Краткое содержание рассказов николая телешова за 2 минуты

Николай Телешов, «Крупеничка» — это оригинальная и интересная сказка, которая читается легко и быстро.

В двух словах можно сказать, что жила на свете Крупеничка — красавица дочь у воеводы Всеслава и мамушки Варварушки. Не могли нарадоваться люди на симпатичную молодую девушку, а родители замуж ее хотели отдать за такого человека, который был бы всегда в семье помощником и никуда не увозил жену, чтобы не расставались отец и мать никогда с дочерью.

Однажды мама Варварушка и дочь Крупеничка пошли к озеру искупаться, а там лес, да много ягод на поляне. Срывали землянику и рассказывала мамушка про чудодейственную одолень-траву, которая несчастья прочь отводит. Но не успели набрать ни земляники, как выкрали злоумышленники красавицу.

Мать с тех пор печалится, сидит на берегу озера и дочь свою вспоминает.

Однажды мимо проходил старец, назвался Одолень-травой и обещал помочь. Для этого мамушка должна все выполнять, как скажет. Превратил женщину в посох и пошел в ту сторону басурманскую, куда увезли похитители девушку, дошел до становища татарского, узнал, что к хану везут сокровища, отправляют невольниц.

Старичок выложил у дороги сласти, мед, орехи, словно он продавец этих угощений. Сказал старичок Варварушке ему помочь и внимательно следить, когда на дорогу упадет зернышко, чтобы понять его и крепко держать.

Мимо проходил караван, предложил старичок всем девушкам угощаться медом, да орехами. А сам превратил Крупеничку в зернышко, мать его подобрала. Превратил в посох обратно мамушку Варварушку старичок, да пошел своей дорогой, а татары еще благодарили за угощение.

Вернулись в родные края, старичок велел посадить зернышко гречишное мамушке Крупенички, в этот момент увидела мать перед собой дочку.

С тех пор 13 июня пошел праздник Гречишницы, а Крупеничку до сих пор вспоминают в песенке со словами:

Источник: http://www.bolshoyvopros.ru/questions/3113587-teleshov-krupenichka-kratkoe-soderzhanie-dlja-chitatelskogo-dnevnika-kakoe.html

Николай Телешов: О трех юношах

Телешов Николай Дмитриевич

О трех юношах

• Николай Дмитриевич Телешов
• О ТРЕХ ЮНОШАХ
• Из цикла «Легенды»

Творчество Николая Дмитриевича Телешова (1867 — 1957) известно широкому читателю прежде всего по замечательной книга литературных мемуаров «Записки писателя». Между тем лучшие рассказы и повести Н.

Телешова, такие, как «На тройках», «Сухая беда», «Елка Митрича», «Между двух берегов», «Начало конца» и др., также заслужили в свое время читательское признание и создали их автору высокую репутацию в писательских кругах. О произведениях: Н. Телешова с одобрением отбывались Л. Толстой и А. Чехов, М.

Горький, неизменно видевший в Телешове своего единомышленника, и скупой на похвалы И. Бунин.

В настоящем сборнике к упомянутым произведениям добавлены избранные легенды и сказки, дополняющие представление о творчестве писателя — убежденного демократа и гуманиста, последовательного реалиста, символизирующего неразрывную связь и преемственность традиций передовой русской и советской литературы.

I

Было далеко за полночь, когда я вышел из дома. Все спало кругом, и в безмолвии ночи гулко и одиноко раздавались шаги мои по кремневой дороге. Обогнув небо, луна стояла уже над горою и ясным зеленоватым светом заливала Железноводск, по которому я проходил, и тень моя шла впереди меня, длинная, бледная и косая.

1. На площади, на ступеньках церковной паперти меня ждал Халим, сидя с поджатыми под себя ногами и беспечно покуривая; возле него, понурив головы, стояли две лошади под казацкими седлами.
2. — Поедем, — сказал я Халиму, разбирая поводья.
3. Ночная свежесть бодрила меня.
4. Мы сели, накрылись бурками и, не разговаривая, тронулись по дороге к базару.

Залитый лунным светом, как серебром, базар был пуст, и его дощатые шалаши, где целый день галдят татары и казаки, стояли безлюдны и молчаливы, и всюду вокруг было тоже безмолвно и пустынно, только топот наших коней, ударявших по кремню подковами, нарушал окрестную тишину и откликался эхом в горах.

И вместе с волнами свежего ночного воздуха возвращались к нам эти отклики, мешаясь с новыми звуками топота. Гок-гок-гок! — сухо и отчетливо звучало в долине, и было похоже, что скачет много всадников. Под лунным сиянием развертывалась перед нами вся ширь с лугами и холмами и было видно далеко окрест.

Миновавши базар, Халим повернул влево по лесной тропинке. Сразу стало темно, душно и узко, и лошади пошли шагом, то шлепая ногами по лужам, то звонко задевая подковой о камень или спотыкаясь о корни.

Защищая глаза от веток и голову от сучьев, нависавших над нашей тропинкой, мы ехали шагом, почти пригнувшись к гриве коней, и часто впереди себя я слышал шум и шелест, а иногда и треск отстраняемого Халимом сучка, и еще ниже и крепче пригибался я к шее лошади.

Время шло. В лесу было совершенно черно и душно, и я не подозревал, что в открытых долинах поднялся уже предрассветный ветер. Первый порыв его встретил меня врасплох, едва мы выехали из леса на поляну, и чуть не сорвал с головы фуражку.

— Аида! — вскрикнул Халим и, ударив нагайкой коня, галопом поскакал вперед по широкой зеленой луговине.

• У самой подошвы Бештау стояла сторожевая будка лесника; здесь мы остановились и сошли с коней.
• Перед нами высилась крутая трехглавая гора, на вершину которой нам предстояло подняться.
• — Как-то мы доберемся, — сказал я, глядя на кручу.
• Сидя на корточках и привалившись к забору сторожки.
• Халим закуривал и только тогда ответил, когда уже пустил на ветер первый клуб дыма.
• — Чего ж не добраться — на то человеку и ум дан, чтобы он знал, когда, что и как делать, — загадочно проговорил он, щурясь на вершину.

Я стал ходить взад и вперед возле лошадей, разминая уставшие ноги, а Халим все сидел, курил и что-то обдумывал.

Наконец, он спросил меня, что стал бы я делать, если б царь ейазал мне: или я отрублю тебе голову, или ты достанешь мне Коня необыкновенной масти — ни вороной, ни белой, ни серой, ни рыжей, ни караковой, ни гнедой, ни чалой, ни буланой, ни пегой, ни саврасой и ни одной из тех, какие существуют на свете.

— И красить чтобы нельзя! — строго подтвердил Халим.

Я сознался, что при таких условиях мне пришлось бы остаться без головы.

Читать дальше

Источник: https://libcat.ru/knigi/proza/russkaya-klassicheskaya-proza/107010-nikolaj-teleshov-o-treh-yunoshah.html

Ответы Mail.ru: Телешов "домой" очень краткий пересказ плиз

Маленький Сёмка, сын переселенцев в Сибирь, умерших в дороге от тифа, сбегает из барака, чтобы вернуться домой в Расею, в село Белое на речке Узюпке.
Люди помогают ему: указывают дорогу, кормят, переправляют через реку.

Уже выздоравливающий Сёмка видит из окна больницы, как дедушку, закованного в кандалы, гонят обратно на каторгу в Сибирь.

http://znanija.com/task/11072734
Там всё написано

Рассказы и очерки, в которых Телешов повествует о невзгодах мужицкой жизни и об ужасной нужде, объединены в цикл Переселенцы. Описанию ужасов и судьбе переселенческих детей посвящены лучшие рассказы этого сборника — Нужда, Домой, Хлеб-соль и Самоходы.

Простой человек в изображении Телешова велик своей любовью к труду и умением трудиться. Он обладает прекрасными душевными качествами и духовной красотой. Демократизм и гуманистич. взгляды Т. полно выразились в цикле его рассказов 90-х гг. о рус.

крестьянах, насильственно переселяемых в Сибирь: «С богом!» , «Сухая беда» , «Елка Митрича» , «Нужда» , «Домой!» , «Хлеб-соль» .

Маленький Сёмка, сын переселенцев в Сибирь, умерших в дороге от тифа, сбегает из барака, чтобы вернуться домой в Расею, в село Белое на речке Узюпке.
Люди помогают ему: указывают дорогу, кормят, переправляют через реку.

Уже выздоравливающий Сёмка видит из окна больницы, как дедушку, закованного в кандалы, гонят обратно на каторгу в Сибирь.

«Белая цапля»Один из заезжих принцев влюбился в дочь короля – Изольду. Отец охотно дал согласие на брак дочери. Королевство начало готовиться к свадьбе принцессы. Изольда искреннее любила свой родной край, и хотела, чтобы ее свадебный наряд был таким же белоснежным, как необъятные просторы родины. Принцессе пошили белое, словно снег, платье, серый, как зимнее море, плащ.

Головной убор юная принцесса захотела изготовить такой, чтобы он был нежным и изысканным, как рисунок мороза на стекле. Но никто так и не смог сделать идеальное украшение. Однажды к принцессе пришел старик, который сказал, что может достать хохолок белой цапли и осыпать его бриллиантами, что будет лучшим украшением невесты. Но для этого следовало убить одну цаплю.

Сердобольная принцесса сразу же отказалась от подобного варианта. Однако ночью, ее начали посещать сомнения: убить надо только одну цаплю, ничего страшного в этом нет. Утром она позвала старика и велела ему отправляться в путь за хохолком.

В день свадьбы, народ с восторгом смотрел на брачующуюся принцессу: ее головной убор, сверкающий бриллиантами был таким же прекрасным как северный край. Прошли года, принцесса Изольда стала королевой земли на юге. Изольда привыкла к теплу, радовалась пению птиц и красоте цветов, которые цвели в ее королевстве круглый год.

Однажды она решила посетить своего отца и отправилась на родной север. Дома ей приснился страшный сон – во сне к ней пришли две цапли, которые рассказали, что по примеру принцессы, многие люди захотели иметь такой же красивый хохолок, и все цапли убиты. Изольда проснулась в ужасе и рассказала о сне своему отцу.

Старый король был очень огорчен, что дочь совершила такой поступок, и сказал, что массовые убийства птиц – это правда. Огорченная Изольда в этот же день вернулась в свое королевство, чтобы сделать какую-то пользу для своих людей, и тем самым окутать свой грех перед цаплями.

что вы у друг друга копируете свой ответ пишите

Маленький Сёмка, сын переселенцев в Сибирь, умерших в дороге от тифа, сбегает из барака, чтобы вернуться домой в Расею, в село Белое на речке Узюпке.
Люди помогают ему: указывают дорогу, кормят, переправляют через реку.

Уже выздоравливающий Сёмка видит из окна больницы, как дедушку, закованного в кандалы, гонят обратно на каторгу в Сибирь.

Источник: https://touch.otvet.mail.ru/question/181310882

Читать онлайн "Рассказы. Повести. Легенды" автора Телешов Николай Дмитриевич — RuLit — Страница 2

II

   Ясный морозный день. В воздухе тишина невозмутимая.

   Небо совершенно голубое, точно летом, и солнце светит по-летнему, только не греет, и белый снег вокруг блестит и искрится, так что больно смотреть, и вьется впереди наезженная дорога прихотливыми очертаниями, и не хочется отрывать взоров от сверкающей бесконечной равнины, что тянется по левой стороне не тронутая человеческими ступнями, до самых краев небосклона. Правый нагорный берег глядит на нее исподлобья, как старец-жених на молодую невесту, и там, где раскинулись старые Печоры с их колокольнями, утопающими летом в зелени садов, торчат оголенные ветки. Угрюм и задумчив этот нагорный берег, весь обросший старыми лесами; заиндевелые деревья производят самые фантастические сочетания: то чудится в них какой-то терем волшебный, то узоры, вышитые по канве, — целый русский сказочный мир встает в воображении…

   А тройки летят во всю мочь, крутя за собою снежную пыль. «Эх! Эх!» покрикивают ямщики. Чутко и вольно разносятся окрики, радостной песней заливаются колокольчики, и снежная пыль летит прямо в лицо и крепко садится на фартук повозки.

Глядишь-глядишь на все стороны, и не хочется слова сказать. Вон что-то черное виднеется в стороне — это полыньи.

Иногда полыньи встречаются очень большие, с версту длиною; говорят, не будь их, рыба не могла бы зимовать в реке, — так ли? Некогда разбирать!

   Морозный воздух вплетается в усы и в бороду, смораживает ресницы. «Эх! Эх! Други милые!» — слышится веселый окрик, и непонятно, чему веселится ямщик.

   Но тут, то там в разных местах по реке возвышаются ледяные кресты, иногда до сажени ростом.

   Бородатову надоело молчать. Он глядел направо, глядел налево: прекрасные, но одинаковые картины, хотя и одинаково прекрасные, менялись перед его глазами. Он давным-давно знает волжский обычай с ледяными крестами, но ему хочется слышать человеческий голос, который нарушил бы величаво ледяное безучастие природы.

•    — Ямщик!
•    Тот мгновенно обернулся, но тотчас же привстал, нахлобучив шапку, чтоб не свалилась, гикнул и пустил тройку еще быстрее.
•    — Ямщик!
•    — Ась?
•    Бородатов почувствовал себя барином и почему-то рассердился, по крайней мере в голосе его зазвучала командирская нотка:
•    — Что за кресты, я спрашиваю.
•    Ямщик опять привстал, хотел было опять гикнуть, но спокойно опустился на облучок и, балуя вожжами, ответил:

   — Обыкновение. Ребята делают изо льда; наколяг и сложат крестом. Так уж заведено, чтобы в крещение после обедни строить.

   — Зачем же? Примета, что ли, какая?

   — Кто ж их знает, должно быть примета.

   Для разговоров, однако, не время: вот уж чернеется кабак на седьмой версте, у дверей которого лошади останавливаются сами, потому что это тоже волжский обычай, и ни одна тройка его не минует. Ямщики проворно соскакивают с повозок и молча подходят к Матвею Матвеевичу, ухмыляясь и почесывая в затылках. Лошади стоят, тяжело дыша; от них валит пар, замерзая вокруг губ и ноздрей.

   Получив по серебряной монете, ямщики через минуту вернулись, утирая рукавом губы, вскочили снова на облучки, гикнули, и повозки, взвизгнув полозьями по скрипучему снегу, опять понеслись вдаль.

   Много было прикушено языков, много было посажено синяков на лбы и шишек на затылки, прежде чем выдуман такой экипаж. Русский человек доходил до него постепенно, не торопясь, и всякий раз умудрялся горьким опытом.

   Засел в этот «бабушкин чепчик», приделанный к высоким розвальням, натянул на ноги меховое одеяло, и лети хоть за тридевять земель, ни о чем не горюя. Что ей сделается, этой повозке? Наскочила на кочку — небось! не опрокинется набок, потому что по бокам приделаны отводы, вроде вторых оглоблей, которые берегут ее и слева и справа.

Понесется ли она по ухабам, и то не беда, — разве только охнешь от неожиданности, а уж язык не прикусишь и не станешь бодаться с ямщицкой спиной или с своим собственным чемоданом.

Чепчик сделан из прочного лубка и околочен циновкою; на случай солнца — сверху спускается «зонтик», на случай вьюги поднимается фартук до самого зонтика, а на случай голода или жажды в кузове имеются два кармана, где хранится все необходимое: закуска, коньяк, табак и тому подобное.

Под сиденьем — перина, за спиною — подушки, так что ни сидишь, ни лежишь, а натянешь на ноги меховое одеяло да завернешься покрепче в доху поверх полушубка, поднимешь фартук, опустишь зонтик да выпьешь на сон грядущий так тут не то что ухабы или мороз, а никакая метель не страшна!

1.    Пока тянулась однотонная ледяная картина, пока по свежему следу мчались повозки, крутя за собою снежную пыль, Матвей Матвеевич, не успевши еще освоиться, ежился и потирал руки от холода, молча следя за бегом коней, а потом, откинувшись глубоко на подушки, сказал Бородатову:
2.    — Ну-ка, Федор Николаевич!
3.    Тот проворно вынул из кармана повозки откупоренную бутылку и молча налил коньяку в дорожный стаканчик.
4.    Панфилов молча выпил, закусил леденцом и молча кивнул на бутылку, что означало: «Выпей и ты!»

   Выпил и Бородатов. Выпили и в задней повозке; только те догадались эго сделать пораньше и теперь занялись разговорами. Кротов узнал, что ямщика зовут Еремеем и что у него пять человек детей.

   Переговариваясь и пошучивая с ямщиками, путники весело и незаметно добрались до первой станции Кстово, расположенной почти у самого берега. Здесь почему-то не говорят «кресты», а говорят «кеты», и не говорят «креститься», а говорят «кститься», потому и станцию называют не Крестово, а Ксюво. Сделав крутой поворот, тропки с звоном и шумом подкатнлл к крыльцу.

   В это время от крыльца отъезжали повозки Тирмана и Сучкова. Как только их увидал Матвей Матвеевич, так и остолбенел, не успев даже вытащить из повозки ногу, и стоял на одной, точно аист.

   — Так и есть! — вскричал он в негодовании. — Надули! Надули! — И, выскочив на снег, не знал, куда деваться. — А все вы! — набросился он на приказчиков. — Укладывались десять лет! Староста! — закричал он еще громче, распахивая шубу.

   — Живо! Курьерских!.. А вы, молодцы, — обратился он к ямщикам, удружили: получай по рублю!

   Новые ямщики целою толпой хлопотали между тем у повозок, впрягая свежие тройки.

   — Скорей! Скорей! — волновался Матвей Матвеевич, то подходя к повозкам и понукая ямщиков, то вглядываясь вдаль и щурясь на две черневшие точки.

   — Прописаны подорожные? Садитесь! Пошел, ямщик!

   Догоняй те тройки!

   Взвился кнут — и лошади помчались. Волнение Панфилова, однако, не улеглось. Все внимание его было обращено на дорогу, по которой вдалеке неслись две скачущие тройки.

   — Пошел! Гони! — покрикивал Матвей Матвеевич, не спуская с них глаз. Да пошел же ты, черт тебя побери!

   Ямщик нахлестывал лошадей и торопился, в надежде получить на чай, не обращая внимания на ругань. Тройка летела, а Панфилов все не мог успокоиться.

Источник: https://www.rulit.me/books/rasskazy-povesti-legendy-read-410503-2.html

Рассказы. Повести. Легенды

На тройках

I

   В суровые январские морозы 188* года приближался к Нижнему Новгороду поезд, с которым ехали преимущественно торговые лица; они направлялись в Ирбит, где начиналась в это время большая сибирская ярмарка.

Тут ехали и завзятые торгаши с вечною думой на лице — перехитрить всех на свете, были и степенные люди, именуемые «русаками», с бородами лопатой и бородами козлом, были бритые туляки, похожие не то на хлыстов, не то на актеров, а больше на южных колонистов-немцев; ехали солидные представители именитого купечества, ехали доверенные крупных фирм и приказчики всевозможных категорий, имеющие право здороваться с купцами за руку и не имеющие. Среди пассажиров первого класса сидел молодой человек лет двадцати, с румяными щеками и едва пробившимися усиками, Мефодий Иванович Кумачев, сын известного миллионера, только еще весною покинувший школьную скамью. Он ехал впервые на ярмарку — из любопытства.

   За окнами мелькали занесенные снегом рощи и поляны, сторожевые будки, селения.

Поглядывая то в окно, то на пробуждающихся соседей, Кумачев думал о предстоящем далеком пути по лесам и дорогам; его соблазняла эта таинственная перспектива — увидать остатки первобытной Руси, поговорить с лихими волжскими ямщиками, скоротать ночь где-нибудь на глухой далекой станции; но, прельщаясь всем этим, он чувствовал себя не особенно ловко в компании таких солидных и пожилых людей, как Сучков или Панфилов, которые сидели теперь рядом с ним и с которыми придется ехать еще чуть не неделю вместе. «Для чего нам понадобилась эта компания?» — думал он, досадуя на своего попутчика, который непременно желал, чтоб эти двое ехали с ними. Его попутчик был лет сорока пяти, большой весельчак и затейник, низенький, живой, с бойкими черными глазами, по имени Виктор Германович Тирман, московский фабрикант, умевший жить, несмотря на ограниченные средства, не хуже всякого богача.

   — Прекрасно, прекрасно! — оживленно говорил Тирман, смеясь и потирая руки. — Поедемте все вместе! куда торопиться?

   — Мне торопиться некуда, — соглашался Сучков, пожилой красивый мужчина, с мягкими манерами, с холеным белым лицом и холеными бакенбардами. Сделайте одолжение, ехать вместе приятнее. А то с моим приказчиком забудешь, как говорят по-русски: от него, кроме «да-с» да «нет-с», во всю дорогу ничего не услышишь.

   Панфилов соглашался тоже. Это был высокий коренастый мужчина лет за пятьдесят, с толстыми щеками и небольшою, но густою бородой, в которую вплелась сильная проседь. Он и Сучков были по виду такие серьезные люди и вели между собою такие скучные разговоры — все о делах да о причинах, что Кумачеву не о чем было сказать с ними даже двух слов.

   Согласившись не расставаться, все пожали друг другу руки, и разговор у них после этого прекратился. Панфилов открыл пред собою газету с намерением читать. Однако не чтение занимало теперь его мысли и не торговля; его тревожил иной вопрос, большой для него важности.

Из поездки в Ирбит купцы сделали нечто вроде спорта: есть такие, что ухитряются доехать от Москвы в пять суток, есть такие, что едут шесть дней, а некоторые едут полторы недели и больше; последние, конечно, не участвуют в спорте и едут как бог на душу положит, посмеиваясь над усилиями первых во что бы то ни стало обогнать друг друга; зато первые мчатся на тройках, не щадя ни здоровья, ни денег, и с похвальбой приезжают в Ирбит. Местное население недоверчиво покачивает головами: можно ли добраться до них из Москвы в пять суток?! Но купцы в удостоверение достают из кармана газету от того числа, когда выехали из Москвы, и простодушные обыватели в удивлении разводят руками.

   Матвей Матвеевич Панфилов был человек крайне самолюбивый. Почти тридцать лет он посещает ежегодно Ирбитскую ярмарку, и там про него идет слава, что быстрей его никто не ездит.

Сучков и Тирман считались самыми опасными конкурентами, у которых все приспособлено, и лошади и повозки, чтобы лететь сломя голову.

Равняться с ними было довольно трудно: про Тирмана шла молва, будто в дороге он не ест и не спит, а все время держит в руках нагайку и погоняет ею то лошадей, то ямщика — благо в тех местах народ невзыскательный. Да и Сучков тоже ездок записной — за деньгами не стоит, скандалов никаких не боится, и ямщику у него на выбор: рубль на чай либо по шее; поэтому и летит, как птица. Смущали Матвея Матвеевича такие попутчики.

   Поезд подходил уже к самой станции, когда Тирман, взявши с полки свой саквояж, сказал, обращаясь к соседям:

   — Значит, вместе, господа? Заказывайте кофе, а я за багажом покуда пройду.

   С этими словами он вышел на тормоз вместе с Кумачевым.

   Чудное утро, солнечное и слегка морозное, сияло в Нижнем Новгороде.

На остановившийся поезд бросились носильщики, из вагонов повалил народ, все смешалось, и Матвей Матвеевич насилу отыскал своих приказчиков, ехавших во втором классе.

Верный данному слову — не торопиться, он прошел прямо в буфет и занял отдельный столик, заказавши кофе для себя и для своего главного приказчика Бородатова, человека солидного и благообразного.

   — А вы скорей на извозчика да укладывайте повозки. Живо!

   Двое других, к которым относились эти слова, сейчас же повернулись и молча пошли к двери.

Это были тоже служащие Панфилова: конторщик Кротов, похожий более на церковного певчего, суровый, басистый, и приказчик Анютин, который обладал нежным взглядом и сладким голосом, хотя был плешивый и рыжий.

   Глядя на Панфилова, не спеша отхлебывавшего кофе и курившего папиросу, можно было подумать, что он в самом деле никуда не торопится; разве только частое поглядывание на часы и обнаруживало его тревогу. Напрасно, однако, дожидался он Тирмана, ушедшего получать багаж, и Сучкова, ушедшего умываться. К кофе никто не явился.

   «Тем лучше!» — подумал Матвей Матвеевич и, не торопясь, будто прогуливаясь от нечего делать, вышел вместе с Бородатовым из вокзала и, как только вышел, сейчас же как бешеный вскочил к первому извозчику и погнал что есть мочи на почтовую станцию.

   Вот они, панфиловские повозки! Вот стоят у самых ворот, и добрые кони встряхивают колокольчиками… Матвей Матвеевич взглянул на свои повозки, маленькие, легкие, приспособленные для быстрой езды, взглянул на громадных коней, впряженных тройками, которые били в нетерпении снег копытами и мотали головами, — на этакой тройке да не лететь!

   «Постой же! — погрозил он кому-то, улыбаясь. Улыбались и ямщики, давно знавшие Панфилова и чуявшие в карманах хорошую подачку на чай. Готовясь вспрыгнуть на облучки, они весело разбирали вожжи, а путники, надевши сверх полушубков теплые дохи, усаживались по местам.

Огромное тело Панфилова заняло почти всю повозку, и Бородатов еле-еле пристроился сбоку, завидуя другим приказчикам, которые вдвоем засели во вторую повозку, разделивши места по-товарищески.

Содержатель «Вольной почты», провожая старых знакомых, одолжил по особому случаю Матвею Матвеевичу курьерскую подорожную.

   — Все сели? — раздался громкий окрик.

   — С богом! — ответили из задней повозки.

   — С богом! — скомандовал Панфилов и, сняв меховую шапку, перекрестился.

   Лошади тронули…

   Сначала проехали «Вольную почту», потом замелькала своими рядами и вывесками Нижегородская ярмарка, пустующая в это время года и вся занесенная снегом; мелькнул водопровод, и лошади спустились на Оку. Ехали не спеша: то и дело мешались встречные обозы, или городские сани перерезывали путь.

Вот в правой стороне показался Нижний, а вот и кремль, на который все стали креститься; вот мелькнул красавец Откос; потянулись караваны огромных барок, зазимовавших во льду, но все это мало-помалу осталось уже позади, исчезли всякие признаки жилья, и перед глазами развернулась одна широкая, бесконечная «кормилица-матушка» — Волга.

Источник: https://lib-king.ru/265102-rasskazy-povesti-legendy.html