы возьмет такими пальцами. Миха пристраивал тем временем котенка у себя на голове, на рыжем плюшевом чубчике, оставленном вчера «на развод» великодушным парикмахером у Покровских ворот. Котенок скатывался, Миха все усаживал его на темечко.

Они вышли из школы втроем. Котенка покормили растаявшим мороженым. У Сани были деньги. Их хватило на четыре порции. Как выяснилось позже, у Сани почти всегда были деньги… Первый раз в жизни Саня ел мороженое на улице прямо из пачки: когда бабушка покупала мороженое, его несли домой, клали оседающей горкой в стеклянную вазочку на низкой ножке, сверху капали вишневым вареньем — и только так!

• Илья с воодушевлением рассказал, какой фотоаппарат он купит себе на первые заработанные деньги, а заодно изложил план, как именно эти деньги можно заработать.
• Саня ни с того ни с сего вдруг открыл свою тайну — руки у него маленькие, «непианистические», и это для исполнителя большой недостаток.
• Миха, обживавший новую — третью по счету — родственную семью за последние семь лет, сообщил этим почти незнакомым мальчишкам, что родственники уже кончаются, и если эта тетка его у себя держать не станет, то придется опять в детский дом идти…

Новая тетка, Геня, была женщина слабая. У нее не было какой-то определенной болезни; скорбно и значительно она говорила про себя: «Я вся больная» — и постоянно жаловалась на боли в ногах, в спине, в груди и в почках.

Кроме того, у нее была дочь-инвалид, что тоже плохо отражалось на ее здоровье. Всякая работа была ей тяжела, и в конце концов семья решила, что сироту-племянника поселят у нее, а ей будут собирать по родне деньги на его содержание.

Миха, как ни крути, был сыном их погибшего на войне брата.

Мальчишки брели и болтали, болтали и брели, а потом остановились возле Яузы, замолчали. Почувствовали одновременно — как хорошо: доверие, дружество, равноправие. И мысли нет, кто главней, напротив, все друг другу равно интересны.

А про Сашу с Ником, про клятву на Воробьевых горах они еще не знали, даже начитанный Саня Герцена еще не открывал. Да и гнилые эти места — Хитровка, Гончары, Котельники — столетиями считались самыми вонючими в городе и не созданы были для романтических клятв.

Но что-то важное произошло: такая сцепка между людьми возможна только в юном возрасте. Крючок впивается в самое сердце, и нить, связывающая людей детской дружбой, не прерывается всю жизнь.

Спустя некоторое время этот союз сердец после долгих споров, отвергнув «Троицу» и «Трио», они назовут напыщенно: «Трианон». Они ничего не знали о разделе Австро-Венгрии, слово было выбрано за красоту.

Этот «Трианон» через двадцать лет промелькнет в тягостной беседе Ильи с сотрудником госбезопасности высокого ранга, но так и не установленного чина, и с не вполне достоверным именем, Анатолием Александровичем Чибиковым. Даже самые ушлые из всей гэбэшной банды борцы с диссидентами тех лет постеснялись провести «Трианон» как молодежную антисоветскую организацию.

Источник: https://userdocs.ru/jurnalistika/11760/index.html