Краткое содержание блеск и нищета куртизанок бальзака за 2 минуты пересказ сюжета



Бальзак О.

В 1824 году, на последнем бале в Опере,многие маски восхищались красотою молодого человека, которыйпрогуливался по коридорам и фойе, то ускоряя, то замедляя шаг, какобычно прохаживается мужчина в ожидании женщины, по какой — топричине опоздавшей на свидание. В тайну подобной походки, тостепенной, то торопливой, посвящены только старые женщины данекоторые присяжные бездельники.

В толпе, где столько условленныхвстреч, редко кто наблюдает друг за другом: слишком пламенныестрасти, самая Праздность слишком занята. Юный денди, поглощенныйтревожным ожиданием, не замечал своего успеха: насмешливо —восторженные возгласы некоторых масок, неподдельное восхищение, едкиеzazzis1,нежнейшие слова — ничто его не трогало, он ничего не видел,ничему не внимал.

Хотя по праву красоты он принадлежал к тому особомуразряду мужчин, которые посещают балы в Опере ради приключений иожидают их, как ожидали при жизни Фраскати * счастливой ставки врулетке, все же казалось, что он по — мещански был уверен всчастливом исходе нынешнего вечера; он явился, видимо, героем однойиз тех мистерий с тремя лицедеями, в которых заключается весь смыслкостюмированного бала в опере и которые представляют интерес лишь длятого, кто в них участвует; ибо молодым женщинам, приезжающим сюдатолько за тем, чтобы потом сказать: «Я там была»,провинциалам, неискушенным юношам, а также иностранцам Опера в днибалов должна казаться каким — то чертогом усталости и скуки.Для них эта черная толпа, медлительная и суетливая одновременно, чтодвижется туда и обратно, извивается, кружится, снова начинает свойпуть, поднимается, спускается по лестницам, напоминая собоюмуравейник, столь же непостижима, как Биржа для крестьянина из НижнейБретани, не подозревающего о существовании Книги государственныхдолгов. В Париже, за редкими исключениями, мужчины не надеваютмаскарадных костюмов: мужчина в домино кажется смешным. В этой боязнисмешного проявляется дух нации. Люди, желающие скрыть свое счастье,могут пойти на бал в Оперу, но не появиться там, а тот, кто вынужденвзойти туда под маской, может тотчас же оттуда удалиться.Занимательнейшее зрелище представляет собою то столпотворение,которое с момента открытия бала образуется у входа в Оперу из —за встречного потока людей, спешащих ускользнуть от тех, кто тудавходит. Итак, мужчины в масках — это ревнивые мужья,выслеживающие своих жен, или мужья — волокиты, спасающиеся отпреследования жен: положение тех и других достойно осмеяния. Междутем за юным денди, не замечаемый им, следовал, перекатываясь, какбочонок, толстый и коренастый человек в маске разбойника. ЗавсегдатаиОперы угадывали в этом домино какого — нибудь чиновника илибиржевого маклера, банкира или нотариуса, короче сказать, какого —нибудь буржуа, заподозрившего свою благоверную. И в самом деле, ввысшем свете никто не гонится за унизительными доказательствами. Уженесколько масок, смеясь, указывали друг другу на этого зловещегосубъекта, кое — кто окликнул его, какие — то юнцы над нимподшучивали; всем своим видом и осанкой этот человек выказывал явноепренебрежение к пустым остротам: он шел вслед юноше, как идет, незамечая ни лая собак, ни свиста пуль вокруг себя, кабан, когда егопреследуют. Пусть с первого взгляда забава и тревога облачены в одини тот же наряд — знаменитый черный венецианский плащ — ипусть на маскараде в Опере все условно, однако ж там встречаются,узнают друг друга и взаимно друг за другом наблюдают люди различныхслоев парижского общества. Есть приметы, столь точные дляпосвященных, что эта Черная книга вожделений читается какзанимательный роман. Завсегдатаи не могли счесть этого человека засчастливого любовника, потому что он непременно носил бы какой —нибудь особый знак, красный, белый или зеленый, указывающий назаранее условленное свидание. Не шло ли тут дело о мести? Кое —кто из праздношатающихся, заметив маску, что следовало стольнеотступно за этим баловнем счастья, снова вглядывался в красивоелицо, на котором наслаждение оставило свой дивный отпечаток. Молодойчеловек возбуждал интерес: чем дальше, тем больше он подстрекаллюбопытство. Впрочем, все в нем говорило о привычках светской жизни.Согласно роковому закону нашей эпохи, мало что отличает, как вфизическом, так и в нравственном отношении, изысканнейшего иблаговоспитаннейшего сына какого — нибудь герцога, или пэра отпрекрасного юноши, которого совсем недавно в самом центре Парижадушили железные руки нищеты. Под обличием красоты и юности моглитаиться глубочайшие бездны, как и у многих молодых людей, которыежелают играть роль в Париже, не обладая средствами, соответствующимиих притязаниям, и все ставят на карту, чтобы сорвать банк,каждодневно принося себя в жертву Случаю, наиболее чтимому божествуэтого царственного города. Его одежда, движения были безукоризненны,он попирал классический паркет фойе, как завсегдатай Оперы. Кто непримечал, что здесь, как и во всех сферах парижской жизни, принятаособая манера держаться, по которой можно узнать, кто вы такой, чтовы делаете, откуда прибыли и зачем?

— Как хорош этот молодойчеловек! Здесь позволительно оглянуться, чтобы на него посмотреть, —сказала маска, в которой завсегдатаям балов легко было признать дамуиз общества.

— Неужели вы его непомните? — отвечал мужчина, с которым она шла под руку. —Госпожа дю Шатле, однако ж, вам его представила.

— Что вы? Неужели это тотсамый аптекарский сынок, в которого она влюбилась? Тот, что сталжурналистом, любовник Корали?

• — Я думал, он пал чересчурнизко, чтобы когда — нибудь встать на ноги, и не понимаю, какон мог опять появиться в парижском свете, — сказал графСикст дю Шатле.
• — Он похож на принца, —сказала маска, — и едва ли этим манерам его обучилаактриса, с которой он жил: моя кузина, которая вывела его в свет, несумела придать ему лоску; я очень желала бы познакомиться свозлюбленной этого Саржина*, расскажите мне что — нибудь из егожизни, я хочу его заинтриговать.
• За этой парой, которая перешептываясь,наблюдала за юношей, пристально следила широкоплечая маска.
• — Дорогой господин Шардон, —сказал префект Шаранты, взяв денди под руку, — позвольтевам представить даму, пожелавшую возобновить знакомство…

— Дорогой граф Шатле, —отвечал молодой человек, — когда — то эта дамаоткрыла мне, насколько смешно имя, которым вы меня называете. Указомкороля мне возвращена фамилия моих предков со стороны матери —Рюбампре.

Хотя газеты и оповестили об этом событии, все же онокасается лица столь ничтожного, что я, не краснея, напоминаю об этоммоим друзьям, моим недругам и людям ко мне равнодушным; в вашей волеотнести себя к тем или к другим, но я уверен, что вы не осудитепоступка, подсказанного мне советами вашей жены, когда она была всеголишь госпожою де Баржетон. (Учтивая колкость, вызвавшая улыбкумаркизы, бросила в дрожь префекта Шаранты). Скажите ей, —продолжал Люсьен, — что мой герб:огненно — пламенныйчервлени щит, а в середине щита, поверх той же червлени, на зеленомполе, взъяренный бык из серебра.

Взъяренный…из серебра?.. —повторил Шатле.

1. — Госпожа маркиза объяснитвам, если вы того не знаете, почему этот древний гербовый щит стоитбольше, чем камергерский ключ и золотые пчелы Империи, изображенныена вашем гербе, к великому огорчению госпожи Шатле, урожденнойНегрплелис д’ Эспар… — сказал с живостью Люсьен.
2. — Раз вы меня узнали, я немогу интриговать вас, но не умею выразить, как сильно вы сами менязаинтриговали, — сказала ему шепотом маркиза д’Эспар,крайне удивленная дерзостью и самоуверенностью человека, которым онакогда — то пренебрегла.
3. — Позвольте же мне,сударыня, пребывая по — прежнему в этой таинственной полутени,сохранить единственную возможность присутствовать в ваших мыслях, —сказал он, улыбнувшись, как человек, который не желает рисковатьдостигнутым успехом.
4. Маркиза невольным жестом выдала своенедовольство, почувствовав, что Люсьен, как говорят англичане, срезалее своей прямотой.
5. — Поздравляю вас с переменойвашего положения, — сказал граф дю Шатле Люсьену.
6. — Готов принять вашепоздравление с тою же приязнью, с какою вы мне его приносите, —отвечал Люсьен, с отменной учтивостью откланиваясь маркизе.

— Фат! — тихосказал граф маркизе д’Эспар. — Ему все же удалосьприобрести предков.

— Фатовство молодых людей,когда оно задевает нас, говорит почти всегда о большой удаче, межтем, как у людей вашего возраста оно говорит о неудачной жизни.

И яжелала бы знать, которая из наших приятельниц взяла эту райскую птицупод свое покровительство, тогда, возможно, мне удалось бы сегоднявечером позабавиться.

Анонимная записка, которую я получила,несомненно, злая шалость какой — нибудь соперницы, ведь тамидет речь об этом юноше, он дерзил по чьему — то указанию;последите за ним. Я пойду об руку с герцогом де Наварреном, вам будетнетрудно меня найти.

В ту минуту, когда г-жа д’Эспаруже подходила к своему родственнику, таинственная маска встала междунею и герцогом и сказала ей на ухо: «Люсьен вас любит, он авторзаписки, префект его ярый враг, мог ли он при нем объясниться?»

Незнакомец удалился, оставив г-жуд’Эспар во власти двойного недоумения. Маркиза не знала в светеникого, кто мог бы взять на себя роль этой маски; опасаясь западни,она села поодаль, в укромном уголке.

Граф Сикст дю Шатле, фамилиюкоторого Люсьен с показной небрежностью, скрывавшей издавнавзлелеянную месть, лишил льстившей тщеславию частицы дю, последовал,держась на расстоянии, за блистательным денди.

— Ну что ж, Растиньяк, вывидели Люсьена? Он неузнаваем.

• — Будь я хорош, как он, ябыл бы еще богаче, — отвечал молодой щегольлегкомысленным, но лукавым тоном, в котором сквозила тонкая насмешка.
• — Нет, — сказалаему на ухо тучная маска, отвечая на насмешку тысячью насмешек,скрытых в интонации, с которой было произнесено это односложноеслово.
• Растиньяк отнюдь не принадлежал кпороде людей, сносящих оскорбление, но тут он замер, как быпораженный молнией, и, чувствуя свое бессилие перед железной рукой,упавшей на его плечо, позволил отвести себя в нишу окна.

— Послушайте, вы, петушок изптичника мамаши Воке*, у которого не хватило отваги подцепитьмиллионы папаши Тайфера*, когда самое трудное было сделано! Знайте,если вы не станете ради вашей личной безопасности обращаться сЛюсьеном, как с любимым братом, вы в наших руках, а мы не в вашейвласти. Молчание и покорность, иначе я вступлю в игру, и ваши козырибудут биты. Люсьен де Рюбампре состоит под покровительством церкви,самой могущественной силы наших дней. Выбирайте между жизнью исмертью. Ну, что вы скажете?

На одно мгновение у Растиньяка, точно учеловек, задремавшего в лесу и проснувшегося бок о бок с голоднойльвицей, замутилось сознание. Ему стало страшно, но никто этого невидел; в таких случаях самые отважные люди поддаются чувству страха.

1. — Он один может знать…и осмелиться… — пробормотал молодой человек.
2. Маска сжала ему руку, желая помешатьокончить фразу.
3. — Действуйте, как если бы тобыл он, — сказал неизвестный.
4. Тогда Растиньяк поступил подобномиллионеру, взятому на мушку разбойником с большой дороги: он сдался.
5. — Дорогой граф, сказал он,опять подойдя к Шатле, — если вы дорожите вашимположением, обращайтесь с Люсьеном де Рюбампре, как с человеком,которому предстоит подняться гораздо выше вас.
6. Маска неприметным жестом выразилаудовлетворение и опять двинулась вслед за Люсьеном.
7. — Дорогой мой, вы слишкомпоспешно переменили мнение на его счет, — отвечал префект,выразив законное удивление.

Источник: http://www.syntone-spb.ru/library/books/content/7243.html?current_book_page=all

Оноре де Бальзак — Блеск и нищета куртизанок (страница 3)

– Как! Люсьен уморив Корали, похитил у нас Торпиль? – воскликнул Блонде.

Услышав это имя, атлет в черном домино невольно сделал движение, хотя и сдержанное, но подмеченное Растиньяком.

– Этого быть не может! – отвечал Фино. – У Торпиль нет ни гроша, ей нечего ему дать; мне сказал Натан, что она заняла тысячу франков у Флорины.

– Ах! Господа, господа!.. – сказал Растиньяк, пытаясь защитить Люсьена от гнусных обвинений.

– Полноте! – вскричал Верну. – Так ли уж щепетилен бывший содержанецКорали?

– О! Эта тысяча франков, – сказал Бисиу, – доказывает мне, что наш друг Люсьен живет с Торпиль…

– Какая невозместимая утрата постигла цвет литературы, науки, искусства и политики! – сказал Блонде.

 – Торпиль единственная непотребная девка с прекрасными данными для настоящей куртизанки; она не испорчена образованием, она не умеет ни читать, ни писать; она поняла бы нас.

Мы одарили бы нашу эпоху одной из тех великолепных фигур в духе Аспазии 16, без коих нет великого века.

Посмотрите, как Дюбарри подходит к восемнадцатому веку, Нинон де Ланкло к семнадцатому, Марион Делорм к шестнадцатому, Империа к пятнадцатому, Флора к римской республике, которую она сделала своей наследницей, – этим наследством был оплачен государственный долг республики! Чем был бы Гораций без Лидии, Тибулл без Делии, Катулл без Лесбии, Проперций без Цинтии, Деметрий без Ламии – которые и поныне создают им славу!

– Блонде, трактующий в фойе Оперы о Деметрии, – сюжет во вкусе Деба, – сказал Бисиу на ухо своему соседу.

– Не будь этих владычиц, что сталось бы с империей Цезарей? – продолжал Блонде. – Лаиса и Родопис – это Греция и Египет. Все они, впрочем, воплощенная поэзия веков, в которые они жили.

Этой поэзией, которой пренебрег Наполеон, – ибо вдова его великой армии не более, как казарменная шутка, – Революция не пренебрегла: у нее была госпожа Тальен 17! Сейчас во Франции, где нет отбоя от претендентов на престол, трон свободен! Мы могли бы создать королеву.

Я наградил бы Торпиль какой-нибудь теткой, ибо ее мать, что слишком достоверно, умерла на поле бесчестья, дю Тийе оплатил бы особняк, Лусто карету, Растиньяк слуг, де Люпо повара, Фино шляпы (Фино не мог скрыть невольного движения, получив в упор эту колкость), Верну создал бы ей рекламу, Бисиу придумывал бы для нее остроты! Аристократия наезжала бы к нашей Нинон повеселиться, мы созывали бы к ней артистов под угрозой смертоносных статей. Нинон Вторая славилась бы великолепной дерзостью, ошеломляющей роскошью. У нее были бы свои убеждения. У нее читали бы запрещенные драматические шедевры, их сочиняли бы нарочно, если бы понадобилось. Она не была бы либеральна – куртизанки по природе монархистки. Ах, какая утрата! Она была рождена, чтобы заключить в объятия целый век, а милуется с каким-то юнцом! Люсьен обратит ее в охотничью собаку!

– Ни одна из властительниц, упомянутых тобою, не шаталась по улицам, а эта красивая «крыса» вывалялась в грязи, – заметил Фино.

– Подобно лилии в перегное, – подхватил Верну. – Она в нем выросла, она в нем расцвела. Отсюда ее превосходство. Не надо ли все испытать, чтобы обрести способность смеяться и радоваться по поводу всего?

– Он прав, – сказал Лусто, до той поры хранивший молчание. – Торпиль умеет смеяться и смешить. Это искусство, присущее великим писателям и великим актерам, дается лишь тем, кто изведал все социальные глубины. В восемнадцать лет эта девушка познала вершины богатства, бездны нищеты, людей всех сословий.

Она как будто владеет волшебной палочкой, с ее помощью она разнуздывает животные инстинкты, столь подавленные у мужчины, который все еще не остыл сердцем, хотя занимается политикой, наукой, литературой или искусством. В Париже нет женщины, которая осмелилась бы, подобно ей сказать Животному: «Изыди!» И Животное покидает свое логово и предается излишествам.

Торпиль насыщает вас по горло, она побуждает вас пить, курить. Словом, эта женщина – соль, воспетая Рабле 18; брошенная в вещество, она оживляет его, возносит до волшебных областей Искусства.

– Ты теряешь пять франков за фельетон, – перебил его Бисиу, – Торпиль несравненно лучше. Все вы были более или менее ее любовниками, но никто не может сказать, что она была его любовницей; она всегда вольна обладать вами, но вы ею – никогда. Вы вламываетесь к ней, вы умоляете ее…

– О! Она великодушнее удачливого предводителя разбойничьей шайки и преданнее самого лучшего школьного товарища, – воскликнул Блонде, – ей можно доверить кошелек и тайну! Но вот за что я избрал бы ее королевой: она, подобно Бурбонам, равнодушна к павшему фавориту.

• – Она, как и ее мать, чрезвычайно дорога, – сказал де Люпо. – Прекрасная Голландка могла бы расправиться с состоянием толедского архиепископа, она пожрала бы двух нотариусов…
• – И кормила Максима де Трай, когда он был пажом, – прибавил Бисиу.
• – Торпиль чрезвычайно дорога, так же, как Рафаэль 19, как Карем 20, как Тальони 21, как Лоуренс 22, как Буль 23, как были дороги все гениальные художники… – заметил Блонде.

– Но никогда Эстер по своей внешности не походила на порядочную женщину, – сказал Растиньяк, указав на маску, которую Люсьен вел под руку. – Бьюсь об заклад, что это госпожа де Серизи.

– В том нет сомнения, – поддержал его дю Шатле, и удача господина де Рюбампре объяснима.

– Ах! Церковь умеет выбирать своих левитов 24! Какой из него выйдет очаровательный секретарь посольства! – воскликнул де Люпо.

– Тем более, – продолжал Растиньяк, – что Люсьен талантлив. Эти господа имели тому не одно доказательство, – добавил он, глядя на Блонде, Фино и Лусто.

1. – Да, наш юнец далеко пойдет, – сказал, Лусто, раздираемый завистью, – тем более что у него есть то, что мы называем независимостью мысли…
2. – Твое творение, – сказал Верну.
3. – Так вот, – заключил Бисиу, глядя на де Люпо, – я взываю к воспоминаниям господина генерального секретаря и докладчика Государственного совета; маска – не кто иная, как Торпиль, держу на ужин…
4. – Принимаю пари, – сказал Шатле, желавший узнать истину.
5. – Послушайте, де Люпо, – сказал Фино, – попытайтесь признать по ушам вашу бывшую «крысу».
6. – Нет нужды оскорблять маску, – снова заговорил Бисиу, – Торпиль и Люсьен, возвращаясь в фойе, пройдут мимо нас, и я берусь доказать вам, что это она.

– Стало быть, наш друг Люсьен опять всплыл на поверхность, – сказал Натан, присоединяясь к ним, – а я думал, что он воротился в ангулемские края, чтобы скоротать там свои дни. Не открыл ли он какого-нибудь секретного средства против кредиторов?

• – Он сделал то, чего ты так скоро не сделаешь, – отвечал Растиньяк, – он заплатил все долги.
• Тучная маска кивнула головой в знак одобрения.
• – Когда молодой человек в его возрасте остепеняется, он в какой-то степени обкрадывает себя, утрачивает задор, превращается в рантье, – заметил Натан.

– О! Этот останется вельможей, он никогда не утратит возвышенности мысли. Вот что обеспечит ему превосходство над многими так называемыми возвышенными людьми, – отвечал Растиньяк.

https://www.youtube.com/watch?v=VOtnUnGh4Vk

В эту минуту все они – журналисты, денди, бездельники – изучали, как барышники изучают лошадь, обворожительный предмет их пари.

Эти судьи, умудренные долгим опытом парижского беспутства, и каждый в своем роде человек недюжинного ума, в равной мере развращенные, в равной мере развратители, посвятившие себя удовлетворению необузданного честолюбия, приученные все предполагать, все угадывать, следили горящими глазами за женщиной в маске – за женщиной, узнать которую могли только они. Только они одни да еще несколько завсегдатаев балов в Опере могли заметить под длинным черным саваном домина, под капюшоном, под ниспадающим воротником, которые до неузнаваемости меняют облик женщины, округлость форм, особенности осанки и поступи, гибкость стана, посадку головы, приметы, наименее уловимые обычным глазом и бесспорные для них. Они могли наблюдать, несмотря на бесформенное одеяние, самое волнующее из зрелищ: женщину, одушевленную истинной любовью. Была ли то Торпиль, герцогиня де Монфриньез или г-жа де Серизи, низшая или высшая ступень социальной лестницы, это создание являлось дивным творением, воплощенной любовной грезой. Юные старцы, как и старые юнцы, поддавшись очарованию, позавидовали высокому дару Люсьена превращать женщину в богиню. Маска держала себя так, словно она была наедине с Люсьеном: для этой женщины не существовало ни десятысячной толпы, ни душного, насыщенного пылью воздуха. Нет, она пребывала под божественным сводом Любви, как мадонна Рафаэля под сенью своего золотого венца. Она не чувствовала толкотни, пламень ее взора, проникая сквозь отверстия маски, сливался со взором Люсьена, и, казалось, по ней пробегал трепет при каждом движении ее друга. Где источник того огня, что окружает сиянием влюбленную женщину, отмечая ее среди всех? Где источник той легкости сильфиды, казалось, опровергавшей законы тяготения? То не душа ли, воспаряющая ввысь? То не было ли счастье, обретающее зримые черты? Девическая наивность, детская прелесть проступали сквозь домино. Эти два существа, пусть они шли только рядом, напоминали изваяния Флоры и Зефира, слившихся в объятии по воле искуснейшего скульптора: но то было нечто большее, нежели скульптура – высшее из искусств; Люсьен и его прелестное домино напоминали ангелов в окружении цветов и птиц, как их запечатлела кисть Джованни Беллини под изображениями Девы-Матери; Люсьен и эта женщина принадлежали миру Воображения, что выше Искусства, как причина выше следствия.

Когда, эта женщина, забывшая обо всем, проходила неподалеку от группы молодежи, Бисиу ее окликнул: «Эстер!». Несчастная живо обернулась на оклик, узнала коварного человека и опустила голову, – она была похоже на умирающую, которая испускает последний вздох.

По зале разнесся громкий смех, и молодые люди рассеялись в толпе, как стая вспугнутых полевых мышей, бегущих от обочины дороги в свои норки.

Один лишь Растиньяк отошел на такое расстояние, чтобы не дать повода думать, будто он бежит от испепеляющих взоров Люсьена; он мог полюбоваться горем двух существ, пусть скрытым, но равно глубоким: сперва Торпиль, сраженная как бы ударом молнии, затем – непостижимая маска, единственная фигура, не двинувшаяся с места. Эстер в тот миг, когда ее ноги подкосились, успела что-то шепнуть на ухо Люсьену, и Люсьен, поддерживая девушку, скрылся с нею в толпе. Растиньяк проводил взглядом красивую пару и глубоко задумался.

– Откуда у нее прозвище Торпиль 25? – спросил мрачный голос, потрясший все его существо, ибо на сей раз он не был изменен.

– Значит, онопять бежал… – сказал Растиньяк в сторону.

– Молчи, или я тебя задушу, – отвечала маска уже другим голосом. – Я доволен тобой, ты сдержал слово, стало быть, наша помощь к твоим услугам. Будь отныне нем как могила; но прежде ответь на мой вопрос.

– Ну что ж! Эта девушка так пленительна, что могла бы покорить Наполеона и даже кого-нибудь более стойкого: тебя хотя бы! – отвечал Растиньяк, отходя прочь.

– Постой, – сказала маска. – Я докажу тебе, что ты меня нигде и никогда не видел.

Человек снял маску. Растиньяк одно мгновение колебался, он не находил в нем ничего общего с тем страшным существом, которое когда-то знавал в пансионе Воке.

– Дьявол помог вам преобразить все, кроме глаз, их забыть нельзя, – сказал он ему.

Железная рука сжала ему руку, повелевая хранить вечное молчание.

Источник: https://m.libaid.ru/katalog/b/balzak-onore-de/2938-onore-de-balzak-blesk-i-nishcheta-kurtizanok?start=2

Темные аллеи краткое содержание

Бунин И. А.

В осенний ненастный день по разбитой грязной дороге к длинной избе, в одной половине которой была почтовая станция, а в другой чистая горница, где можно было отдохнуть, поесть и даже переночевать, подъехал обкиданный грязью тарантас с полуподнятым верхом.

На козлах тарантаса сидел крепкий серьезный мужик в туго подпоясанном армяке, а в тарантасе – “стройный старик-военный в большом картузе и в николаевской серой шинели с бобровым стоячим воротником, еще чернобровый, но с белыми усами, которые соединялись с такими же бакенбардами; подбородок у него был пробрит и вся наружность имела то сходство с Александром II, которое столь распространено было среди военных в пору его царствования; взгляд был тоже вопрошающий, строгий и вместе с тем усталый”. Когда лошади стали, он вылез из тарантаса, взбежал на крыльцо избы и повернул налево, как подсказал ему кучер. В горнице было тепло, сухо и опрятно, из-за печной заслонки сладко пахло щами.

Приезжий сбросил на лавку шинель, снял перчатки и картуз и устало провел рукой по слегка курчавым волосам.

Приезжий мельком глянул на ее округлые плечи и на легкие ноги и попросил самовар. Оказалось, что эта женщина – хозяйка постоялого двора. Приезжий похвалил ее за чистоту. Женщина, пытливо глядя на него, сказала: “Я чистоту люблю.

Ведь при господах выросла, как не уметь прилично себя держать, Николай Алексеевич”. “Надежда! Ты? – сказал он торопливо. – Боже мой, боже мой!.. Кто бы мог подумать! Сколько лет мы не видались? Лет тридцать пять?” – “Тридцать, Николай Алексеевич”.

Он взволнован, расспрашивает ее, как она жила все эти годы. Как жила? Господа дали вольную. Замужем не была. Почему?

Да потому что уж очень его любила. “Все проходит, мой друг, – забормотал он. – Любовь, молодость – все, все. История пошлая, обыкновенная. С годами все проходит”. У других – может быть, но не у нее. Она жила им всю жизнь.

Знала, что давно нет его прежнего, что для него словно бы ничего и не было, а все равно любила.

Поздно теперь укорять, но как бессердечно он ее тогда бросил… Сколько раз она хотела руки на себя наложить! “И все стихи мне изволили читать про всякие “темные аллеи”, – прибавила она с недоброй улыбкой”.

Николай Алексеевич вспоминает, как прекрасна была Надежда. Он тоже был хорош. “И ведь это вам отдала я свою красоту, свою горячку.

Нет, она его не простила и простить никогда не могла. Нельзя ей его простить. Он приказал подавать лошадей, отходя от окна уже с сухими глазами.

Он тоже не был счастлив никогда в жизни. Женился по большой любви, а она бросила его еще оскорбительнее, чем он Надежду. Возлагал столько надежд на сына, а вырос негодяй, наглец, без чести, без совести. Она подошла и поцеловала у него руку, он поцеловал у нее. Уже в дороге он со стыдом вспомнил это, и ему стало стыдно этого стыда.

Кучер говорит, что она смотрела им вслед из окна. Она баба – ума палата. Дает деньги в рост, но справедлива. “Да, конечно, лучшие минуты… Истинно волшебные! “Кругом шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи…” Что, если бы я не бросил ее? Какой вздор!

Эта самая Надежда не содержательница постоялой горницы, а моя жена, хозяйка моего петербургского дома, мать моих детей?” И, закрывая глаза, он качал головой.

Источник: https://studentguide.ru/kratkie-soderzhaniya/temnye-allei-kratkoe-soderzhanie.html