Читая романы Набокова такие как «Король дама валет» или только что прочитанный мной «Камера обскура», я ловил себя на мысли о том, что меня исключительно поражает то, что эти романы написаны в конце 20х-начале 30х годов, настолько они современно читаются.
Я не знаю ни одного писателя, который в то время писал настолько смело и опережая время.
Темы , поднимаемые Набоковым всегда болезненны, за ними есть многие общественные табу, но в тоже время художественное выражение пороков, о которых пишет Набоков помогает нам лучше понять жизнь в ее не самом приглядном значении.
«Камера обскура» — это роман о двух возрастах, в которых в жизни мужчины и женщины часто наблюдается кризис. В этом романе они встречаются.
Мужчина с кризисом среднего возраста, который начал чувствовать скуку от жизни и хочет эмоциональной встряски и 16-летняя девочка-подросток, которая получила плохое воспитание и в силу своей незрелости даже не подозревает, что же такое совесть.
Как вы понимаете встреча этих персонажей не может привести ни к чему хорошему , она приведет как минимум к неприятностям, а как максимум станет трагедией, как и произошло это в романе.
И всё же для меня этот роман — роман о семейных ценностях. Хотя сначала и кажется, что наоборот. Он ярко показывает то, как ничтожна жизнь, в которой нет места совести, любви и уважения к родным и близким.
Герои романа с одной стороны вызывают омерзение, а с другой стороны становится их жалко.
Потому что они хоть и состоятельны в финансовом плане, но они бедны внутри и с этой бедностью жизнь намного ужаснее, чем с бедностью материальной.
[моё] Набоков Камера обскура Книги Обзор книг Литература
«Ну, так видишь ли, обыкновенно люди делают всякие планы, очень хорошие планы, но совершенно при этом упускают из виду одно: смерть» (с)
Если эту книгу экранизировать, получится банальная мелодрама с любовным треугольником. В принципе весь сюжет на этом построен. Если кратко пересказать его кому-либо выйдет достаточно тривиальная, банальная любовная мелодраматическая история. Есть только один важный момент — написал эту историю Владимир Набоков.
И когда читаешь эту книгу, банальность сюжета уходит на второй план от самого Слова, которым написан данный роман, от тонкости языковых нюансов. Роман затягивает в свою пучину, в свой мир, который не красив, не справедлив, глуп, но который ты начинаешь проживать вместе с героями и не можешь с собой ничего поделать.
Набоков — гений описания эмоций. Набоков — гений описания мелочей, которые складываются в общую выразительную картину. Его герои не абстрактны, они совершенно конкретные , очень живые, несовершенные. В книге нет положительных и отрицательных героев, этот термин в принципе здесь не применим.
Каждого из героев есть за что любить, и за что не любить, есть за что пожалеть и чему посочувствовать, и есть за что его можно презирать.
Набоков вырезал кусочек чужой жизни и дал нам попробовать, как бы говоря: «вот, почувствуйте на себе как бывает, знаю, ничего особенного, ну а как вам чувствуется чужая жизнь?»
Роман очень поэтичен. Метафоры из него особенно сильны. Это и «успокоившееся пальто», и стойка, которая «зябнет от пивной пены», и главная героиня, которая «быстро и яростно свернула шею замку». Надеюсь не сочтете за спойлер.
Всем хороших книг!
[моё] Набоков Владимир Набоков Король дама валет Обзор книг Литература
Доброго времени суток! Сейчас читаю книгу(Набоков) и часто натыкаюсь в ней на символ , примеры : Собачка подползла, юля и приглад уши. … Иногда в такие кавычки взяты целые слова. Просветите, пожалуйста, что обозначают таким образом. Гугл не помог( или я не умею гуглить). Коммент для минусов внутри
Русский язык Набоков Филология Литература Загадка Символ Текст Отрывок из романа Антонова «Большое сердце», выпущенного журнальными подачами в 1957 г.: Ольга молчала. — О, — сказал Владимир, — почему ты не можешь любить меня так же, как я люблю тебя? — Я люблю мою Родину! — ответила она. — Я тоже! — воскликнул он. — Но есть что-то, что я люблю еще больше, — продолжала Ольга, высвобождаясь из его объятий. — И это?.. — поинтересовался он. Ольга взглянула на него ясными голубыми глазами и быстро ответила: «Партия». Другой пример взят из романа Гладкова «Энергия».
Молодой рабочий Иван сжал дрель. Почувствовав прикосновение металла, он пришел в возбуждение, и острый холодок пробежал по его телу. Оглушающий рев отбросил от него Соню.
Она положила руку ему на плечо и потрепала волосы за ухом… Она глядела на него, и маленькая кепка с выбившимися кудряшками неудержимо притягивала его к ней. Казалось, обоих молодых людей ударило током в один и тот же момент.
Он глубоко вздохнул и еще сильнее сжал инструмент.
Набоков Литература В СССР секса не было Текст Однажды подруга предложила такую игру: Представте, на землю прилетели инопланетяне и, зная о том, что большая часть культурного наследия человечества содержится в книгах, решили узнать о людях, их мотивациях, эмоциях и логике именно из литературы. Для этого они собрали выборку абсолютно рандомных людей и Вы оказались в их числе. Они дали, на первый взгляд, простое задание — назвать пять книг, которые дали бы наиболее полное понимание человечества. Мой список выглядел бы так: 1. «Братья Карамазовы» Достоевского 2. «Госпожа Бовари» Флобера 3. «Бессмертие» Кундеры 4. «Доктор Фаустус» Манна 5. Сборник рассказов Юкио Мисимы, включающих: «Смерть в середине лета», «Патриотизм», «Цветы щавеля» Список мой подруги: «1. Достоевский — «Братья Карамазовы» 2. Набоков — «Дар» 3. Честертон — сборник рассказов о патере Брауне 4. Джойс — «Портрет художника» 5. Диккенс — что-нибудь (у меня он весь сливается в одно целое, так что не очень важно, что конкретно)» Правила просты: любые пять книг, по возможности художественных, а не учебников или специализированных психологических трактатов.
Ваш ход!
Книги Литература Достоевский Набоков Джеймс Джойс Чарльз Диккенс Текст 
Далее от лица прекрасной незнакомки……
А вчера я дочитала В. Набокова «Приглашение на казнь».
Я, вообще-то, не люблю Набокова. Совсем недавно прочитала «Другие берега», и мне показалось это совсем неинтересно: как-то сухо и ничем меня не зацепило.
А еще один мой коллега по давнишней работе закончил МГУ, и его специальность звучала так: «Набоковед».
И я еще удивлялась тогда, что в этом Набокове может быть такого, что может быть создана целая специальность по изучению его творчества. Человек может отдать свою жизнь на это и называться «Набоковедом».
Но почему? Хотя я читала все произведения В. Набокова, которые нам рекомендовала школьная программа по литературе. И читала я эту пресловутую «Лолиту». Я даже, начав читать «Приглашение на казнь», вспомнила, что я и это уже читала.
Но почему-то именно сейчас, с особым каким-то самозабвением, как будто на рассвете, окунувшись в теплые летние воды реки, я плыву, плыву и никак не могу насладиться этой теплотой воды, которая окутывает меня с ног до головы, этой тишиной водной глади.
Я хочу уплыть дальше, дальше…
Потому что дальше вода еще теплее, и ее манящее спокойствие берет надо мной верх. Я читаю Набокова. Я читаю «Приглашение на казнь». Я окунаюсь в листы текста, они шелестят перед моими глазами, а я не могу остановиться. Я не могу прервать чтение.
Я вдруг поняла, почему В. Набокова называют последним представителем «серебряного века». Он пишет прозу стихотворными строками, стихотворными словами. Каждое движение чего-либо в романе, это уже образ.
Набоков не просто продумывает структуру предложения, он продумывает звучание каждого слова, каждого звука в предложении.
И, выбрав нужную комбинацию слов в предложении, он наполняет ее нужным смыслом, который уже ведет читателя, как на звук волшебной дудочки, в известную лишь автору даль. И я уже не могу остановить чтение.
Я, как в утренней теплоте реки, плыву по набоковским строкам и хочу плыть еще и еще. И мне уже не важно, выдумка или действительность «Приглашение на казнь». Мне важны строки Набокова, каждая строчка, каждый образ, каждое слово.
Это какой-то уникальный, ни на что не похожий мир Набокова, который он создал сам, потому что если бы он его не создал, если бы он не был самим собой на бумаге — я бы не знала ничего подобного. И не было бы набоковского мира, потому что Набоков — один. И второго Набокова никогда не будет. И никто и никогда не смог бы создать этот набоковский мир за Набокова. Он мастер с большой буквы!
Нас как-то школьная учительница хило сманивала прочитать «Приглашение на казнь», рассказав краткое содержание романа. И да, она, в общем-то, была права в своем рассказе. Все так, но. Но не столь важен и сюжет.
Потому что все переворачивается в голове, когда в добре может быть зло, а в зле — добро. И в то же самое время в добре не может быть зла, а в зле — добра. Добро — это добро, а зло — это зло. И никак иначе! И как же может быть сладка и искусна ложь…
Она, как мед, может стекать по губам, ни на секунду не оказываясь в чем-то заподозренной… Мастерски!!!
А тебе, тебе, несмотря ни на что, нужно всегда оставаться собой, нужно быть верным себе, потому что никогда не знаешь, где она — правда, где она — ложь. Ложь и правда могут так искусно быть друг в друге и не быть друг в друге по определению…
И я не знаю, что делать, господин Набоков… Я закончила читать «Приглашение на казнь». Я закрыла книгу… чтобы открыть ее снова.
Показать полностью Набоков Литература Длиннопост Если бы Гумберт из «Лолиты» внезапно воплотился бы в нашем времени, то поиск нимфеток был бы для него намного проще. (И посадили бы его быстрее.) Я к чему — читаю тут эту самую «Лолиту» Набокова. Чёрт. Это ужасно. Точнее, написано — просто изумительно красиво, но портрет Гумберта меня пугает. Слишком много оправданий и то, как он ведёт свой дневник/рассказ несколько не сходиться с реальным портретом его действий. А ещё больше пугает поведение маленькой Лолиточки. И остальных девочек. Отсюда вывод, что Россия, в отличие от других стран, БЫЛА (к глубокому сожалению), самой целомудренной страной. И были счастливые семьи. А сейчас их всё меньше и меньше, сами видите, господа-пикабушники.
Что-то мне плохо, простите, вырвалось. Не могу до конца сформулировать свою мысль. Спасибо за внимание!
[моё] Литература Набоков Лолита Целомудрие Россия
Каждый раз когда слышу про очередные «достижения» роскомнадзора думаю — как же хорошо что эти люди не читали Российских классиков, страшно даже подумать что они со своим крохотным мозгом и обостренным восприятием справедливости могли бы углядеть например в «Молитве» Цветаевой или «Преступлении и наказании», «Бесах» Достоевского. (Про «лолиту» Набокова вообще молчу ее уже яндекс стыдливо выводит из списка предлагаемых вариантов)
Текст Литература Роскомнадзор Марина Цветаева Достоевский Набоков 
Если вы с 2013 года ждете продолжение истории Элли и Джоэла – осталось недолго. Уже через два месяца, в мае 2020, выходит «Одни из нас: Часть II» на PlayStation 4. Не успеете опомниться!
Чтобы как следует подготовиться к выходу сиквела, мы сделали большой и очень красивый гайд по вселенной «Одни из нас». Что было в первой части (кстати, еще успеете поиграть), что известно о продолжении до релиза и кто сыграл главных героев. Да, в игре тоже реальные актеры.
Самые внимательные и пытливые пикабушники и пикабушницы смогут получить уникальную награду в профиль – для этого нужно пройти мини-квест. Все, больше никаких спойлеров. Смотрите сами в оба глаза.
Посты не найдены
Источник: https://pikabu.ru/tag/%EB%E8%F2%E5%F0%E0%F2%F3%F0%E0,%ED%E0%E1%EE%EA%EE%E2/best
Владимир Набоков — Отчаяние
Здесь можно купить и скачать «Владимир Набоков — Отчаяние» в формате fb2, epub, txt, doc, pdf. Жанр: Русская классическая проза, издательство Литагент «Аттикус»b7a005df-f0a9-102b-9810-fbae753fdc93, год 2012. Так же Вы можете читать ознакомительный отрывок из книги на сайте LibFox.
Ru (ЛибФокс) или прочесть описание и ознакомиться с отзывами.
На
В Твиттере
В Instagram
В Одноклассниках
Мы
Описание и краткое содержание «Отчаяние» читать бесплатно онлайн.
«Отчаяние» (1932, опубл. 1934) – шестой русский роман Владимира Набокова, в котором автор вновь – как прежде в «Короле, даме, валете» и «Камере обскуре» – обращается к немецкому материалу и криминальному сюжету.
Берлинский коммерсант средней руки задумывает и совершает «идеальное убийство» с целью получить страховку, а затем пишет об этом повесть, перечитывая которую с ужасом обнаруживает зафиксированный в ней роковой изъян своего хитроумного замысла… В рамках детективной истории о мнимом двойничестве и об «убийстве как разновидности изящных искусств» Набоков оригинально разыгрывает вечные литературные сюжеты о гении и злодействе, истинном и ложном таланте, преступлении и наказании, которые впоследствии будут развернуты в знаменитой «Лолите».
Владимир Набоков
Отчаяние
Если бы я не был совершенно уверен в своей писательской силе, в чудной своей способности выражать с предельным изяществом и живостью – Так, примерно, я полагал начать свою повесть.
Далее я обратил бы внимание читателя на то, что, не будь во мне этой силы, способности и прочего, я бы не только отказался от описывания недавних событий, но и вообще нечего было бы описывать, ибо, дорогой читатель, не случилось бы ничего. Это глупо, но зато ясно.
Лишь дару проникать в измышления жизни, врожденной склонности к непрерывному творчеству я обязан тем – Тут я сравнил бы нарушителя того закона, который запрещает проливать красненькое, с поэтом, с артистом… Но, как говаривал мой бедный левша, философия – выдумка богачей. Долой.
Я, кажется, попросту не знаю, с чего начать.
Смешон пожилой человек, который бегом, с прыгающими щеками, с решительным топотом, догнал последний автобус, но боится вскочить на ходу и, виновато улыбаясь, еще труся по инерции, отстает.
Неужто не смею вскочить? Он воет, он ускоряет ход, он сейчас уйдет за угол, непоправимо, – могучий автобус моего рассказа. Образ довольно громоздкий. Я все еще бегу.
Покойный отец мой был ревельский немец, по образованию агроном, покойная мать – чисто русская. Старинного княжеского рода. Да, в жаркие летние дни она, бывало, в сиреневых шелках, томная, с веером в руке, полулежала в качалке, обмахиваясь, кушала шоколад, и наливались сенокосным ветром лиловые паруса спущенных штор.
Во время войны меня, немецкого подданного, интернировали, – я только что поступил в Петербургский университет, пришлось все бросить. С конца четырнадцатого до середины девятнадцатого года я прочел тысячу восемнадцать книг, – вел счет. Проездом в Германию я на три месяца застрял в Москве и там женился. С двадцатого года проживал в Берлине.
Девятого мая тридцатого года, уже перевалив лично за тридцать пять…
Маленькое отступление: насчет матери я соврал. По-настоящему она была дочь мелкого мещанина – простая, грубая женщина в грязной кацавейке.
Я мог бы, конечно, похерить выдуманную историю с веером, но я нарочно оставляю ее как образец одной из главных моих черт: легкой, вдохновенной лживости. Итак, говорю я, девятого мая тридцатого года я был по делу в Праге. Дело было шоколадное.
Шоколад – хорошая вещь. Есть барышни, которые любят только горький сорт, – надменные лакомки. Не понимаю, зачем беру такой тон.
У меня руки дрожат, мне хочется заорать или разбить что-нибудь, грохнуть чем-нибудь об пол… В таком настроении невозможно вести плавное повествование. У меня сердце чешется, – ужасное ощущение. Надо успокоиться, надо взять себя в руки. Так нельзя. Спокойствие.
Шоколад, как известно (представьте себе, что следует описание его производства). На обертке нашего товара изображена дама в лиловом, с веером. Мы предлагали иностранной фирме, скатывавшейся в банкротство, перейти на наше производство для обслуживания Чехии, – потому-то я и оказался в Праге.
Утром девятого мая я, из гостиницы, в таксомоторе отправился… Все это скучно докладывать, убийственно скучно, – мне хочется поскорее добраться до главного, – но ведь полагается же кое-что предварительно объяснить.
Словом, – контора фирмы была на окраине города, и я не застал, кого хотел, сказали, что он будет через час, наверное…
Нахожу нужным сообщить читателю, что только что был длинный перерыв, – успело зайти солнце, опаляя по пути палевые облака над горой, похожей на Фузияму, – я просидел в каком-то тягостном изнеможении, то прислушиваясь к шуму и уханию ветра, то рисуя носы на полях, то впадая в полудремоту – и вдруг содрогаясь… и снова росло ощущение внутреннего зуда, нестерпимой щекотки, – и такое безволие, такая пустота. Мне стоило большого усилия зажечь лампу и вставить новое перо, – старое расщепилось, согнулось и теперь смахивало на клюв хищной птицы. Нет, это не муки творчества, это – совсем другое.
Значит, не застал, и сказали, что через час. От нечего делать я пошел погулять. Был продувной день, голубой, в яблоках; ветер, дальний родственник здешнего, летал по узким улицам; облака то и дело сметали солнце, и оно показывалось опять, как монета фокусника. В сквере, где катались инвалиды в колясочках, бушевала сирень.
Я глядел на вывески, находил слово, таившее понятный корень, но обросшее непонятным смыслом. Пошел наугад, размахивая руками в новых желтых перчатках, и вдруг дома кончились, распахнулся простор, показавшийся мне вольным, деревенским, весьма заманчивым.
Миновав казарму, перед которой солдат вываживал белую лошадь, я зашагал уже по мягкой, липкой земле, дрожали на ветру одуванчики, млел на солнцепеке у забора дырявый сапожок. Впереди великолепный крутой холм поднимался стеной в небо. Решил на него взобраться. Великолепие его оказалось обманом.
Среди низкорослых буков и бузины вилась вверх зигзагами ступенчатая тропинка. Казалось, вот-вот сейчас дойду до какой-то чудной глухой красоты, но ее все не было. Эта растительность, нищая и неказистая, меня не удовлетворяла, кусты росли прямо на голой земле, и все было загажено, бумажонки, тряпки, отбросы.
Со ступеней тропинки, проложенной очень глубоко, некуда было свернуть; из земляных стен по бокам, как пружины из ветхой мебели, торчали корни и клочья гнилого мха. Когда я наконец дошел доверху, там оказались кривые домики, да на веревке надувались мнимой жизнью подштанники.
Облокотясь на узловатые перила, я увидел внизу подернутую легкой поволокой Прагу, мреющие крыши, дымящие трубы, двор казармы, крохотную белую лошадь. Решил вернуться другим путем и стал спускаться по шоссейной дороге, которую нашел за домишками.
Единственной красотой ландшафта был вдали, на пригорке, окруженный голубизной неба, круглый, румяный газоем, похожий на исполинский футбольный мяч. Я покинул шоссе и пошел опять вверх, по редкому бобрику травы.
Унылые, бесплодные места, грохот грузовика на покинутой мною дороге, навстречу грузовику – телега, потом велосипедист, потом в гнусную радугу окрашенный автомобиль фабрики лаков.
Некоторое время я глядел со ската на шоссе; повернулся, пошел дальше, нашел что-то вроде тропинки между двух лысых горбов и поискал глазами, где бы присесть отдохнуть.
Поодаль, около терновых кустов, лежал навзничь, раскинув ноги, с картузом на лице, человек.
Я прошел было мимо, но что-то в его позе странно привлекло мое внимание, – эта подчеркнутая неподвижность, мертво раздвинутые колени, деревянность полусогнутой руки. Он был в обшарканных плисовых штанах и темном пиджачке.
«Глупости, – сказал я себе, – он спит, он просто спит. Чего буду соваться, разглядывать». И все же я подошел и носком моего изящного ботинка брезгливо скинул с его лица картуз.
Оркестр, играй туш! Или лучше: дробь барабана, как при задыхающемся акробатическом трюке! Невероятная минута. Я усомнился в действительности происходящего, в здравости моего рассудка, мне сделалось почти дурно – честное слово, – я сел рядом, – дрожали ноги.
Будь на моем месте другой, увидь он, что увидел я, его бы, может быть, прежде всего охватил гомерический смех. Меня же ошеломила таинственность увиденного. Я глядел, – и все во мне как-то срывалось, летало с каких-то десятых этажей. Я смотрел на чудо.
Чудо вызывало во мне некий ужас своим совершенством, беспричинностью и бесцельностью.
Тут, раз я уже добрался до сути и утолил зуд, не лишнее, пожалуй, слогу своему приказать: вольно! – потихоньку повернуть вспять и установить, какое же настроение было у меня в то утро, о чем я размышлял, когда, не застав контрагента, пошел погулять, полз на холм, глядел вдаль, на облый румянец газоема среди ветреной синевы майского дня. Вернемся, установим.
Вот, без цели еще, я блуждаю, я еще никого не нашел. О чем я, в самом деле, думал? То-то и оно, что ни о чем. Я был совершенно пуст, как прозрачный сосуд, ожидающий неизвестного, но неизбежного содержания.
Дымка каких-то мыслей: о моем деле, о недавно приобретенном автомобиле, о различных свойствах тех мест, которыми я шел, – дымка этих мыслей витала вне меня, а если что и звучало в просторной моей пустоте, то лишь невнятное ощущение какой-то силы, влекущей меня.
Один умный латыш, которого я знавал в девятнадцатом году в Москве, сказал мне однажды, что беспричинная задумчивость, иногда обволакивающая меня, признак того, что я кончу в сумасшедшем доме. Конечно, он преувеличивал, – я за этот год хорошо испытал необыкновенную ясность и стройность того логического зодчества, которому предавался мой сильно развитый, но вполне нормальный разум.
Интуитивные игры, творчество, вдохновение – все то возвышенное, что украшало мою жизнь, может, допустим, показаться профану, пускай умному профану, предисловием к невинному помешательству. Но успокойтесь, я совершенно здоров, тело мое чисто как снаружи, так и внутри, поступь легка, я не пью, курю в меру, не развратничаю.
Здоровый, прекрасно одетый, очень моложавый, я блуждал по только что описанным местам, – и тайное вдохновение меня не обмануло, я нашел то, чего бессознательно искал. Повторяю, невероятная минута. Я смотрел на чудо, и чудо вызывало во мне некий ужас своим совершенством, беспричинностью, бесцельностью, но, быть может, уже тогда, в ту минуту, рассудок мой начал пытать совершенство, добиваться причины, разгадывать цель.
Конец ознакомительного отрывка
ПОНРАВИЛАСЬ КНИГА?
Эта книга стоит меньше чем чашка кофе! УЗНАТЬ ЦЕНУ
Источник: https://www.libfox.ru/519737-vladimir-nabokov-otchayanie.html
Нора Букс — Эшафот в хрустальном дворце: О русских романах В. Набокова
Исследование французского литературоведа посвящено шести романам русского периода в творчестве В. Набокова («Машенька», «Король, дама, валет», «Камера обскура», «Приглашение на казнь», «Подвиг» и «Дар»).
Нора Букс
Эшафот в хрустальном дворце. О русских романах Владимира Набокова
Предлагаемая книга состоит из семи глав. Они посвящены изучению шести романов русского периода в творчестве Владимира Набокова-Сирина (две последние написаны о «Даре»). Отбор текстов определялся внутренними связями, которые, на мой взгляд, существуют между этими произведениями.
Они могут быть тематического свойства, как, например, адюльтер в «Короле, даме, валете» и «Камере обскура», структурного, как в «Приглашении на казнь» и IV главе «Дара» (произведения образуют диптих); жанрового, как в «Машеньке», «Подвиге» и «Даре» (романы связаны общей установкой на псевдоавтобиографизм).
Однако, несмотря на фигуры, которые возникают внутри сирийского цикла, несмотря на его общую цельность и законченность, каждый из романов уникален по своему художественному воплощению, оригинален по сюжетному и композиционному решению. Более того, каждый построен по особой модели, которая определяет его структуру и проецируется дальше, в приемы, в тропы, обусловливает организацию образов, подчиняет себе сложную систему аллюзий в тексте.
Отличительной чертой набоковской поэтики является богатая вариативность ее приемов, подвижность их художественных функций, непрерывная перекодировка смыслов, символов в системе каждого романа. Это своеобразие художественной техники писателя и определило структуру исследования: каждая глава посвящена изучению отдельного романа с точки зрения его главной моделирующей доминанты.
Некоторые главы книги были опубликованы в качестве статей в западных научных журналах, по-французски и по-русски, две — в российских журналах[1]. В них внесены небольшие дополнения, но в целом я остаюсь верна своим интерпретациям.
Я читаю лекции о творчестве Владимира Набокова в Сорбонне около десяти лет.
Моя аудитория была моей мастерской, и я с признательностью думаю о моих студентах, принимавших участие в этом увлекательном поиске. Благожелательное участие И.
Прохоровой позволило этому исследованию выйти в свет. Сердечно признательна И. Емельяновой и С. Полякову, чья помощь на официальном этапе работы над книгой была велика.
С глубокой благодарностью вспоминаю покойного М. Я. Геллера, чья блестящая эрудиция и щедрая готовность слушать и обсуждать были мне так полезны и дороги.
Особенно обязанной себя чувствую Ж. Бонамуру, который разделил со мной часть жизненного пути и был чутким советчиком и верным другом.
С любовью думаю о своей матери и о своем сыне Адине. Благодарить их было бы слишком мало.
Полная достоверность — в мечтах.
Эдгар По
Первый роман В. Набокова-Сирина «Машенька» был опубликован в 1926 году в Берлине[2]. Научная литература об этом произведении многочисленна и интересна.
Исследователи отмечали «чеховский дух» романа[3], аналогию встреч/расставаний Ганина и Машеньки — Онегина и Татьяны[4], автобиографические черты в образах главных героев[5], основные структурные мотивы «Машеньки»: поезда и трамваи, свет и тени[6].
Особого внимания заслуживают работы о методе креативной памяти у Набокова[7], структурных принципах организации текста[8], а также о свойстве «полигенетичности» набоковской прозы[9], проявившемся уже в его первом крупном произведении. В данной главе предлагается новое прочтение романа.
1
Произведение молодого Набокова, несмотря на кажущуюся бесхитростность и традиционность, обнаруживает черты поэтики его зрелой прозы. Текст «вырастает» из центральной метафоры, элементы которой разворачиваются в романе в самостоятельные тематические мотивы.
Указанием на метафору служит прием литературной аллюзии, доведенный в более поздних произведениях Набокова до изысканной потаенности, но в «Машеньке» реализованный с уникальной авторской откровенностью — с прямым называнием адресата.
Отсылка размещена в условной сердцевине текста, в точке высокого лирического напряжения, в момент символического обретения героем души (подробнее об этом мотиве — см. ниже), в сцене на подоконнике «мрачной дубовой уборной», когда 16-летний Ганин мечтает о Машеньке.
«И эту минуту, когда он сидел… и тщетно ждал, чтобы в тополях защелкал фетовский соловей, — эту минуту Ганин теперь справедливо считал самой важной и возвышенной во всей его жизни» (с. 73).
Стихотворение А. Фета «Соловей и роза» (1847)[10] не только проступает в тексте в форме скрытого цитирования, но становится метафорой-доминантой целого романа. Драматизм сюжета фетовского стихотворения обусловлен разной темпоральной причастностью лирических протагонистов: роза цветет днем, соловей поет ночью.
Ты поешь, когда дремлю я,Я цвету, когда ты спишь…
(с. 109)
Ср. у Набокова: Ганин — персонаж настоящего, Машенька — прошлого.
Соединение героев возможно в пространстве, лишенном временных измерений, каким является сон, мечта, воспоминание, медитация… Набоковское структурное решение темы отсылает нас к таким произведениям, как «Сон» Байрона (1816), стихотворению о первой любви поэта, обращенному к Мэри Энн Чаворт, «Ода к соловью» Дж. Китса (1814) и к уже названному стихотворению А. Фета «Соловей и роза».
Главному герою романа, Ганину, свойственны некоторые черты поэта, чье творчество предполагается в будущем.
Свидетельством тому — его мечтательное безделье, яркое воображение и способность к «творческим подвигам» (с. 33). Ганин — изгнанник, фамилия фонетически закодирована в эмигрантском статусе (другое прочтение — см.
ниже), живет в Берлине, в русском пансионе, среди «теней его изгнаннического сна» (с. 81). Ср. у Фета:
Рая вечного изгнанник,Вешний гость я, певчий странник…
(с. 108)
Вторая строка цитаты отзывается в тексте «Машеньки» так: «…тоска по новой чужбине особенно мучила его (Ганина. — Н. Б.) именно весной» (с. 18).
В портрете Ганина намек на птичьи черты: брови, «распахивавшиеся как легкие крылья» (с. 23), «острое лицо» (с. 23) — ср. острый клюв соловья[11]. Подтягин говорит Ганину: «Вы — вольная птица» (с. 119).
Соловей — традиционный поэтический образ певца любви. Его песни заставляют забыть об опасностях дня, превращают в осязаемую реальность мечту о счастье. Именно такова особенность мечтаний Ганина: счастливое прошлое для него трансформируется в настоящее. Герой говорит старому поэту: «У меня начался чудеснейший роман. Я сейчас иду к ней. Я очень счастлив» (с. 68).
Соловей начинает петь в первые дни апреля. И в апреле начинается действие романа («Нежен и туманен Берлин, в апреле, под вечер», с. 115), основным содержанием которого становятся воспоминания героя о первой любви.
Повторность переживаемого отражается в пародийной весенней эмблематике, маркирующей пространство (внутреннее) русского пансиона, где живет герой: на дверях комнат прикреплены листки из старого календаря, «шесть первых чисел апреля месяца» (с. 12).
Пение соловья раздается с наступлением сумерек и длится до конца ночи (ср. англ. Nightingale, нем. Náchtigall). Воспоминания о любви, которым предается в романе Ганин, всегда носят ноктюрный характер.
Символично и то, что сигналом к ним служит пение соседа Ганина по пансиону, мужа Машеньки: «Ганин не мог уснуть… И среди ночи, за стеной, его сосед Алферов стал напевать… Когда прокатывала дрожь поезда, голос Алферова смешивался с гулом, а потом снова всплывал: ту-у-у, ту-ту, ту-у-у» (с. 38).
Ганин заходит к Алферову и узнает о Машеньке. Сюжетный ход пародийно воплощает орнитологическое наблюдение: соловьи слетаются на звуки пения, и рядом с одним певцом немедленно раздается голос другого. Пример старых певцов влияет на красоту и продолжительность песен.
Пение соловья разделено на периоды (колена) короткими паузами. Этот композиционный принцип выдержан в воспоминаниях героя, берлинская действительность выполняет в них роль пауз.
Ганин погружается в «живые мечты о минувшем» (с. 168) ночью; сигнальной является его фраза: «Я сейчас иду к ней» (с. 68) (см. приведенную выше цитату). Характерно, что все встречи его с Машенькой маркированы наступлением темноты. Впервые герой видит Машеньку «в июльский вечер» (с.
70) на дачном концерте. Семантика соловьиной песни в романе реализуется в звуковом сопровождении сцены. Цитирую: «И среди… звуков, становившихся зримыми… среди этого мерцанья и лубочной музыки… для Ганина было только одно: он смотрел перед собой на каштановую косу в черном банте…» (с.
71).
Знакомство Ганина и Машеньки происходит «как-то вечером, в парковой беседке…» (с. 86), все их свидания — на исходе дня. «В солнечный вечер» (с. 57) Ганин выходил «из светлой усадьбы в черный, журчащий сумрак…» (с.
103). «Они говорили мало, говорить было слишком темно» (с. 63). А через год, «в этот странный, осторожно-темнеющий вечер… Ганин, за один недолгий час, полюбил ее острее прежнего и разлюбил ее как будто навсегда» (с.
111).
Источник: https://mybrary.ru/books/nauchnye-i-nauchno-populjarnye-knigi/science/170530-nora-buks-eshafot-v-hrustalnom-dvorce-o-russkih.html
Можно ли объяснить разрывом с традицией то, что герой Набокова просто не знает, что такое любовь
Пафос индивидуализма, страх отдать хоть каплю собственной индивидуальности другому человеку, страх поставить себя под его суд или, что страшнее всего, пойти на подчинение себя предмету своей любви заставляет Набокова и его героя вообще забыть о любви. Почему? Прежде всего потому, что любовь всегда таит в себе предательство, и человек, способный отдаться этому чувству, – погибший человек.
В основе набоковского сюжета очень часто лежит любовный треугольник. Нередко коллизия нарочито снижена: герой, как всегда русский эмигрант, живущий
в Германии, возвращается из командировки и застает у жены любовника (рассказ “Подлец”). Бедный Антон Петрович, который “был коротконог, кругловат и носил монокль”, пораженный изменой, вызывает Берга, своего бывшего компаньона, на дуэль, вряд ли в тот момент осознавая свою “недуэлеспособность”, как говорил сам Набоков: “Был Берг плечист, строен, чисто выбрит, и сам про себя говорил, что похож на мускулистого ангела”.
Однажды он показал Антону Петровичу старую черную записную книжку “времен Деникина и покоренья Крыма”, страницы которой были сплошь покрыты крестиками, и таких крестиков было ровным счетом пятьсот двадцать три: “Я считал, сказал он, – конечно, только тех, которых бил наповал”. Так что силы дуэлянтов явно неравны, и Набоков с удовольствием показывает позорнейшее бегство Антона Петровича.
Благородная драма обманутого мужа сведена к фарсу: секундант, “длиннолицый человек в высоком воротнике, похожий на черную таксу”, носит фамилию Гнушке; Антон Петрович не умеет стрелять и пытается тренироваться на пресс-папье; утром перед дуэлью пудрит лицо, пользуясь косметикой изгнанной жены, чтобы скрыть мертвенную бледность, – ив конце концов позорно убегает, так и не дойдя до места “побоища”.
Холодный смех обращает автор на своего героя, называя его в заглавии рассказа подлецом и не наделяя его ни каплей сочувствия или хотя бы сострадания, которого он все же, быть может, достоин.
Любовь для героя набоковского эпоса – всегда проклятье и жизненная катастрофа.
История Кречмара (“Камера обскура”), богатого немецкого бюргера, близящегося к концу своего четвертого десятка, и Магды Петере, шестнадцатилетней девушки, тоже приводит к любовному треугольнику, третьей гранью которого оказывается художник-карикатурист Роберт Горн.
Для образа Кречмара, убитого в конце романа своей любовницей Магдой, Набоков находит страшную метафору – лейтмотив: внезапно вспыхнувшая любовь-страсть настигает его в небольшом зале кинематографа, куда он входит посреди сеанса, прямо во тьму зрительного зала.
Ослепшего от внезапной тьмы, его встречает девушка с электрическим фонариком в руке, проводящая на свободные места случайных посетителей, – красивая и бездушная Магда, воплощение его будущей страшной судьбы.
Роман с Магдой, который Кречмар неумело пытается завязать, выводит ее из тьмы кинематографического зальчика, из тьмы камеры обскура, но погружает самого Кречмара в вечную тьму.
Нравственное ослепление от безумной страсти к шестнадцатилетней девчонке оборачивается уходом из дома, разрывом с женой и дочерью, с близким кругом родных, отзывается настоящей, физической слепотой. Потрясенный изменой любовницы, он разбивается в автомобиле, и результатом этой аварии становится шрам на лице и абсолютная потеря зрения.
Тьма кинематографа, куда он вступил и где нашел любовную страсть, оборачивается тьмой духовного ослепления и трагической физической слепотой.
Магда и Горн, лишенные какого бы то ни было нравственного чувства, обманывая уже слепого Кречмара, бездумно проматывая его состояние, живут в снятом загородном особняке втроем, пользуясь беспомощностью слепца, который может лишь подозревать присутствие третьего. Любовь – тьма, безысходность, пропасть, погружающая человека в камеру обскура.
Женщина может возбудить лишь страсть, оборачивающуюся в итоге тьмой и небытием.
Эта вывернутость и искалеченность любви у героев Набокова обусловлена очень странной чертой его писательского мира, основанного на активном неприятии женского начала – от того его варианта, который показан в “Лолите”, до комически сниженного образа развратницы Марфиньки в “Приглашении на казнь”, радостно сообщающей Цинциннату Ц. о своих изменах, и пустой и самодовольной невесты Лужина, даже и не подозревавшей о той странной игре с жизнью, которую ведет по законам шахмат ее муж (“Защита Лужина”). Даже в “Даре”, где любовь Годунова-Чердынцева к Зине освещена человеческим светом и основана на взаимной и безусловной поддерже, Набоков не может не улыбаться. Роман заканчивает отъездом родителей Зины, комнату в квартире которых снимает Федор Константинович, – герои, наконец, могут оказаться наедине.
Но увы, вход в дом, который теперь станет их общим домом, для них закрыт: обе связки ключей по рассеянности Зининых родителей и самого Федора Константиновича остались в передней и в ящике письменного стола.
Писатель оставит своих счастливых героев за несколько шагов до подъезда, когда волей-неволей они выяснят, что надежда на ключ, лежащий в милой дамской сумочке или в кармане пиджака, увы, эфемерна, “С колен поднимается Евгений, но удаляется поэт” – Набоков тоже оставляет своего героя в минуту не то чтобы злую, но весьма досадную для него. Впрочем, это самая милая шутка, которую сыграл Набоков с влюбленными из своих романов.
( Loading… Можно ли объяснить разрывом с традицией то, что герой Набокова просто не знает, что такое любовь« Краткое содержание Сонаты. Записки маркиза де БрадоминаКраткая биография Жана Батиста Мольера »
Источник: https://lit.ukrtvory.ru/mozhno-li-obyasnit-razryvom-s-tradiciej-to-chto-geroj-nabokova-prosto-ne-znaet-chto-takoe-lyubov/
Загрузка...
