Краткое содержание сорокин голубое сало за 2 минуты пересказ сюжета

“Голубое сало”: гурманство или каннибализм?

Роман Владимира Сорокина — модный в этом сезоне. Вокруг него шум в Интернете, его рецензируют ежедневные общеполитические газеты (вплоть до железнодорожного “Гудка”). Среди тех, кто решил высказаться, равнодушных нет — или “за”, или “против”. Кажется, что критики читали разные книги.

Александр Шаталов

Владимир Сорокин
в поисках утраченного времени

Владимир Сорокин написал бестселлер.

Экспериментируя с разными стилями и жанрами литературы — от рассказа до киносценария, но никогда не выходя за рамки именно экспериментального текста, он, видимо (мне хочется предположить наличие за авторским жестом некоего рационального подхода), решил попробовать себя в жанре бестселлера (не секрет, что бестселлер — это отнюдь не только удачный текст, но текст, отвечающий вполне определенным законам). Возможно, это удалось.

В свое время чем-то схожие с Сорокиным по своему тяготению к андеграунду 60-х — Саша Соколов и Э.

Популярными их тексты не стали. При чтении “Голубого сала” не оставляет чувство сознательной переклички Сорокиным с названными выше романами, особенно с “Палисандрией” (впрочем, эротические натуралистические описания, которыми изобилуют страницы “Голубого сала”, отсылают нас к лимоновской неврастении столь же обоснованно).

Во всяком случае, уже второе издание сорокинского “Сала” говорит о том, что его попытка оказалась успешной.

Соединив любимый тинейджерами жанр “фэнтези” с порнографическими описаниями (опять же отсылая нас к юношеским фобиям) и конкретными биографиями исторических персонажей от Сталина до Ахматовой и Пастернака (дань моде на документальную прозу), Сорокин тем самым создал вполне читабельное произведение, рассчитанное как на существование в среде массовой культуры, так и в среде филологического читателя, для которого сознательные отсылки автора к литературному контексту уже достаточный повод для анализа и взаимной рефлексии.

Напомню, что все предыдущие книги Сорокина (за исключением двухтомного Собрания сочинений, выпущенного издательством “Ad Margenеm”) выходили в России крошечными тиражами в 1—2 тысячи экземпляров, а большая часть тиража первого сборника рассказов писателя и вовсе была уничтожена.

Итак, перед нами “бестселлер”.

Однако автор выбрал не безошибочный жанр “детектива” или женского “розового” романа (что, впрочем, в изложении Сорокина было бы прочитать не менее увлекательно, чем в изложении Ерофеева, я имею в виду его “Русскую красавицу”), а скорее историко-фантастический роман-приключение, сюжет которого утяжелен (или украшен) изысканной любовной историей. Эта история, имеющая форму любовной переписки, служит прологом и эпилогом книги, и ее необычность отчасти в том, что она — дань нынешней моде на переверсивный характер взаимоотношений: “Привет, mon petit. Тяжелый мальчик мой, нежная сволочь, божественный и мерзкий топ-директ…Твои ребра, светящиеся сквозь кожу, твое родимое пятно “монах”, твое безвкусное tatoo-pro, твои серые волосы, твои тайные цзинцзи, твой грязный шепот: поцелуй меня в ЗВЕЗДЫ”. По интонации эта любовная переписка нас напрямую отсылает к Сэй-Сёнагон и ее “Запискам у изголовья” (или даже к фильму Гринуэя, более массовому варианту прочтения известной книги, инкрустированному гомосексуальными сценами). И даже изысканное и вполне бессмысленное использование выдуманной специально для этого текста лексики (“Это не воспоминание. Это мой временный, творожистый brain-юэши плюс твой гнойный минус-позит…Несмотря на твой врожденный

S
tolz 6…” и т.п.) есть не что иное, как замена белоснежных пионов и алой шелковой одежды, которой любовалась Cэй-Сёнагон, объектами любования или восхищения (кодовой символикой) из некоего будущего, в котором происходит основное действие романа.

Вкладывая, как в русской матрешке, один сказочный сюжет в другой, Сорокин создает причудливую повествовательную канву, с трудом передающуюся пересказу. И все же без такого пересказа обойтись практически невозможно.

В две тысячи каком-то году в Сибири группа ученых выводит клонов известных писателей — Толстого, Достоевского, Платонова, Набокова и др., чтобы с помощью “этих тварей”, как пишет Сорокин, сублимировать создание “голубого сала” — нового вещества, откладываемого клонами.

Но расцвеченная автором ткань произведения, его гротеск трансформируют привычные образы — Сталин в романе становится черноволосым красавцем наркоманом, совокупляющимся со столь же красивым худощавым и горбатым садистом графом Никитой Хрущевым.

Ахматова (у Сорокина — ААА) описывается грязной опустившейся беременной старухой, рожающей в прямом смысле “черное матовое, меньше куриного, яйцо” своего творческого наследия, съедаемое рыжим мальчиком Иосифом “с отвратительным красным лицом”, ставшим таким образом ее восприемником…

Сорокин достаточно подробно выстраивает все сцены своего романа, который начинается с подробного описания (в форме писем некоему любовнику) истории выведения в инкубационных условиях клонов писателей:

“Объектов семь: Толстой-4, Чехов-3, Набоков-7, Пастернак-1, Достоевский-2, Ахматова-2 и Платонов-4”. Цифры означают ту или иную модификацию клона. “Второй RK Анны Андреевны Ахматовой. Инкубирована в ГЕНРОСМОБе. Первая попытка — 51% соответствия, вторая — 88%. Объект внешне полностью соответствует оригиналу возраста 23 года.

Выращен за 1 год 11 месяцев. Сильная патология внутренних органов: практически все смещены и недоразвиты. Сердце искусственное, печень свиная… Издает частые гортанные звуки, нюхает правое плечо и предметы. В камере: лежанка эбонитовая (Южная Африка, 1900), светящийся шар свободного парения.

Erregen-объект — кости неандертальца мужского пола, залитые жидким стеклом”.

Продуктом эксперимента становится написание клонами текстов, отвечающих стилистике их прообразов. Выглядит это вполне пародийно, к чему, впрочем, автор и стремится. То есть перед нами игра в литературные персонажи, которые узнаваемы, а потому отношение к которым пока еще не свободно от пиетета (или уважения), которое к ним испытывают читатели.

Я процитировал абзац о клоне Ахматовой, поскольку Сорокин также неравнодушен к образу поэтессы (сумевшей в отличие от многих своих современников вполне сознательно сформировать, а позже и отредактировать миф о самой себе, строящийся на не противоречащих друг другу воспоминаниях) и в дальнейшем сознательно играет с этим литературным образом, как бы перенимая эстафетную палочку от самой писательницы.

“Когда серебристо-черный сталинский “Роллс-Ройс” в сопровождении двух “ЗИМов” охраны выехал из Спасских ворот, толстая женщина в лохмотьях кинулась наперерез кортежу с диким криком. В руках охранников появилось оружие.

— Не стрелять! — приказал Сталин. — Это ААА. Останови.

Кортеж остановился.

— Раздави! Растопчи! Кишки мои на шины намотай! Кровищу мою гнилую в радиатор залей! Ровней понесет тебя конь твой стальной! — вопила толстуха, падая на колени.

Широкое круглое, с перебитым носом лицо ее было плоским, маленькие глазки сияли безумием; из-под бесформенных мокрых губ торчали мелкие гнилые зубы; невероятные лохмотья висели на приземистом, уродливо расширяющемся книзу теле; седые грязные волосы выбивались из-под рваного шерстяного платка; босые ноги были черны от грязи”.

Столь же вольно и с размахом описана автором сталинская Москва, населенная пародиями (фактически клонами, созданными фантазией писателя) на Сталина и все его окружение. (Литература — есть фантазия, создание “из сора” бытовых деталей и реальных описаний иной действительности, то есть фактически по Сорокину — клонирование.

Если поэт переосмысливает быт и исторические события, то почему материалом для таких “переосмыслений” не могут стать конкретные люди, те же поэты? “Алмазный венец” Катаева или “Сумасшедший корабль” Ольги Форш — ведь тоже не что иное, как лишь “фантазии” на тему реальных воспоминаний.

И в этом смысле реальная игра в конкретных писателей более увлекательна, чем робкое присваивание им зашифрованных анаграмм. Так что Сорокин не более чем продолжатель дела Катаева.

И все те дикости, которые совершают в “Голубом сале” люди из окружения Сталина — сыновья Яков и Василий, наряженные в кружевные платья, в образе трансвеститов, соблазняющих в ресторане “Метрополь” немецких офицеров и испанского дипломата, его дочь, раздевающая охранников и изнасилованная Гитлером, жена, спящая с Пастернаком, да и сам Сталин, совокупляющийся с графом Хрущевым… — все это не что иное, как зеркало эпохи, страны, с верой принимавшей любые измышления по поводу “предательств” бывших своих героев.)

Фактически В. Сорокин написал роман — как объяснение в любви к русской словесности.

Он инкрустирует текст пародиями на произведения писателей, вполне беспомощными, но как бы выявляющими механизм их письма (эти тексты по сюжету пишут созданные “твари” — клоны любимых им самим писателей); откровенно отсылает нас к фабулам и образам “Палисандрии” Саши Соколова, “Альтиста Данилова” Владимира Орлова, романов Стругацких; да и героями самого романа становятся многие литераторы.

То есть Сорокин сознательно “творит” новую реальность из узнаваемого и знакомого материала. (Кроме Белки, Женьки, Роберта и Андрюхи, всплывает в повествовании “лианозовская шпана”, грязный бандит Оська и проч. и проч.) Разрушая клишированные уже образы, он создает не менее запоминающиеся и яркие новые клише.

Как романтичный влюбленный мальчик, Сорокин откровенно вожделеет отечественную словесность и “фекальная” лексика возбуждает его, как подростка возбуждает подсмотренная нагота.

Как писатель, он полагает раздражить этими способами читателей, но эмоциональная доминанта в современном обществе давно уже находится в иной плоскости (именно поэтому Сорокин похож на романтика). Вынесенные им из детства фобии и запреты, которые обычно формируют художника, сегодня уже существенно другие.

Молодежь уже не реагирует на все эти перверсивные темы как на недавно запрещенные, а потому возбуждающие (подглядывать через замочную скважину за совокуплением соседей по коммунальной квартире сегодня уже не так актуально, как в пору детства писателя Сорокина), и поэтому роман этот воспринимается скорее как попытка автора разговаривать с самим собой, выяснять отношения с собственным литературным пантеоном, с собственной латентной гомосексуальностью и психологическими травмами. И потому “Голубое сало” — книга грустная и откровенно автобиографическая. Это не Анна Ахматова

сумасшедшей старухой кружится по Лубянской площади — это Сорокин рожает черное яйцо, чтобы передать его другому поколению.

Гармоничность построенного автором мира напоминает поэзию (и не только потому, что именно поэты становятся прототипами героев романа).

Сопроводив книгу словарем китайских слов и выражений, употребляемых в тексте (типа “табень”, “чжи-чан”, “шаоняняь” или “тюрить сухие отношения”), и используя в качестве таковых придуманные созвучия, накручивая одно сложно-придаточное предложение за другим, Сорокин повторяет в стилистике своей прозы сюжетный концепт романа и, как в спячку, пытается погрузить читателя в убаюкивающее пространство любовных эмоций. Но пространство это вызывает лишь жалость и чувство тревоги.

Существенная деталь — от всей цивилизации России, переродившейся (по Сорокину) к концу следующего века в страну сплошных “землеёбов” — единственно ценным, способным на производство вечного продукта (голубого сала), оказывается лишь литература. Это ли не сказка и не утопия.

Владимир Сорокин

. Голубое сало. Роман. — М.: “Ad Marginеm”, 1999.

Источник: https://magazines.gorky.media/druzhba/1999/10/goluboe-salo-gurmanstvo-ili-kannibalizm.html

Страшный сон. о романе владимира сорокина "голубое сало"

Сибирь, первая половина XXI века, строго засекреченная лаборатория. В ней работают филоги-биологи, говорящие на почти непонятной смеси русского и китайского языков (в помощь читателю прикладывается словарь).

В подземных бункерах они проводят изуверский эксперимент — военные литературоведы выращивают клонов великих русских писателей. Воскрешенные садистской генетикой авторы пишут новые сочинения (образцы прилагаются).

В процессе письма в их телах накапливается таинственная субстанция — голубое сало, за которым охотятся члены секретного ордена или братства. . .

От романа Сорокина невозможно оторваться — даже когда хочется. А это, как всегда с его вещами, рано или поздно случается почти с каждым. Знаменитый своим эпатажем Сорокин — автор не для всех читателей. Тем удивительней, что их становится все больше. Сорокин постепенно приучил аудиторию считаться со своей небрезгливой поэтикой.

Одни — ученые слависты всех стран и народов — читают новый роман ради диссертации «Категорический императив Канта и фекальная проблематика Владимира Сорокина» (название подлинное). Другие — необремененные степенями — ищут в книге те эмоциональные переживания, что вызывают американские горки: сладкий ужас у «бездны мрачной на краю».

Третьи ревниво сравнивают успехи «Голубого сала» с другим русским бестселлером — романом Пелевина «Generation П».

Я не только сочувствую первым и вторым, но и разделяю азарт третьих. Мне тоже самым интересным в сегодняшней литературе кажется соперничество Пелевина с Сорокиным.

Месяц назад, когда я был в Москве, это заочное соревнование предстало перед моими глазами самым наглядным образом. В книжном магазине на Тверской лежали сложенные плашмя бестселлеры — Маринина, Тополь, «Шестерки умирают первыми».

Вершину пирамиды делили два стоящих спиной к спине томика — «Generation П» и «Голубое сало». Они будто проросли сквозь отечественные лубки.

Оправданность этой книготорговой метафоры в том, что оба писателя работают с популярными жанрами, используя их в качестве гумуса для своей поэтики.

На этой дорогой мне мысли я хочу остановиться — хотя бы потому, что не устаю ее повторять с самого начала перестройки. Чтобы объясниться покороче, мне придется процитировать самого себя.

Массовое искусство — это творческая протоплазма. Здесь кипит анонимная и универсальная фольклорнаяљстихия, рождающая жанровые формы. Художник приходит на все готовое. Осваивая чужие формы, он конечно, их разрушает, перекраивает, ломает, но обойтись без них не может.

Форму вообще нельзя выдумать, она является в гуще народной жизни как архетип национальной или даже донациональной жизни.

Скудость и однообразие советского искусства объяснялись не только идеологическим диктатом (отнюдь не новость в мировой истории), но и отсутствием рынка, свободного выбора, обратной связи, без которой сложилась искореженная и порочная картина массовой культуры.

Между тем, опыт XX столетия — века массового общества — показал, что его ведущими и наиболее популярными в России авторами стали те, кто сумел оседлать жанры поп-культуры, приспособив их поэтику к своим целям. Так работал Борхес, превративший детектив а орудие метафизики. Так писал Набоков, скрестивший эротику с высокой иронией.

Так писал Лем, сделавший из научной фантастики теологию. Так пишет Умберто Эко, переодевший семиотику в приключенческий роман. Так пишет — если это устаревшее слово еще подходит для гипертекстов — Милорад Павич, которому удалось соединить гносеологическую фантасмагорию с мыльной оперой.

Вот тот контекст, в котором следует рассматривать книги Пелевина и Сорокина.

Помимо общих тактических приемов их сближают и стратегические установки: во-первых, интегрировать советское прошлое в постсоветское настоящее, во-вторых, вернуть сюжетность в литературу и в-третьих, создать адекватную этим задачам повествовательную ткань. Последнее важнее всего.

Литературная ткань обоих писателей сродни сну — она соткана из того же материала, что сновидение. Окутывая мягкой паутиной брутальный жанр боевика, она меняет его свойства. Простодушное правдоподобие вагонной прозы оборачивается сюрреалистической выразительностью и абсурдистской многозначительностью.

Пелевин и Сорокин рассказывают своим читателям непохожие сны. У Пелевина они ясновидческие. Во всех своих сочинениях он развивает двоящуюся тему — иллюзорность действительности и действительность иллюзии. На этой философской почве хорошо растет ветвистый лес его вымысла.

Любимая Пелевиным пустота — зерно произвола: ведь даже из отсутствующей точки можно провести любое количество лучей. Поэтому сюжет у Пелевина всегда кажется равноудаленным от несуществующей реальности.

(Неудача его последнего романа объясняется как раз тем, что книга слишком тесно «прилипла» к окружающему). Отчужденность от всякой жизни, включая и собственную, конечно связана с буддизмом писателя.

Именно буддистское мировоззрение придает пелевинским сновидениям характер покойный, умозрительный и оптимистический: и автор, и читатель знают, что все кончится хорошо, потому что ничего и не начиналось.

Сорокин — дело другое. Гностик по убеждению и сектант по темпераменту, он способен видеть только страшные сны. Если Пелевин отрицает существование реальности, то Сорокин считает ее недоступной. Тема Пелевина — неразличение сна и яви. Сорокина волнует невозможность пробуждения.

В каждой книге он исследует парализованный мир, в котором сюжет никуда не ведет. Ведь что бы мы ни делали во сне, явь от этого не изменится. Мы живем во сне, страдая от того, что нам не во что проснуться. Нам недоступна истинная действительность, а ту, что есть, щадить не стоит. В этой цепочке силлогизмов — и источник, и оправдание сорокинских кошмаров.

Задав изначальные параметры своей вселенной, Сорокин никогда не выходит за ее пределы. Это постоянство навлекло на него несправедливые обвинения в однообразии. Сорокин, однако, повторяется не чаще тех более привычных нам авторов, что изучают отношения между «настоящей» и описанной реальностью. Сорокин пишет книги, чтобы продемонстрировать отсутствие таких связей.

Писатель в истолковании Сорокина сегодня становится дизайнером. Обесценивший идею репрезентации и упразднивший критерий сходства с оригиналом, он меняет словарь отечественной эстетики.

Отучая читателя от значительности темы, изымая из книги внутреннюю мысль, вычеркивая из литературы нравственный посыл, Сорокин предлагает взамен набор формальных принципов — соотношение языков, распределение текстовых объемов, игру стилевых ракурсов.

Себя Сорокин тоже считает дизайнером текста.

Художник и по образованию и по призванию Сорокин, описывает свою манеру в терминах изобразительного, а не словесного искусства: «Я получаю колоссальное удовольствие, играя с различными стилями.

Для меня это чистая пластическая работа — слова как глина. Я физически чувствую, как леплю текст. Когда мне говорят — как можно так издеваться над людьми, я отвечаю: «Это не люди, это просто буквы на бумаге».

Как и другие сочинения Сорокина, «Голубое сало» — роман мнимый, что и делает его пригодным для чтения сразу на всех уровнях. Он одновременно рассказывает и НЕ рассказывает историю. Это роман, который сам себя отрицает. Его подлинное содержание скрывается в отсутствии такового.

Книга соблазняет читателя бурным сюжетом. Она заполнена мелькающим, как в голливудской ленте, действием. Водоворот событий втягивает в себя, не давая времени очнуться. Накатывающие волны событий укачивают до тошноты. Их гипнотическое воздействие мешает понять, что мы не мчимся к финалу, а стоим на месте.

Сорокин написал перенасыщенную действием книгу, в которой ничего не происходит. И это возвращает роман к исходному уравнению его творчества: жизнь — это сон без яви.

Действительно, читать «Голубое сало» — все равно, что смотреть чужой сон. Не следует ждать от него последовательности, повествовательной логики, художественной равноценности или хотя бы связности. С бессмысленной, чисто сновидческой, щедростью книга навязывает избыточное, ненужное, безработное содержание. Лишнее тут заменяет необходимое.

Мы знаем все, кроме того, что нам нужно. Различна и степень внятности того, что нам показывают. Отдельные куски, пародирующие самые разные стили и жанры, с трудом лепятся к друг другу. Создается впечатление, что собранные тут сны объединяет не содержание, а тот, кому они снятся.

В случае Сорокина это — универсальное подсознание русской литературы.

Жуткие сны Москвы и Берлина насыщены обычными для этого автора сценами насилия, которые Сорокин охотно разнообразит каннибализмом.

Например, в меню приватного ужина советских вождей, объединенных плотской любовью и больным воображением, — фондю из человечины:

«Вмиг перед Сталиным и Хрущевым были поставлены кастрюли с кипящим оливковым маслом и нехотя булькающим расплавленным сыром, тарелки со специями и с мелко нарезанной человечиной.

Хрущев окунул спицу в кровавый кусок, быстро обжарил его в масле, затем посыпал свежемолотым перцем, обмакнул в сыр и отправил в рот.

Сталин выбрал небольшой кусочек человеческой вырезки, неспеша поднес к губам и попробовал».

Изуверские кремлевские фантазии и тяжелый тевтонский бред — корчи тоталитарного подсознания. Исправляя ход истории в миражном пространстве сновидения, оно берет реванш за поражение. Отсюда пародийная помпезность описаний. Вот, например, как происходит встреча Сталина и Гитлера в альпийской резиденции фюрера:

«К одиннадцати вечера в Небесном зале «Бергхоффа» все было готово к приему. Едва семья Сталина приблизилась к перламутровой входной арке … камерный оркестр заиграл увертюру из «Тристана и Изольды».

Круглый Небесный зал простирался вокруг и над ними во всем своем великолепии. Бледно-голубой мрамор пола плавно перетекал в синюю яшму стен, стягивающуюся к огромному овальному небесному куполу темно-фиолетового лабрадора.

Стальная свастика, удерживаемая невидимыми магнитами, парила под Полярной звездой, медленно вращаясь».

С каждой страницей сон становится тоньше. Теряя себя в бессмыслице, он словно борется со страхом пробуждения.

Хватаясь за соломинку, сновидение пристраивает к заключительному эпизоду последнюю, самую диковинную и поэтому самую нужную ему деталь — голубое сало: «Сталин осторожно поднял со стальной доски пласт голубого сала и накинул на костлявые плечи юноши. Составленная из 416 шматков, накидка светилась голубым».

На этом роман — но не сон! — кончается. Читатель остается наедине с загадкой, заданной названием романа. Голубое сало — центральный герой, оно соединяет все временные сферы книги, но согласно все тому же сновидческому механизму, чем больше мы о нем знаем, тем меньше понимаем, зачем оно нужно.

Сперва нам подробно рассказывают, как его добывают. Голубое сало, напомню, — квинтэссенция литературного процесса. Его получают из тел писателей-клонов, которых специально для этой цели выращивают в особом питомнике. Таким образом русская литература в сорокинском кошмаре — последнее полезное ископаемое развалившейся империи.

Такой ход дает возможность автору предложить то, что он лучше всего умеет, — блестящие стилизации под классиков. Важно, впрочем, заметить, что эти инвалиды российской словесности не играют никакой роли в сюжете. Они — отход производства. Сорокин говорит: то, что двести лет казалось нам целью — литература, на самом деле — средство, но непонятно — чего.

Весь остальной роман нам объясняют, что с голубым салом делают, но не говорят — зачем.

Новый роман Сорокина написан на хорошо знакомых его читателю руинах семантики: он рассказывает «как», не говоря «что». На нашу долю остается лишь скучное описание технологической обработки: «Сплачивание — соединение шматков голубого сала в пласты.

Соблазн производственного романа в том, что он превращается в абсурдный, стоит лишь убрать объект производства. Станок, изготовляющий ненужные детали, — машина абсурда.

Действие без мотивов разрывает причинно-следственную связь, поэтому производственный роман, в котором неизвестно, что и зачем производят, принадлежит уже не социалистическому, а магическому реализму.

Более того, производство, которое существует само для себя, не производя ничего полезного, и есть жизнь. Жизнь парадоксальней любого романа, ибо нет такого сюжета, в который она могла бы уложиться.

Мандельштам однажды сказал: «Наша жизнь, — это повесть без фабулы, сделанная из горячего бреда отступлений». Такую повесть и написал Сорокин. Его книга маскирует свое отсутствие, и овеществленным символом этого каламбура служит голубое сало.

Как эстафета, оно переходит из одной части книги в другую, так и оставшись необъясненным. У этой загадки слишком много ложных разгадок, чтобы хоть одна оказалась верной. Возможно, что таинственность эта объясняется тем, что голубое сало — цель всякого творчества, сбывшаяся мечта художника, предел божественного преображения.

Дело в том, что голубое сало — это русский грааль: дух, ставший плотью.

Источник: https://www.svoboda.org/a/24200557.html

Смерть романа, сало из Набокова и загадочная эпидемия: 10 книг Владимира Сорокина

Владимира Сорокина можно назвать одним из самых значительных русскоязычных писателей современности — может быть, сразу после нобелевской лауреатки Светланы Алексиевич.

Для отечественной аудитории Сорокин — великий стилист и провидец. Для западной публики — последовательный критик авторитарных режимов, продолжающий дело Солженицына.

Главные книги Сорокина есть на Букмейте — рассказываем, о чем они и почему их стоит прочитать.

1984 год Читать

«Нормой» Сорокин заявил о себе как о писателе радикальном (в тексте уйма обсценной лексики и трансгрессивных сцен), политизированном (антикоммунистические симпатии автора очевидны с первой страницы) и разнообразном — этот квазироман состоит из более-менее реалистической прозы, пародийных стихов, лозунгов и писем Мартину Алексеевичу, ставших мемом.

«Вы вон кроме своих пробирок и не знаете ничего и как картошку посадить не знаете. А небось с маслицем ее едите да и клубнику с молоком. И мы ее сажаем а не вы с вашей женой. Так что и дом то наш выходит а не ваш а хоть и пишется на вас так это неверно.

Маша тоже как никак а наследница и мы с ней писать будем куда только можно мы обратим внимание общественности на вас и вашу деятельность кулака. Вы кулак и жена ваша — буржуйка, которая позорит и которую надо тоже приструнить как следует.

А нас значит побоку? Мы работали сажали а кто туалет ставил? Кто доставал двадцатку тогда?»

1984 год Читать

Похождения диссидентки-бисексуалки в андроповской Москве. Сорокин не раз признавался в любви к маркизу де Саду, и это, пожалуй, самый откровенный его роман.

Впрочем, порнографией «Любовь» можно назвать очень условно: многочисленные эротические эпизоды подчиняются единой задаче — с отстраненной прямотой показать, на что живет, о чем говорит и как занимается сексом фрондирующая интеллигенция и партаппаратчики.

«Это было ужасно и очень хорошо.

Все, все, все показывают друг другу, раздвигают ноги, трутся, постанывая, скрипят кроватями, вытираются между ног. Но в электричке, в метро, на улице смотрят чужаками, обтянув тела платьями, кофтами, брюками…»

1989 год Читать

Русская усадебная проза XIX века, какой ее помнят читатели Гончарова и Тургенева, с неожиданной развязкой. Разобравшись в «Норме» с соцреализмом, Сорокин занес топор над школьной программой и показал, что, начав с опушек и церквушек, можно убедительно закончить убийством всех героев текста, включая главного, неспроста названного Романом.

«Нет на свете ничего прекрасней заросшего русского кладбища на краю небольшой деревни».

1991 год Читать

Четыре ничем не связанных друг с другом человека совершают убийства, переносят пытки и творят разнообразные мерзости во имя неясной для читателя, но вполне отчетливой для них самих цели.

«Граненые стержни вошли в их головы, плечи, животы и ноги. Завращались резцы, опустились пневмобатареи, потек жидкий фреон, головки прессов накрыли станины.

Через 28 минут спрессованные в кубики и замороженные сердца четырех провалились в роллер, где были маркированы по принципу игральных костей.

Через 3 минуты роллер выбросил их на ледяное поле, залитое жидкой матерью. Сердца четырех остановились:

6, 2, 5, 5».

1999 год Читать

Альтернативная история: по итогам Второй мировой Европа поделена между Гитлером и Сталиным, который сожительствует с графом Хрущевым.

Середина XXI века: в секретной лаборатории ученые добывают из подкожных выделений клонов великих писателей (Чехова, Платонова, Набокова и других) голубое сало — субстанцию, которая способна менять пространство и время.

Прошлое и будущее неизбежно сталкиваются, и происходит взрыв — в том числе языковой. «Голубое сало» вывело андеграундного писателя в большой литературный мейнстрим — к восторгу и отвращению широкой публики.

«Простреленные инвалиды повалились на жирный пол и долго дергались, неохотно расставаясь с нескучной жизнью. Баба без сопротивления умерла во сне, а ребенок из-за близости рельса продолжал глубоко спать в животе, не чувствуя потери матери».

2005 год Читать

Тоталитарная секта, состоящая из светловолосых и голубоглазых мужчин и женщин, стремится стать частью Света Изначального, уничтожая по ходу «мясные машины» — обывателей, не умеющих «говорить сердцем».

На уровне сюжета «Ледяная трилогия» — голливудский, с богатой географией эпос; с точки зрения идей — претензия на оригинальное философское истолкование истории XX века.

«— Китаю при его технологическом рывке для мирового господства не хватает только одного — новой идеологии, — убежденно говорил Бьорн, — новой не только для Китая, но и для человечества в целом».

2006 год Читать

Фантасмагория о России будущего, население которой отгородилось от мира огромной стеной и начало жить по законам феодального общества.

Наскоро сочиненный памфлет, отчасти вдохновленный конфликтом писателя и прокремлевского движения «Наши», стал одним из главных хитов Сорокина и прославил его на Западе.

К «Дню опричника» непосредственно примыкает «Сахарный Кремль», расширяющий и уточняющий границы этой вымышленной (и такой знакомой) вселенной.

«Хороша была идея отца Государева, упокойного Николая Платоновича, по ликвидации всех иноземных супермаркетов и замены их на русские ларьки. И чтобы в каждом ларьке — по две вещи, для выбора народного. Мудро это и глубоко.

Ибо народ наш, богоносец, выбирать из двух должен, а не из трех и не из тридцати трех. Выбирая из двух, народ покой душевный обретает, уверенностью в завтрашнем дне напитывается, лишней суеты беспокойной избегает, а следовательно — удовлетворяется.

А с таким народом, удовлетворенным, великие дела сотворить можно».

2010 год Читать

Доктор Гарин везет в отдаленную деревню вакцину, которая должна излечить ее обитателей от таинственного вируса, но тут вмешивается всегдашний русский генерал Мороз.

Сорокин приобщился к «метельному» сюжету Пушкина и Толстого, мастерски подделался под язык гениальных предшественников и прибавил свои собственные образы: от кладменов-витаминдеров, изготовивших наркотик в форме пирамиды, до китаизации России.

Повесть получила премию «Супер-НОС» и была объявлена лучшим текстом 2010-х.

«Никогда не надо поступаться принципами. И не надо опускаться ниже плинтуса, совершать вынужденные ходы, как в шахматах. Не надо жить вынужденно, хватит хотя бы должностных паллиативов. Жизнь представляет тебе возможность выбирать. И выбирать то, что для тебя органично, что не заставит тебя потом мучиться от стыда за собственное безволие. Только эпидемия не оставляет выбора».

2013 год Читать

Сорокин-футуролог вышел на международный рынок и представил, что будет с планетой лет через 40: Путин продолжил дело Ленина и Горбачева (в смысле развалил Россию), тамплиеры объявили 13-й крестовый поход, все гоняются за теллуровыми гвоздями, приводящими в состояние блаженства. «Теллурия» состоит из 50 глав-частей, каждая из которых написана в своей собственной манере; новое Средневековье — это еще и отказ от глобального, скрепляющего всех языка в пользу многочисленных диалектов.

«Государство — это язык. Каков язык — таков и порядок».

2018 год Читать

Его дебютный сборник «Первый субботник», написанный в начале 1980-х, был переиздан под названием «Обелиск» в 2008-м; «Пир», посвященный еде и едокам, был опубликован в 2000-м; «Заплыв», объединяющий ранние тексты автора, появился на прилавках в 2008-м; «Моноклон», где есть и про Медвепута, и про оппозицию, увидел свет в 2010-м. «Белый квадрат» — последняя на сегодняшний день книга Сорокина-беллетриста: в ней он препарирует новые темы (теледебаты, власть РПЦ, роботы) старыми, безотказными инструментами. Именно поэтому сборник подходит для знакомства с методами писателя и позволяет оценить его писательскую эволюцию.

«Настоящее у нас — только вот эта боеголовка».

Бонус: как читать и понимать Сорокина

Читать

Почему в прозе, пьесах и сценариях Сорокина так много секса, насилия и фекалий? Объясняют ведущие отечественные филологи, историки культуры и публицисты: Марк Липовецкий, Борис Гройс, Илья Кукулин, Екатерина Деготь, Кирилл Кобрин, Александр Генис и другие.

«— Вы всегда пишете о дерьме? — спросила Сорокина девушка-интервьюер.

— Нет, — ответил писатель, — я всегда пишу о русской метафизике».

На Букмейте есть книги популярных российских авторов — от Евгения Водолазкина и Виктора Пелевина до Захара Прилепина и Людмилы Улицкой. Вы можете найти их на главной странице на сайте или в разделе «Библиотека» в приложении.

Источник: https://journal.bookmate.com/sorokin/

Владимир Сорокин «Голубое сало»

Книга, которую критики сравнивали с лучшими произведениями Жана Жене и Уильяма Берроуза! Роман — скандал. Роман — сенсация.

Произведение, которое принесло Владимиру Сорокину статус «живого классика» современной нонконформистской прозы. Поразительная фантасмагория образов… Криминальная мистерия любви и смерти, написанная на потрясающем «новоязе» антиутопической компьютерной эры.

Этот роман может возмущать или завораживать…

В произведение входит:

7.78 (91)

2 отз.

Обозначения:   циклы   романы   повести   графические произведения   рассказы и пр.

Лингвистический анализ текста:

• Приблизительно страниц: 252
• Активный словарный запас: высокий (3243 уникальных слова на 10000 слов текста)
• Средняя длина предложения: 52 знака — на редкость ниже среднего (81)!
• Доля диалогов в тексте: 46%, что немного выше среднего (37%)
• подробные результаты анализа >>

 Издания: ВСЕ (15) /языки: русский (8), немецкий (2), французский (1), шведский (1), эстонский (1), венгерский (1), хорватский (1) /тип: книги (15) /перевод: Б. Крез (1), Ю. Оямаа (1), Д. Троттенберг (2), Б. Хеллман (1), Ф. Цацан (1) 1999 г. 2002 г. 2008 г. 2008 г. 2009 г. 2012 г. 2017 г. 2019 г. Издания на иностранных языках: 2000 г. 2001 г. 2002 г. 2003 г. 2004 г. 2004 г. 2007 г.

Доступность в электронном виде:

Сортировка: по дате | по рейтингу | по оценке

ФАНТОМ, 24 марта 2008 г.

Такой мерзости и гнусности не видел свет. Откровенная грязь и пошлость.

Тем более, что автор — далеко не дурак.

Будь он дауном — все было бы проще и хотя бы как то могло оправдаться. А так…..

Если бы существовала номинация «самая гадкая книга», или «мистер Мерзость литературы», то Сорокин был бы в ней в первой тройке всегда.

Чувства гадливости и отвращения — как от «творчества» автора, так и от его жизненного кредо. Ничего более.

vsvld, 6 июня 2009 г.

Сорокин — создатель символов. В отличие от почти всей остальной литературы (кроме, пожалуй, М.Павича), конструирующей аллегории, т.е. визуализации уже известных и прижившихся в массовом сознании понятий, он работает с трендами еще не предсказанными, но уже предчувствуемыми.

ГС — роман, к-рый можно было бы назвать «анти-Деррида». Напомню, что этот французский философ писал о тоталитаризме языка, к-рый порабощает любые, даже автоматические действия, ибо все они описуемы в его рамках. Для современного человека это самоочевидная мысль, и многие авторы работают в парадигме Ж.

Деррида, не видя выхода из нее (напр., Пелевин в «ДПП (нн)»). Сорокин же предлагает иное видение, интуитивное. В рамках философии, любимой Пелевиным, это видение не конкретизируемо, п.что еще не имеет символов в своем активе. Созданием их Сорокин и занялся в ГС.

Созданием, а не объяснением — поэтому нередко можно слышать мнение, что роман темен и непонятен.

Итак. В бункере где-то на севере Сибири некие ученые занимаются тем, что создают плоть из слова, выращивая ее в телах клонов великих писателей. По Деррида, язык тоталитарен, и то, что в него можно облечь любые действия человека, меняет структуру его бытия. Тогда из слова можно получить плоть. Получили — голубое сало.

Поэтому во 2-й части (начиная с вторжения в бункер сибирских земле…бов) логика в тексте начинает давать сбои — не потому что автор дурак, а п.что вымышленный мир не имеет иной логики, кроме вымышленной. Постичь ее нельзя, и отсюда в тексте путаные размышления о природе времени и т.д.

Самое логичное, что можно в этом мире сделать — это выйти за его пределы (пределы, пределы… повторяет в романе Хрущев — и недаром). Но выходить некуда и некому — этим и кончается книга.

Рябой старый сухорукий Сталин, ничего общего не имеющего с красавцем из той утопической Москвы, где «Митрофан Владимирович Пуришкевич едет в санях на Сретенку к своей любовнице Целиковской», оказывается не самим собой вымышленным из 1954 года, а слугой «на побегушках у космических пидарасов» (по выражению Юрия Любимова, явно хорошо понявшего роман) — получается, что только это и является закономерным итогом реального (а не отлакированного медикаментозными реформами, тем б. вымышленными) сталинского правления.

Странности и нестыковки текста и связаны с тем, что реальность, на поверку оказывающаяся сусальной национал-патриотической мечтой, пробиваема отовсюду. Это и рождение Бродского-поэта, проглотившего снесенное Ахматовой яйцо русской литературы (опять плоть из слова! — и все распадается на молекулы…

надо понимать, так же распадется и мир самого Бродского), это и оплодотворение товарищем Ахматом трех башкирских колхозниц (недаром это происходит в тексте, приписанном Ахматовой, и ведет к вознесению трех рожденных ими Ахматов (ср.

с единством в трех лицах) в «небесную Москву»), это и погребение Аттиса, приписанное Чехову — кого погребают, бога или собаку с именем бога? И подобных намеков в тексте массы и массы.

в «Голубом сале» слово бессильно оплодотворить реальность.

Оно разве что создает некое пространство турбулентностей, нарушающих причинно-следственные связи внутри текста, его логику (отсюда, повторю, все малопонятные поначалу рассуждения персонажей о природе времени, поиски твердой земли на поджаренной свиной коже и т.д. — а это они пытаются обнаружить закономерности жизни в выдуманном мире) — но никак не влияющих на финал романа, реальность к-рого определяется уже не сюжетом, а историей.

В целом, месседж очень подобен финалу «Кыси» Т.Толстой — интеллигенция бессильна воздействовать словом, она в силах только воспарить. Нет голубого сала, к-рое станет источником энергии для реактора на Луне. Оно может стать только синей таблеткой, источником головокружительного трипа, описанного Сорокиным в… действительно, чертовски увлекательном романе!

Traveller, 27 августа 2013 г.

Я в принципе открыт для разного рода инноваций. Но только постольку, поскольку литература остаётся литературой, пока он чему-то учит, от чего-то лечит, на худой конец — кого-нибудь веселит.

«Голубое сало» написано красиво, мастерски. Автор невероятно точно вжился в шкуры пародируемых классиков и мастерски изувечил их, породив на свет страшные, чудовищные даже, тексты-химеры. Но одно дело — хорошо поставленная рука.

Другое дело, какой ум этой рукой управляет.

Тщетно пытался поначалу уловить глубинный смысл. Не могу сказать, что совсем не удалось — пару раз что-то мелькало. Но рассмотреть это что-то важное за чередой совокуплений, извращений, насилия, уродства, обсценной лексики — положительно невозможно.

Может, Сорокин тужился пояснить, насколько мрачная эпоха нас ждёт и как глубоко мы пали, и как глубоко ещё падём. Но я не хочу пытаться понять, что он там пытался. Не то что бы я слишком брезгливый и слабонервный. Просто «Голубое сало» не вписывается в рамки того, что принято называть «Литература».

Это скорее какая-то длинная запутанная надпись на стене сортира.

nikn, 17 августа 2009 г.

Мне кажется, что первое чувство, которое возникает у всякого, взявшегося читать это произведения можно определить как недоумение. Если не задаваться вопросами: зачем? почему? и для чего? написана эта книга, то она совсем не стоит внимания. Вменяемого содержания и смысла нет. Наверное, в этом согласятся почти все, кто осилил этот роман до конца.

Возможно, что найдутся люди, кому роман понравится, но мне показался интересным исключительно тот факт, что книга «не такая как все» и что из-за этого она привлекла к себе столько внимания. В остальном книга неприятная, неадекватная и абсурдная в плохом смысле этого слова.

Groucho Marx, 21 марта 2016 г.

Очень хорошо продуманный и ещё лучше написанный научно-фантастический роман. В принципе, вот такой и должна быть современная НФ — задевающая нерв того времени, когда написана, выделяющая наиболее яркие тенденции того, когда они ещё только начинают формироваться.

«Голубое сало», при всей его брутальности, не назовёшь пессимистическим и депрессивыным, хотя бы потому что Сорокин постоянно подчёркивает вариативность будущего (и прошлого), постоянно указывает, что описываемое — чья-то «железная мечта», а не реальность.

Ну, и многое угадано — в 1999 году Сорокин предсказал грядущий культ Сталина и попытки выдумать прошлое Советского Союза, столь типичные для сегодняшнего дня — сами знаете, что сейчас нет популярней темы для интернетовских конкурсов, чем «Что, если бы СССР просуществовал до наших дней», «Что, если бы Сталин не умер», «Что, если бы Сталин подружился с Гитлером», «Советский Космос 2025 года» и так далее.

Потому что пародии Сорокина вытаскивают из каждого классика именно его скрытый посыл, его навязчивые идеи, проходящие красной нитью через творчество.

Те важные для авторов аспекты, которые литературоведы и обычные читатели предпочитают игнорировать.

Понятно, что очень многим этот роман не понравился — крайне не понравился. Многие обиделись.

Впрочем, горькая обида части читателей не удивительна. «Голубое сало» — слишком умная и хорошо написанная книга, чтобы нравиться всем.

Бау, 15 января 2015 г.

А мне просто понравилось. По морде их, по морде, все эти стереотипы, штампы, банальные красивости… Антиэстетика едва ли не единственный ответ на вырождение эстетики.

Сталин и Хрущев, конечно, самые милыыые 🙂 персонажи, украсили бы любой фантастический/фентезийный/мистический роман; если б их расписать в девически-эпически-героическом стиле, никто б и не догадался, что это стеб.

Множество ярких деталей, каждая из которых сама по себе — яркий и емкий образ (брошь в виде совокупляющихся эльфов((!) — ням-ням-ням, хочу такую ;)). А «Стакан русской крови», а?

Ведь творения классиков не становятся хуже оттого, что над ними посмеялись. А над политическими штампами даже полезно посмеятся.

mastino, 2 июля 2008 г.

Мерзость -да. Эпатаж — конечно. Похабщина — несомненно. Но! Мерзость- гениальная, эпатаж — красивый и похабщина — великолепная. Вот такое противоречивое произведение.

Вообще, создаётся мнение, что Сорокину тесно. Тесно находиться в рамках одного имени. И потому и возникают все эти включения в сюжет «Толстых», «Чеховых» и т.п. Причём тексты, написанные от имени их клонов, порой настолько великолепны, что являются чуть ли не лучшей частью романа.

Да, роман поражает своей бредовостью. Но эта бредовость настолько «бредовая» ( уж простите за тавтологию), что через некоторое время начинает восприниматься как нечто само собой разумеющееся.

Снова Сорокин проявляет себя как блестящий стилист. Снова он красиво и великолепно превращает своё произведение в игру слов. Безумная смесь русско — китайского, сумбурная и малопонятная, создаёт какую то особую атмосферу, и придаёт роману свой шарм.

Но к сожалению, концовка значительно проигрывает началу.

Начало романа загадало много загадок, на которые очень хотелось побыстрее получить ответ, а концовка мало что не дала всех ответов, так и несмотря на огромное количество событий, несколько сбавила обороты.

Исчез тот круговорот событий и сюжетов. Исчезло то смешение стилей и жанров. И если за начало твёрдая 10, то концовка тянет максимум баллов на 8. Итог — 9.

Avex, 17 ноября 2008 г.

«Голубое сало» — книга, не подвластная логике. Наверное, этим и интересна — стоит только привыкнуть к одной линии повествования, как все переворачивается с ног на голову. Готовьтесь к встрече с самыми неожиданными и скандальными поворотами, смене времен, декораций и литературных стилей.

Действие начинается после Оклахомской ядерной катастрофы 2028 года. В сверхзасекреченном военном бункере проводится научный эксперимент по выращиванию голубого сала — вещества, обладающего фантастической мощью и небывалыми доселе возможностями. Когда эксперимент приблизился к концу, на сцене появились новые персонажи — и все заверте…

«Голубое сало» — из разряда модных постмодернистских романов, что какое-то время находятся в центре внимания, а потом тихо и незаметно сходят со сцены. Впрочем, они хороши, пока о них можно поспорить.

vsvld, 28 сентября 2008 г.

Гениальная книга, очень живая («ново-русско-китайско-английский» язык, казалось бы, насквозь придуманный, звучит необычайно живо!), пародии роскошные (особенно на Набокова и Платонова), сюжетные повороты, в к-рых перемешаны абсурдность и целесообразностьпоступков героев — тоже здорово. А финал, в к-ром внимательному и вдумчивому читателю становится понятно, с какой целью все это затевалось и куда затянуло Сталина, принявшего лингвистическую игру за политическую — достойный автора. В конце концов, у Сорокина всегда язык (выдуманный или русский) брался за гуж, продирался через леса стилизаций, стирал с доски всю литературу, писал на ее месте алфавит (так пишут на поверженном Рейхстаге) и оставлял читателя перед выбором: или возвращаться в отмененную им как интеллектуальная фикция литературу, или понять, что же в книге произошло.

Часто слышал мнение (насколько часто вообще можно услышать мнение о Сорокине), что концовка романа проигрывает началу. Начало действительно потрясающее, рипс нимада табень (кто не читал, может не понять — ну, пусть читает!).

Но смысл-то в том, что приведение к знаменателю всех сюжетов в соответствии с требованиями художественной словесности знаменовало бы победу литературы с ее требованиями. Это был бы не Сорокин! Тогда как финал романа по-сорокински закономерен: попытка оплодотворения жизни литературой выбросила Сталина из его реальности.

И неудивительно — реальность-то была вымышленная, олитературенная а ля Набоков («Приглашение на казнь» etc.), вот Сталин и очутился в другой реальности, благо она тоже вымышленная. Все это лишь игра отражений. Истинные чувства в ней хорошо скрыты. Как ненависть Сталина в последнем предложении романа. Выход из литературы — только в другую литературу, а иначе…

А что иначе — средствами литературы, наверное, и не узнать. Есть лишь красивые версии. У Хичкока в фильме «Головокружение» герой, разрушив свою иллюзию, обнаружил, что стоит на краю крыши, с которой только что упала героиня, как бы давая понять ему что-то… Ну и т.д.

KastanedA34, 24 мая 2013 г.

Эту книгу мне посоветовал мой педагог по налоговому праву… Можете представить мой шок, когда я дочитала ее до конца!! Да еще и по наводке препода!

Сорокин вызвал огромную скандальность этим произведением, его поначалу хотели даже запретить, но в наше демократическое общество это все- равно вошло, и у тех, кто все же дочитал до конца эту «гениальную мерзость» , думаю, отложиться эта книжица надолго!

astrophytum, 11 июля 2017 г.

1. Книгу не читал, но после таких отзывов прочитаю точно. А насчёт измывательств над классиками: в обсуждении одной записи в ЖЖ по поводу русской классической литературы нашёл вот такой комментарий:
2. Литература должна быть, прежде всего, интересной, потом познавательной, а потом — поучительной.
3. Это я как участник процесса говорю.

В классической русской литературе все наоборот. Она назойливо поучительна, изредка познавательна, а читать из интереса ее можно только вынужденно, когда личного интереса нет: а) в школе ради оценки, б) в автобусе до Владивостока, в) чтобы выпендриться знанием литературы, г) в тюрьме.

Подписаться на отзывы о произведении

Источник: https://fantlab.ru/work68556