Краткое содержание сенкевич огнём и мечом за 2 минуты пересказ сюжета

Генрик Сенкевич

Огнем и мечом

Часть первая

Глава I

Год 1647 был год особенный, ибо многоразличные знамения в небесах и на земле грозили неведомыми напастями и небывалыми событиями.

Тогдашние хронисты сообщают, что весною, выплодившись в невиданном множестве из Дикого Поля, саранча поела посевы и травы, а это предвещало татарские набеги. Летом случилось великое затмение солнца, а вскоре и комета запылала в небесах.

Над Варшавою являлись во облаке могила и крест огненный, по каковому случаю назначалось поститься и раздавали подаяние, ибо люди знающие пророчили, что мор поразит страну и погибнет род человеческий. Ко всему еще и зима наступила столь мягкая, какой и старики не упомнят.

Рои на пасеках колотились и гудели, а по дворам мычала скотина. Поскольку ход натуры вовсе, казалось, повернул вспять, все на Руси, ожидая небывалых событий, обращались тревожной мыслью и взором к Дикому Полю, так как беда могла прийти скорее всего оттуда.

На Поле же ничего примечательного не происходило. Никаких особых побоищ или стычек, кроме привычных и всегдашних, не случалось, а об этих ведали разве что орлы, вороны, ястребы и полевой зверь.

Уж таким оно, это Поле, было. Последние признаки оседлой жизни к югу по Днепру обрывались вскоре за Чигирином, а по Днестру – сразу за Уманью; далее же – до самых до лиманов и до моря – только степь, как бы двумя реками окаймленная.

В днепровской излучине, на Низовье, кипела еще за порогами казацкая жизнь, но в самом Поле никто не жил, разве что по берегам, точно острова среди моря, кое-где попадались «паланки». Земля, хоть и пустовавшая, принадлежала de nomine[1].

Речи Посполитой, и Речь Посполитая позволяла на ней татарам пасти скот, но коль скоро этому противились казаки, пастбища то и дело превращались в поле брани.

Сколько в тех краях битв отгремело, сколько народу полегло – ни счесть, ни упомнить. Орлы, ястребы и вороны – одни про то и знали, а кто в отдалении слышал плескание крыл и карканье, кто замечал птичьи водовороты, над одним кружащиеся местом, тот знал, что либо трупы, либо кости непогребенные тут лежат… На людей в травах охотились, словно на волков или сайгаков. Охотился кто хотел.

Преступник в дикой степи спасался от закона, вооруженный пастырь стерег стада, рыцарь искал приключений, лихой человек – добычи. Казак – татарина, татарин – казака. Бывало, что и целые дружины стерегли скот от бесчисленных охотников до чужого.

Порою прокатывалась по ней большая война. Тогда волнам подобно плыли татарские чамбулы, казацкие полки, польские или валашские хоругви; по ночам ржание коней вторило волчьему вою, голоса барабанов и медных труб долетали до самого Овидова озера, а то и до моря, а на Черном Шляхе, на Кучманском – тут, можно сказать, просто половодье людское.

Рубеж Речи Посполитой стерегли от Каменца и до самого до Днепра заставы и «паланки», так что, если дороги грозились наводниться пришельцами, об этом узнавали по бессчетным птичьим стаям, всполошенным чамбулами и устремлявшимся на север.

Но татарин – выступи он из Черного Леса или перейди Днестр с валашской стороны – появлялся все-таки в южных воеводствах вместе с птицами.

Однако в зиму ту шумливые птицы не устремлялись к Речи Посполитой. В степи было даже тише обычного. К началу повествования нашего солнце уже садилось, и красноватые лучи его озаряли округу, пустынную совершенно.

По северному краю Дикого Поля, по всему Омельнику до самого его устья наизорчайший взгляд не углядел бы ни живой души, ни даже малейшего движения в темном, сохлом и поникшем бурьяне. Солнце теперь только половиною круга своего виднелось над горизонтом. Небо меркло, отчего и степь помалу погружалась в сумрак.

На левом берегу, на небольшой возвышенности, скорее похожей на курган, чем на холм, еще виднелись остатки каменной твердыни, поставленной некогда Теодориком Бучацким и разрушенной затем войнами. От руин этих ложились длинные тени. Внизу поблескивали воды широко разлившегося Омельника, в месте том сворачивавшего к Днепру.

Но свет все более меркнул и на небе, и на земле. С высоты доносились клики журавлей, тянувших к морю, более же ни один голос безмолвия не нарушал.

Поэтому, когда шнуры, указывавшие полночь, начинали догорать, на заставах по этим несчастным служили заупокойную. Еще рассказывали, будто такие же тени, но всадников, скитаясь по глухим местам, заступают дорогу проезжим, стеная и моля о знаке креста святого. Бывали призраки, пугавшие людей воем.

Искушенное ухо издалека могло отличить их завывания от волчьих. Еще видали целые воинства теней – эти иногда столь близко подходили к заставам, что часовые трубили larum[2]. Такие случаи предвещали, как правило, немалую войну.

Встреча с одиночной тенью тоже не сулила ничего хорошего, но не всегда следовало предполагать недоброе, ибо перед дорожными иногда и живой человек возникал и пропадал, как тень, так что только призраком и мог быть сочтен.

А поскольку над Омельником спустилась ночь, ничего не было удивительного в том, что сразу – возле заброшенной крепости – возник не то дух, не то человек. Луна, как раз выглянувшая из-за Днепра, выбелила пустынную местность, головки репейников и степные дали.

Тотчас ниже по течению в степи появились какие-то ночные создания. Мимолетные тучки то и дело застили луну, и облики эти то белелись во тьме, то меркли. Иногда они пропадали вовсе и как бы таяли во мраке.

Приближаясь к вершинке, на которой стоял упомянутый всадник, они, то и дело останавливаясь, тихо, осторожно и медленно крались.

В движении этом было что-то пугающее, впрочем, как и во всей степи, с виду такой безмятежной. Ветер порою задувал с Днепра, поднимая печальный шелест в сохлых репьях, клонившихся и трепетавших точно с перепугу. Но вот, поглощенные тенью развалин, облики пропали. В бледном сиянии ночи видать было только недвижимого на взгорье всадника.

Вдруг раздался пронзительный свист. Многие голоса разом и душераздирающе завопили: «Алла! Алла! Исусе Христе! Спасай! Бей!» Загремели самопалы, красные вспышки разорвали мрак. Конский топот смешался с лязгом железа.

Еще какие-то всадники возникли в степи словно из-под земли. Настоящая буря взметнулась в этой только что безмолвной и зловещей пустыне. Потом стоны человеческие стали вторить страшным воплям, и наконец все утихло.

Бой закончился.

• Надо полагать – в Диком Поле разыгрывалась одна из обычных сцен.
• Всадники съехались на взгорье, некоторые спешились, внимательно к чему-то приглядываясь.
• Из темноты послышался громкий, повелительный голос:

– Эй там! Высечь огня да запалить!

Тотчас посыпались искры, и сразу вспыхнул сухой очерет с лучиной, каковые путешествующий по Дикому Полю всегда возил с собою.

Немедля в землю был воткнут шест с каганцом, и падающий сверху свет резко и ярко осветил десятка полтора людей, склонившихся над кем-то, недвижно распростертым.

Источник: https://lib-king.ru/24481-ognem-i-mechom-chast-2.html

Генрик Сенкевич — Огнем и мечом. Часть 2

На сайте bookcityclub.ru вы можете прочитать онлайн и скачать Огнем и мечом. Часть 2 Автор книги Генрик Сенкевич . Жанр: Историческая проза, год издания неизвестен, город неизвестен, издатель неизвестен, isbn: нет данных.

Роман «Огнем и мечом» посвящен польскому феодальному прошлому и охватывает время с конца 40-х до 70-х годов XVII столетия. Действие романа происходит на Украине в годы всенародного восстания, которое привело к воссоединению Украины и России.

Это увлекательный рассказ о далеких и красочных временах, о смелых людях, ярких характерах, исключительных судьбах.Сюжет романа основан на историческом материале, автор не допускает домыслов, возможных в литературных произведениях.

Но по занимательности оригинальному повороту событий его роман не уступает произведениям Александра Дюма.

Генрик Сенкевич

Огнем и мечом. Часть вторая

Погожей летней ночью по правому берегу Валадынки спускались к Днестру двенадцать всадников.

Двигались медленно, можно сказать, нога за ногу. Впереди, шагов на пятьдесят опережая остальных, как бы передовым охранением, ехали двое, но, не находя, видно, причин остерегаться, не по сторонам смотрели, а меж собою переговаривались, причем то и дело придерживали коней, оглядываясь на спутников, и тогда один из этих двоих покрикивал:

— Полегче там! Полегче!

• И отряд еще больше замедлял шаг, разве что не стоял на месте.
• Наконец, обогнув холм, укрывавший всадников своею тенью, отряд вышел на открытое место, залитое лунным светом, и сразу стала понятна осторожность: посреди вереницы всадников две лошади, идущие рядом, несли привязанную к седлам люльку, а в люльке кто-то лежал.
• Серебряные лучи освещали бледное лицо и сомкнутые веки.

За люлькой следовали десятеро вооруженных верховых. По пикам без прапорцев можно было узнать, что это казаки. Одни вели в поводу вьючных лошадей, другие ехали налегке, но если двоих, что были впереди, казалось, ничего вокруг не интересовало, эти поглядывали по сторонам с явной опаскою и тревогой.

Окрестность, однако, выглядела совершенною пустыней.

Тишину нарушали только удары копыт да восклицания одного из передовых всадников, то и дело повторявшего:

— Полегче там! Осторожней!

1. Наконец он обратился к своему спутнику и спросил:
2. — Горпына, далеко еще?
3. Спутник, звавшийся Горпыною и на самом деле бывший одетой в казацкое платье здоровенной девахой, поглядел на звездное небо и ответил:

— Не так чтобы. До полуночи доберемся. Проедем Вражье урочище, потом Татарский Разлог, а там до Чертова яра рукой подать. После полуночи и до вторых петухов лучше туда не соваться. Мне-то ничего, а вам плохо может быть, ой плохо.

Тот, кто спрашивал, пожал плечами.

— Знаю, — сказал он, — тебе сам черт брат, да только и с чертом сладить можно.

— Пока еще никто не сладил, — ответила Горпына. — А лучшего укрывища для своей княжны, соколик, ты во всем свете не сыщешь. И здесь-то ночью никто не пройдет, разве что со мной, а в яру и вовсе живой души не бывало. Кто за ворожбой придет, тот станет поодаль и меня поджидает. Ни одна собака не доберется туда: ни лях, ни татарин, никто, никто. Страшно в Чертовом яру, сам увидишь.

— Страшно не страшно, а захочу — приду.

— Днем, конечно, придешь.

— Хоть днем, хоть когда. А черт дорогу заступит, рога обломаю.

— Эх, Богун, Богун!

— Ой, Горпына, Горпына! За меня не бойся. Приберет меня дьявол, не приберет — не твоя забота, тебе же я одно скажу: водись сколько влезет со своими чертями, лишь бы княжна горя не знала; если с нею что станется, ни черти, ни дьяволы тебе не помогут.

— Однажды уже топили меня, еще когда мы с братом на Дону жили, в другой раз заплечный мастер в Ямполе голову обрил — так что мне теперь все трын-трава. Но здесь дело иное. Не в службу, а в дружбу я ее от нечистой силы стеречь буду, волоску не дам с головы упасть, а люди ей у меня не страшны. Твоя будет, никуда не денется.

— Ах ты, сова! Коли так, зачем мне беду наворожила, какого черта прожужжала все уши: «Лях при ней! Лях при ней!»?

— Духи так говорят, не я. Но, может, что и переменилось. Завтра на мельничном колесе погадаю. Вода все скажет, только глядеть нужно долго. Сам увидишь. Но ведь ты пес бешеный: скажешь тебе правду — тотчас гневаешься и за чекан…

Разговор оборвался, слышно было цоканье копыт по камням, да какие-то звуки доносились со стороны реки, словно там кузнечики стрекотали.

Богун даже ухом не повел, хотя среди ночи подобные звуки могли озадачить. Он обратил лицо к луне и задумался.

— Горпына!.. — сказал он несколько погодя.

— Чего?

— Ты колдунья, должна знать: правда ли, такое зелье есть, от которого и постылых любят? Любисток, что ли?

— Любисток. Только он твоей беде не поможет. Глоточка бы княжне хватило, не люби она другого, но раз любит, знаешь, что будет?

— Что?

— Еще сильней прилучится к тому, другому.

— Пропади ты со своим любистком! Каркать умеешь, а помочь не хочешь.

— Послушай: я другое былье, что в земле растет, знаю. Кто его отвару выпьет, два дня и две ночи лежмя пролежит, про все позабудет. Дам я ей этого зелья — а ты…

Казак дернулся в седле и уставил на колдунью свои горящие во тьме очи.

— Чего-чего?

— Тай годi! — выкрикнула ведьма и залилась зычным смехом — точно кобылица заржала.

Смех этот зловещим эхом прокатился по оврагам.

— Сука! — сказал атаман.

Глаза его стали постепенно меркнуть, и он снова глубоко задумался, а потом заговорил словно бы сам с собою:

— Нет, нет! Когда мы Бар брали, я первым в монастырь ворвался, чтоб от сброда пьяного ее уберечь, снести башку каждому, кто хоть пальцем ее коснется, а она себя ножом и теперь божьего свету не видит… А тронь я ее, опять схватится за нож или в речку прыгнет — не уберечь ее тебе, бессчастный!

— Лях ты душой, не казак — девку по-казацки приневолить не хочешь…

— Кабы я лях был! — воскликнул Богун. — О, если бы я был лях!

И, пронзенный болью, за голову обеими руками схватился.

— Причаровала, гляжу, тебя эта полячка, — пробормотала Горпына.

— Ой, причаровала! — печально ответил казак. — Чтоб мне от шальной пули пасть, на колу собачью жизнь окончить… Одна она нужна мне, и больше никто, а я ей не нужен!

— Дурной! Она ж твоя! — сердито воскликнула Горпына.

— Замолчи! — вскричал казак в ярости. — А если она на себя руки наложит? Да я тебя разорву, себя искалечу, башку разобью об камень, на людей кидаться, как пес, буду.

— Ничего ей не станется. Не помрет.

— Помрет — я тебя к двери приколочу.

— Нету над ней твоей воли.

— Нету, нету. Пусть бы уж меня ножом пырнула, хоть бы убила, и то лучше.

— Глупая ляшка. Нет бы ей прилепиться к тебе по доброй воле! Где она краше сыщет?

— Помоги ты мне, а я тебе дукатов горшок насыплю и в придачу еще один

— жемчугу. Мы в Баре много чего взяли, да и прежде брали.

— Богат ты, как князь Ярема, и славен. Говорят, тебя сам Кривонос боится.

Казак махнул рукой.

— Что с того, коли серце болить…

И снова настало молчанье. Берег реки делался все более дик и пустынен. Белый свет луны причудливо искажал очертания скал и деревьев. Наконец Горпына сказала:

— Вот оно, Вражье урочище. Дальше всем бы рядом лучше быть.

• — Почему?
• — Гиблое место.
• Они придержали коней, и минуту спустя едущие позади их догнали.
• Богун привстал в стременах и заглянул в люльку.

— Спить? — спросил он.

— Спить, — ответил старый казак, — солодко, як дитина.

— Я ей сон-травы дала, — сказала ведьма.

— Полегче, осторожно, — повторял Богун, не сводя глаз со спящей, — щоб ви …… не розбудили. Мiсяць …й просто в личко загляда†, серденьку мойому.

— Тихо свiтить, не розбудить, — шепнул один из казаков.

И отряд двинулся дальше. Вскоре подъехали к Вражьему урочищу. Это был холм над самой рекой, невысокий и облый, точно круглый, лежащий на земле щит. Луна заливала его светом, озаряя белые, разбросанные повсюду камни. Кое-где они лежали поврозь, кое-где кучами, словно развалины каких-то строений, остатки разрушенных храмов и замков.

Кое-где из земли, наподобие кладбищенских надгробий, торчали каменные плиты. Весь холм представлялся одной гигантской руиной.

Быть может, когда-то встарь, во времена Ягеллы, здесь и кипела жизнь, но сейчас холм этот и вся окрестность, до самого Рашкова, были глухой пустынею, в которой селился лишь дикий зверь да по ночам водила свои хороводы нечистая сила.

И впрямь, едва путники одолели половину склона, легкий до сих пор ветерок превратился в настоящий вихрь, который с мрачным, зловещим свистом пронесся над взгорьем, и почудилось молодцам, будто послышались из развалин словно вырывающиеся из сгнетенных грудей тяжкие вздохи, смех, рыдания, детский плач и жалобные стоны.

Холм стал оживать, перекликаться разными голосами.

Из-за камней, казалось, выглядывали высокие темные фигуры: диковинных очертаний тени беззвучно скользили меж валунов, вдали мерцали во мраке, точно волчьи глаза, какие-то огоньки, ко всему еще с другого конца взгорья, где теснее всего громоздились камни, донесся низкий горловой вой, которому другие голоса тотчас стали вторить.

— Сiромахи? — прошептал молодой казак, обращаясь к старому есаулу.

— Упыри, — ответил есаул еще тише.

— О! Господи помилуй! — вскричали в страхе остальные, сдергивая шапки и истово крестясь.

Лошади начали храпеть и прясть ушами. Горпына, ехавшая впереди всех, вполголоса бормотала непонятные слова, будто сатанинскую молитву читала. Лишь когда достигли противоположной оконечности взгорья, она обернулась и сказала:

— Ну, все. Здесь уже тихо. Заклятьем пришлось отгонять, а то они голодные больно.

Все облегченно вздохнули. Богун с Горпыной снова поехали вперед, а казаки, минуту назад боявшиеся даже перевести дух, зашептались. Каждый стал вспоминать разные встречи с духами либо с упырями.

— Когда б не Горпына, не прошли бы, — сказал один.

— Сильна вiдьма.

— А наш атаман и дiдька не боится. Ухом не повел, глазом не моргнул, только на свою зазнобу оглядывался.

— Приключись с ним, что со мною было, не больно бы хорохорился, — сказал старый есаул.

— А что же с вами, отец Овсивой, приключилось?

— Ехал я раз из Рейментаровки в Гуляйполе, а дело было ночью. Еду мимо кладбища, вдруг бачу, что-то сзаду с могилы прыг на кульбаку. Оборачиваюсь: дите, бледное-бледное, аж синее!.. Видать, татары в полон вели с матерью и помер младенец неокрещенным.

«Сгинь! Пропади!» — а он охнул, ухватился за рукоять кинжала и по острею под дернину утек. Начертил я на земле крест и поехал.

— Неужто в Валахии упырей столько?

— Считай, каждый второй валах как помрет — в упыря обращается, и валашские самые изо всех вредные. Их там бруколаками зовут.

— А кто сильнее: дiдько или упырь?

— Дiдько сильней, а упырь злее. Дiдька одолеешь, он тебе служить будет, а от упырей проку никакого — только и глядят, где бы крови напиться. Но дiдько завсегда атаман над ними.

— А Горпына дiдьками верховодит.

— Это точно. Покуда жива — верховодит. Не имей она над ними силы, атаман бы ей своей зозули не отдал, бруколаки девичью кровушку страсть как любят.

— А я слыхал, им к невинной душе доступа нету.

— К душе нету, а к телу — очень даже есть.

— Ой, упаси господь! Она же раскрасавица прямо! Кровь с молоком! Знал наш батько, что брать в Баре.

Овсивой прищелкнул языком.

— Чего и говорить. Чисто золото ляшка…

— А мне эту ляшку жалко, — сказал молодой казак. — Когда мы ее в люльку клали, она белы рученьки свои сложила и так просила, так просила: «Убий, каже, не губи, каже, нещасливо …!»

— Не будет ей плохо.

Тут подъехала Горпына, и разговор оборвался.

— Эй, молодцы, — сказала ведьма, — вот и Татарский Разлог. Да не бойтесь вы, здесь только одна ночь в году страшная, а Чертов яр и мой хутор уже близко.

И вправду, скоро послышался собачий лай. Отряд вступил в горловину яра, идущего от реки под прямым углом и такого узкого, что четверо конных едва могли ехать рядом. По дну яра, словно змея, переливчато блестя в лунном свете, быстро бежал к реке ручеек.

По мере того как всадники продвигались вперед, крутые, обрывистые склоны расступались, образуя полого поднимающуюся, довольно большую долину, с боков замкнутую скалами. Кое-где росли высокие деревья. Ветра здесь не было.

Долгие черные тени от дерев ложились на землю, а на прогалинах, залитых лунным светом, сверкали какие-то белые округлые и продолговатые предметы, в которых казаки, к ужасу своему, распознали людские черепа и кости. Молодцы, то и дело крестясь, пугливо озирались.

Внезапно вдалеке блеснул за деревьями огонек, и тотчас прибежали две собаки, огромные, черные, страшные, с горящими как угли глазами; завидев людей и лошадей, они начали громко лаять. Лишь услышав голос Горпыны, они унялись и, тяжело дыша и хрипя, стали бегать вокруг всадников.

— Жуть какая, — шептали казаки.

— Это не псы, — уверенно пробормотал старый Овсивой.

Тем временем из-за дерев показалась хата, за нею конюшня и дальше, на пригорке, еще какое-то строенье. Хата выглядела добротной и просторной, окошки ее светились.

— Вот и мой двор, — сказала Богуну Горпына, — а там мельница, что зерна, кроме нашего, не мелет, да я ворожиха, на воде ворожу. Поворожу и тебе. Молодица в горнице жить будет. Может, захочешь стены прибрать — тогда лучше ее пока на другую половину перенести. Стой! Слезай с коней!

Всадники остановились, а Горпына крикнула:

— Черемис! Угу! Угу! Черемис!

Какая-то фигура с пучком горящих лучин в руке появилась на пороге хаты и, поднявши кверху огонь, молча уставилась на казаков.

Это был уродливый старик, маленький, почти карлик, с плоским квадратным лицом и раскосыми, узкими, как щелки, глазами.

— Ты что за дьявол? — спросил Богун.

— Без толку спрашиваешь — у него язык отрезан, — сказала великанша.

— А ну, подойди поближе.

— Слушай, — продолжала девка, — а если княжну на мельницу отнести пока? Молодцы твои будут горницу прибирать да гвозди заколачивать, как бы не разбудили.

Княжна, напоенная Горпыниным сонным зельем, не пробудилась, только веки ее от света лучины легонько вздрагивали. Лицо в красных отблесках уже не казалось мертвенно-бледным.

А возможно, девушку баюкали чудные сны, ибо она улыбалась сладко во время странного этого шествия, похожего на похороны. Богун смотрел на нее, и казалось ему, сердце вот-вот выскочит у него из груди.

«Миленька моя, пташка моя!» — шептал атаман тихо и грозно, хотя прекрасные черты его лица смягчились, тронутые пламенем любви, которая, вспыхнув, разгоралась в его душе все сильнее, — так огонь, забытый путником, разгораясь, охватывает дикие степи.

Источник: https://www.bookcityclub.ru/104165-genrik-senkevich-ognem-i-mechom-chast-2.html

Генрик Сенкевич: Огнем и мечом. Часть 2

Генрик Сенкевич

Огнем и мечом. Часть вторая

Погожей летней ночью по правому берегу Валадынки спускались к Днестру двенадцать всадников.

Двигались медленно, можно сказать, нога за ногу. Впереди, шагов на пятьдесят опережая остальных, как бы передовым охранением, ехали двое, но, не находя, видно, причин остерегаться, не по сторонам смотрели, а меж собою переговаривались, причем то и дело придерживали коней, оглядываясь на спутников, и тогда один из этих двоих покрикивал:

— Полегче там! Полегче!

• И отряд еще больше замедлял шаг, разве что не стоял на месте.
• Наконец, обогнув холм, укрывавший всадников своею тенью, отряд вышел на открытое место, залитое лунным светом, и сразу стала понятна осторожность: посреди вереницы всадников две лошади, идущие рядом, несли привязанную к седлам люльку, а в люльке кто-то лежал.
• Серебряные лучи освещали бледное лицо и сомкнутые веки.

За люлькой следовали десятеро вооруженных верховых. По пикам без прапорцев можно было узнать, что это казаки. Одни вели в поводу вьючных лошадей, другие ехали налегке, но если двоих, что были впереди, казалось, ничего вокруг не интересовало, эти поглядывали по сторонам с явной опаскою и тревогой.

Окрестность, однако, выглядела совершенною пустыней.

Тишину нарушали только удары копыт да восклицания одного из передовых всадников, то и дело повторявшего:

— Полегче там! Осторожней!

1. Наконец он обратился к своему спутнику и спросил:
2. — Горпына, далеко еще?
3. Спутник, звавшийся Горпыною и на самом деле бывший одетой в казацкое платье здоровенной девахой, поглядел на звездное небо и ответил:

— Не так чтобы. До полуночи доберемся. Проедем Вражье урочище, потом Татарский Разлог, а там до Чертова яра рукой подать. После полуночи и до вторых петухов лучше туда не соваться. Мне-то ничего, а вам плохо может быть, ой плохо.

Тот, кто спрашивал, пожал плечами.

— Знаю, — сказал он, — тебе сам черт брат, да только и с чертом сладить можно.

— Пока еще никто не сладил, — ответила Горпына. — А лучшего укрывища для своей княжны, соколик, ты во всем свете не сыщешь. И здесь-то ночью никто не пройдет, разве что со мной, а в яру и вовсе живой души не бывало. Кто за ворожбой придет, тот станет поодаль и меня поджидает. Ни одна собака не доберется туда: ни лях, ни татарин, никто, никто. Страшно в Чертовом яру, сам увидишь.

— Страшно не страшно, а захочу — приду.

— Днем, конечно, придешь.

— Хоть днем, хоть когда. А черт дорогу заступит, рога обломаю.

— Эх, Богун, Богун!

— Ой, Горпына, Горпына! За меня не бойся. Приберет меня дьявол, не приберет — не твоя забота, тебе же я одно скажу: водись сколько влезет со своими чертями, лишь бы княжна горя не знала; если с нею что станется, ни черти, ни дьяволы тебе не помогут.

— Однажды уже топили меня, еще когда мы с братом на Дону жили, в другой раз заплечный мастер в Ямполе голову обрил — так что мне теперь все трын-трава. Но здесь дело иное. Не в службу, а в дружбу я ее от нечистой силы стеречь буду, волоску не дам с головы упасть, а люди ей у меня не страшны. Твоя будет, никуда не денется.

— Ах ты, сова! Коли так, зачем мне беду наворожила, какого черта прожужжала все уши: «Лях при ней! Лях при ней!»?

— Духи так говорят, не я. Но, может, что и переменилось. Завтра на мельничном колесе погадаю. Вода все скажет, только глядеть нужно долго. Сам увидишь. Но ведь ты пес бешеный: скажешь тебе правду — тотчас гневаешься и за чекан…

Разговор оборвался, слышно было цоканье копыт по камням, да какие-то звуки доносились со стороны реки, словно там кузнечики стрекотали.

Богун даже ухом не повел, хотя среди ночи подобные звуки могли озадачить. Он обратил лицо к луне и задумался.

— Горпына!.. — сказал он несколько погодя.

— Чего?

— Ты колдунья, должна знать: правда ли, такое зелье есть, от которого и постылых любят? Любисток, что ли?

— Любисток. Только он твоей беде не поможет. Глоточка бы княжне хватило, не люби она другого, но раз любит, знаешь, что будет?

— Что?

— Еще сильней прилучится к тому, другому.

— Пропади ты со своим любистком! Каркать умеешь, а помочь не хочешь.

— Послушай: я другое былье, что в земле растет, знаю. Кто его отвару выпьет, два дня и две ночи лежмя пролежит, про все позабудет. Дам я ей этого зелья — а ты…

Казак дернулся в седле и уставил на колдунью свои горящие во тьме очи.

Читать дальше

Источник: https://libcat.ru/knigi/proza/istoricheskaya-proza/10708-genrik-senkevich-ognem-i-mechom-chast-2.html

Генрик Сенкевич, «Огнем и мечом» | #язык и литература

#язык и литература #culture

Планировалось, что первая часть «Трилогии» будет состоять из 60 частей, в результате их оказалось 206. Роман читали всюду: в шляхетских усадьбах, в ремесленных мастерских, конторах и почтовых отделениях.

В редакцию «Слова», где роман «Огнем и мечом» печатался со 2 мая 1883 года по 1 марта 1884 года, приходили письма читателей, которые умоляли автора не умерщвлять никого из героев книги.

Когда Лонгинус Подбипятка все же погиб от рук татар под Збаражем, в стране наступил траур, в костелах заказывали молебны об упокоении его души. Ни одна часть романа не оставалась без отклика читающей публики.

Современник Сенкевича, историк литературы Станислав Тарновский, вспоминал, что в то время каждая беседа начиналась и заканчивалась дискуссией о романе, причем о его персонажах говорили, как о живых людях.

Читатели затаив дыхание следили за романом молодого офицера Яна Скшетуского и красавицей Еленой Курцевич, развивавшимся на фоне сражений между поляками и казаками во время восстания Хмельницкого.

Первоначально мотив любви двух героев, против которых строит козни казацкий полковник Богун, должен был стать главной осью романа «Огнем и мечом». Однако очень скоро в книге стали преобладать эпизодические битвы, романтика степной, «кресовой» жизни, тема рыцарства и патриотизма.

Повествование начинается с одного – казалось бы, вполне положительного – события: зимой 1647 года наместник панцирной хоругви князя Вишневецкого (Скшетуский) выручает из беды одинокого всадника. Вскоре оказывается, что это был Хмельницкий, предатель польского народа, планирующий поднять вооруженный мятеж.

Мало кто знает, что во втором издании окончание книги было изменено. Бешеный темп, в котором творил Сенкевич, вынудил его кратко, в телеграфном стиле сообщить о факте женитьбы Скшетуского на Елене и о столкновении польских войск с татарско-казацкими силами.

Рецензенты во главе с Войцехом Дзедушицким весьма сокрушались такому решению автора, поэтому Сенкевич дописал несколько сцен: встречу рыцаря с княжной, прибытие в Топоров збаражских героев, но прежде всего добавил описание трехдневной битвы.

Однако прозвучал и альтернативный голос, рекомендовавший сократить первоначальную версию текста – это было мнение Юзефа Игнация Крашевского.

Казалось, что Юзеф Крашевский – автор «Старинного предания» – уже исчерпал жанр исторического романа, восхваляющего польскую историю. Кроме того, Александр Дюма переместил этот жанр в область популярной литературы, которая была уделом второразрядных писателей.

Сенкевич, сознательно или нет, не стал этому противиться, а умело использовал. Действие «Огнем и мечом» разворачивается по законам приключенческой литературы: за сердце красавицы сражаются два кавалера на фоне похищений, побегов, погонь.

Персонажи напоминают античных героев (храбрые, сильные) или средневековых рыцарей (отважные, гордые, честные), а контрастом для их справедливых деяний служат поступки представителей вражеского лагеря.

Четыре мушкетера: красавец-Скшетуский, малый телом, но большой сердцем Володыевский, высокий Подбипятка и крепкий Заглоба образуют дружную команду, в которой каждый готов положить свою жизнь за друга и за родину.

Приключенческие мотивы романа в значительной степени держатся на Заглобе – персонаже ярком, брызжущем юмором, вобравшем в себя худшие приметы шляхтича XVII века (пьянство и болтливость), а по мнению Болеслава Пруса –представляющем собой воплощение шекспировского Фальстафа и гомеровского Улисса (Одиссея). Он «заливает противника алкоголем и словесами», «является комическим персонажем и источником комизма», – подчеркивает историк литературы проф. Рышард Козёлек. Из второстепенного персонажа Заглоба превращается в главного героя, которому Сенкевич в своей «Трилогии» посвятил больше всего внимания. Даже не верится, что писатель ввел его в роман «Огнем и мечом» только затем, чтобы «вся картина в целом не была такой мрачной», – как признал он в интервью 1913 года (цитата вслед за: 100lattemu.pl).

Сенкевич мастерски изобразил картину военных действий на первом этапе казацкого восстания.

Писатель концентрировал свое внимание на крупных событиях, при этом невыгодные для поляков эпизоды обычно пропускал, зато преувеличивал не слишком значительные заслуги своих соотечественников.

Знатоки литературы того времени (Прус, Качковский, Еж, Свентоховский) упрекали писателя в фальсификации, отсутствии в его произведениях реальной картины исторических событий и социальных явлений, чрезмерной идеализации исторических персонажей (в особенности князя Иеремии Вишневецкого).

Эти же упреки повторяли историки в межвоенный период и в эпоху торжества марксизма. Иные критики находили в романе Сенкевича приметы других жанров: Юлиуш Кельнер и Зыгмунт Швейковский видели в произведении элементы сказки, Казимеж Выка – вестерна, Юлиан Кшижановский – повести из народной жизни.

Автор «Куклы», чье отношение к творчеству писателя со временем смягчилось, писал:

«(…) в романе Сенкевича одни видят совершенный шедевр, которым будут восхищаться потомки во все времена (…), другие утверждают, что этот роман подобен модной ткани, которая уже завтра уступит место другим сезонным товарам».      

С перспективы времени литературовед Цезарий Залевский видит причину успеха романа у читателей в умении автора сочетать польское с универсальной европейской традицией.

Жанровый синтез получился у Сенкевича «так превосходно только потому, что он сумел представить события национальной истории периода XVII века в концепции миф, а ведь именно в мифологии корни европейской литературы».

Несмотря на оценку критиков, роман «Огнем и мечом» приобрел такую популярность, что Сенкевичу пришлось написать продолжение – другого выхода у него просто не было.

Генрик Сенкевич «Огнем и мечом» Роман в нескольких частях: 2 V 1883 — 1 III 1884 Книжное издание: 1884   Источники:

• Ryszard Koziołek, «Śmiech Zagłoby» [w:] «Ciała Sienkiewicza», Katowice 2015
• Marcin Kosman, «Ogniem i mieczem. Prawda i legenda», Poznań 1999
• Janina Pelczer, «Ogniem i mieczem Henryka Sienkiewicza», Poznań 1999
• «Trylogia Henryka Sienkiewicza. Studia. Szkice. Polemiki», oprac. T. Jodełka, Warszawa 1962
• Cezary Zalewski, «Dzieci Saturna. Mityzacja w Ogniem i mieczem Sienkiewicza» [w:] «Henryk Sienkiewicz w kulturze polskiej», pod red. T. Bujnickiego, K. Stępnika, Lublin 2007
• Tadeusz Żabski, «Sienkiewicz», Wrocław 1998

генрик сенкевич огнем и мечом трилогия исторический роман заглоба скшетуский год Генрика Сенкевича

Источник: https://culture.pl/ru/work/genrik-senkevich-ognem-i-mechom

Насколько исторически достоверна книга Г.Сенкевича "Огнем и мечом"?

Ответить на ваш вопрос очень просто, стоит взглянуть на жанр произведения и поинтересоваться, что же этот жанр в себе содержит.»Истори́ческий рома́н — роман, построенный на историческом сюжете, который воспроизводит в художественной форме какую-либо эпоху, определённый период истории.

В историческом романе историческая правда сочетается с художественной, исторический факт — с художественным вымыслом, настоящие исторические лица — с лицами вымышленными, вымысел помещён в пределы изображаемой эпохи. Всё повествование в историческом романе ведётся на фоне исторических событий.

«

Целью книги, как и всей трилогии, было, по словам писателя, «укрепление сердец» поляков в тяжёлый период разделения страны и поражений национальных восстаний.

Даже основываясь на этих утверждениях, можно сделать вывод, что данный роман историчен ровно в той же степени, что и «Капитанская дочка» за авторством Пушкина)

Начнем с того, что нужно прежде всего ответить на вопрос как воспринимают Сенкевича в самой Польше. Для этой страны он прежде всего писатель исторические события под пером которого во многом подчинены его личной философии следовательно при таких условиях сложно говорить о достоверности.

Это относится например и к всемирно известному роману Льва Николаевича Толстого «Война и Мир», который никто никогда не воспринимал как исторический источник потому что Толстой по своей природе и творческому кредо не историк, а философ.

Так Кутузов на страницах его книги часто выглядит не энергичным и решительным полководцем, каким его знали современники, а инертным стариком, которому «тяжело носить свое расплывшееся тело».

Битва при Аустерлице из глобального события, определившего историю Европы на последующее 10-летие заменяется пространным монологом Волконского, который опять таки всего навсего служит проводником авторских сентенций Льва Николаевича. Все сказанное можно с уверенностью отнести и к оценке творчества Генрика Сенкевича.

Начнем с того, что  исторические события у него служат лишь фоном для описания многочисленных приключений героев причем сюжет книги сложно назвать исключительным. Основная фабула умело выписана польским писателем из пушкинской «Капитанской дочки.

Главные герои обоих произведений спасают будущих руководителей казацких восстаний, а те в свою очередь не забывают оказанной им услуги и спасают своих невольных друзей от неминуемой гибели. Любовный треугольник, который синтезируется с историческими и политическими событиями в произведениях Пушкина и Сенкевича тоже присутствует.

Здесь же следует отметить, что    его трилогия об истории Польши( куда входит и «Огнем и мечом») является классическим представителем европейского исторического романа в котором достоверность всегда занимала одно из последних мест.  Главным в свою очередь в них всегда были приключения вымышленных героев, которые вот так вдруг становились творцами истории в руках которых нередко оказывались жизнь и честь даже царствующих особ(вспомним «Трех мушкетеров» Дюма).

В этом смысле неким исключением является книга Владислава Бахревского «Долгий путь к себе». В ней он едва ли не впервые рассказал о знаменитом украинском гетмане с точки зрения исторического реализма. Согласно его трактовке причиной успеха восстания казаков стало разложение польской шляхты.

На момент начала восстания Польша несомненно была самым демократическим государством Европы, но как показывает история демократия не принесла этой стране ничего хорошего.

Отсутствие крепкой руки государственного управления(должность короля была не наследственной, а выборной) и практически неограниченных полномочий сейма, состоявшего  из все той же шляхты элита государства погрязла в пирах и оргиях и попросту разучилась воевать.

Даже сам Хмельницкий, который изначально пытается обратиться за помощью к королю видит все его политическое ничтожество, которого монарх и не скрывает. Он по сути сам подсказывает гетману решение говоря: «Разве у вас нет самопалов и сабель».

Что ж совсем скоро храброе сердце и верная рука патриотичного гетмана позовет на кровавую жатву братьев-запорожцев и в конце концов обе стороны потерпят поражение захлебываясь в собственной крови.    Крепкий урок дадут заносчивым ляхам грубые и пьяные по представлениям Сенкевича казаки и эти события все их участники будут помнить очень долго. Так что если хотите узнать как все было на самом деле читайте Бахревского, а не Сенкевича….

Достоверность очень высока. Сенкевич скрупулезно изучал события, о которых собирался писать, перечитал всех доступных историков. Любовные линии и тому подобное, само собой, авторские. Но характеры исторических персонажей, ключевые события, черты времени переданы настолько точно, насколько возможно.

Источник: https://TheQuestion.ru/questions/91234/naskolko_istoricheski_dostoverna_kniga_g_48547a6b

Сенкевич Г. Огнем и мечом. Краткое содержание — сочинение

Сочинение на тему : Сенкевич Г. Произведение “Огнем и мечом”

1647 год. Украинские земли, входящие в состав Речи Посполитой. Ян Скшетуский — молодой красивый офицер, рыцарь без страха и упрека, состоящий на службе у князя Иеремии Вишневецкого, хозяина бескрайних земель на Левобережье Днепра, спасает от ордынцев смуглого узкоглазого великана. Смелый и высокомерный человек сей называет свое имя: Богдан Зиновий Хмельницкий.

Вскоре Скшетуский узнает, что Хмельницкий баламутит казаков против шляхты. Об этом толкуют старые рубаки, среди которых выделяется грузный седобородый одноглазый пан Заглоба, хвастун и балагур, готовый перепить целый полк.

В корчме Ян знакомится и с добродушным и наивным литвином, тощим великаном с обвислыми льняными бровями и усищами — паном Лонгинусом Подбипяткой из Мышикишек, вооруженным громадным мечом Сорвиглавцем.

Через несколько дней Скшетуский с паном Лонгинусом отправляются в Лубны, столицу князя Вишневецкого, которому Ян предан всей душой.

В дороге отряд натыкается на сломанную колымагу; рядом стоят мужеподобная старуха и юная высокая темноволосая красавица с печальными черными очами. Увидев девушку, Ян немеет.

А старуха объясняет басом: она — вдова князя Курцевича-Булыги, а барышня — племянница её, сирота, княжна Елена Курцевич, находящаяся на её, старухи, попечении. Ян и Елена влюбляются товарищ в друга с первого взгляда — и навеки.

Отвезя дам в их усадьбу Разлоги, Ян видит там четверых сыновей старухи — грубых, неотесанных великанов — и молодого красавца Богуна, знаменитого казацкого подполковника, отчаянного удальца с душой необузданной и безрассудной, безнадежно влюбленного в Елену.

От старого татарина, слуги Елены, Ян узнает, что поместье на самом деле принадлежит девушке — вот старуха и обещала её Богуну, надеясь окончательно прибрать к рукам Разлоги.

От старого татарина, слуги Елены, Ян узнает, что поместье на самом деле принадлежит девушке — вот старуха и обещала её Богуну, надеясь окончательно прибрать к рукам Разлоги.

Ведь Богуну, который привез из своих отчаянных крымских набегов несметные сокровища, усадьба не нужна. Но Елена Богуна ненавидит: он при ней человека разрубил. Кровь меж них пала и ненавистью проросла.

В Лубнах Скшетуский радостно встречается с лучшим своим другом — великим фехтовальщиком паном Михалом Володыёвским.

Невысокий сей кавалер с торчащими усиками, вечно в кого-то безответно влюбленный, быстро проникается симпатией к столь же чувствительному пану Лонгинусу, с которым ходят они сообща вздыхать на вал.

На огромного литвина нежно поглядывает одна из придворных дам княгини Вишневецкой, прелестная маленькая кокетка Ануся Борзобогатая-Красенская. Пан Лонгинус в отчаянии: обет не исполнен, а соблазн столь велик!

Князь Вишневецкий посылает Скшетуского в Сечь — разузнать, что там происходит. Проезжая через город Чигирин, Ян видит Богуна, который ходит по шинкам в обнимку с паном Заглобой.

Богун хочет, чтобы Заглоба усыновил его и сделал через то шляхтичем. Тогда казаку легче будет жениться на Елене.

Заглоба же старается ладить с казаками — вдруг те возьмут верх? Ведь всем понятно, что запорожцы готовят поход на “ляхов” и Хмельницкий уже попросил подмоги у крымского хана.

По дороге на отряд Скшетуского нападают запорожцы и татары и после жестокого боя берут раненого Яна в плен. Казаки требуют смерти “сердитого ляха”, но Хмельницкий узнает в пленнике своего спасителя и отпускает его на свободу.

Назавтра запорожское рать выступает из Сечи. В казацком обозе везут расхворавшегося Скшетуского.В казацком обозе везут расхворавшегося Скшетуского.

В полубеспамятстве ужасается он: отчизна в опасности, он же не поспешает спасать ее! Вскоре “окровавленная Речь Посполитая уже лежит во прахе у ног казака”.

Хмельницкий отсылает наконец Скшетуского в Лубны: пусть расскажет князю Вишневецкому, как сильны запорожцы.

Ян спешит в Разлоги — ив ужасе видит на месте усадьбы пепелище.

А случилось тут вот что: шестнадцатилетний Редзян, слуга Скшетуского и плут из плутов, которого Ян, ещё не доехав до Сечи, послал с письмом к Курцевичихе, веля ей и Елене немедленно укрыться в Лубнах, угодил в руки Богуна.

Отняв у юноши письмо, Богун узнает, что Елена просватана за Скшетуского, и мчится с казаками в Разлоги. Богун обезумел от ревности и обиды: он служил Курцевичам, как пес, добычей делился — а явился шляхтич, и у казака душу вырвали!

Вместе с Богуном едет мрачный Заглоба. Хоть он и баламут первейший, но о шкуре своей заботится весьма — и понимает: если Богун умыкнет невесту княжеского любимца Скшетуского, то и ему, Заглобе, в эту историю замешанному, не сносить головы.

В Разлогах Богун убивает двух сыновей старухи и сам получает рану. Казаки расправляются с Курцевичихой и всей челядью. Заглоба, перевязывая ослабевшего атамана, незаметно прикручивает его к кровати и, убедившись, что казаки перепились, заявляет Богуну: не видать ему, хаму, шляхтянки! А потом бежит с Еленой из усадьбы.

Узнав, что Богун отчаянно кого-то ищет, Скшетуский понимает: Елене удалось бежать. Ксендз Муховецкий наставляет Яна: “Негоже более о своем собственном, чем об отечества несчастье сокрушаться!” И Ян с головой уходит в дела ратные. Наконец он встречается с Заглобой и слышит от него, что Елена — в неприступном Баре, у монашек.

Наконец он встречается с Заглобой и слышит от него, что Елена — в неприступном Баре, у монашек. Потом Заглоба рассказывает, как попали они с Еленой в лагерь Хмельницкого, как послал Хмельницкий его, Заглобу, на Подолье шпионить и булаву свою дал вместо охранной грамоты.

Вот и сумел Заглоба отвезти Елену в Бар, да ещё и откормил по дороге.

Рекомендуем почитать ►

Изложение — Святые места

К Скшетускому является наконец его слуга Редзян. Все это час ему пришлось выхаживать раненого Богуна. Атаман щедро вознаградил юношу — а тот взял: что ж разбойнику-то оставлять?! Хотя повадка у Богуна шляхетская.

Скшетуский собирается в Бар — венчаться. И тут приходит страшная весть: Бар взят, все обитатели погибли! Друзья боятся, как бы Скшетуский с горя умом не тронулся. Ян же с окаменевшим лицом спокойно и ревностно несет службу. После войны он решил уйти в монастырь.

Богун сообща с ведьмой Горпыной, здоровенной девахой, везет опоенную сонным зельем Елену в Чертов яр, на Горпынин хутор, где красавицу никто не найдет.

В Баре Богун первым ворвался в монастырь, чтобы отстоять Елену от пьяного сброда, а она себя — ножом! И если что — опять за нож схватится… Проснувшись на хуторе, в горнице, убранной дорогими коврами и тканями, Елена с ужасом видит красавца Богуна в роскошном наряде. Нежно и кротко молит её атаман о любви. Никогда! — высокомерно отвечает Елена.

Заглоба спьяну попадает Богуну в лапы — и понимает: легкой смертью ему, старику, не помереть. Богун хвастается, что скоро обвенчается с Еленой в Киеве. Заглобу запирают в хлеву, откуда старика вызволяет подоспевший пан Володыёвский, который в схватке ранит Богуна.

Теперь ничто не помешает друзьям отыскать Елену. Вспомнив о ней, Заглоба рыдает басом, а Володыёвский вторит ему тенорком.Вспомнив о ней, Заглоба рыдает басом, а Володыёвский вторит ему тенорком. Но вернувшись в Збараж, где теперь стоят их полки, друзья узнают, что Скшетуский уже отправился на поиски, услышал в Киеве о гибели Елены и лежит теперь в помрачении.

Друзья пьют мед, со слезами смешанный. И тут появляется Редзян, который недавно видел оклемавшегося Богуна — и тот послал его к Горпыне, сообщить, чтобы она Елену в Киев везла.

Атаман отдал Редзяну все свои финансы, а тот немедленно донес полякам, где прячется раненый Богун. Друзьям это почему-то не нравится, но весть о том, что Елена жива, заставляет их рыдать от счастья.

Переодевшись казаками, Володыёвский, Заглоба и Редзян тут же отправляются за девушкой. Ведьмы Горпыны Заглоба не боится — он сам похлеще её колдун.

В Чертовом яру Редзян убивает Горпыну, хоть Володыёвскому и кажется, что поступок сей рыцаря недостоин.

Через час Заглоба, Елена, одуревший от её красоты Володыёвский и Редзян, страдающий, что не успели откопать спрятанных на хуторе сокровищ Богуна, во весь дух мчатся в Збараж.

В пути они чуть не сталкиваются с Богуном: видимо, недоброжелатель Скшетуского Реговский, которому Редзян донес на Богуна, специально отпустил атамана.

Рекомендуем почитать ►

Идейный смысл рассказа Л. Н. Толстого «После бала»

А вскоре Збараж осаждает Хмельницкий. Отчаянно рубится Володыёвский. Мой ученик! — высокомерно говорит Заглоба. Во час страшного штурма он и сам с перепугу убивает отважного казацкого атамана Бурляя. А счастливому пану Лонгинусу удается-таки отсечь три головы разом!

Но в крепости кончаются провиант и порох. Пан Лонгинус берется проскользнуть мимо казаков в Топоров, к королю, за подмогой. Пану Подбипятке непорочность не терпится сбыть! — бушует Заглоба. И все же он, Володыёвский и Скшетуский готовы ходить с другом на верную смерть. Но князь Вишневецкий велит пробираться в Топоров по одному.Но князь Вишневецкий велит пробираться в Топоров по одному.

Первым отправляется пан Лонгинус — и гибнет лютой смертью. Вторым идет Скшетуский. Изможденный, голодный и больной, пробирается он по реке и болотам мимо врагов.

И вот в королевских покоях появляется страшное существо в окровавленных лохмотьях, более похожее на призрак. Едва держась на ногах, рассказывает Скшетуский о беспримерном героизме своих товарищей. Потрясенный король немедленно посылает свои отряды на помощь осажденным. Я должник твой, говорит он Скшетускому.

Восемь дней пролежав в бреду, Ян приходит в себя — и видит щекастую физиономию Редзяна.

И хоть велел юноше ксендз пока помалкивать, боясь, как бы Скшетуский от радости не помер, Редзян не выдерживает и рассказывает, как они Елену спасли, как он с ней от татар ускакал да попал в руки брата Горпыны, Донца, и тот сам девушку к Богуну везти хотел, но тут поляки подоспели; казаков порубили, Донца на кол посадили, а Редзян, едва отвадив от Елены молодых шляхтичей, привез барышню в Замостье.

Тут в комнату вбегают Володыёвский и исхудавший Заглоба. Под Зборовом заключен мир, осада снята! И вскочив на коней, друзья мчатся навстречу Елене. Завидев карету, Скшетуский спешивается, падает на колени, и среди всеобщего переполоха его обнимают нежные руки любимой.

— Я его не принижу…”

Все славят Скшетуского — героя Збаража. Ян, как истый рыцарь-христианин, смиренно опускает голову. Глаза же Елены сияют гордостью: ведь мужняя слава для жены — что солнечный свет для земли.

Эпилог. Долго ещё длилась эта битва. Храбро воевала шляхта, отважно громил “ляхов” Богун. История сохранила память о беспримерных его делах.

Он завладел большей частью земель Вишневецкого, ничьей власти не признавал, жил же в Разлогах.Он завладел большей частью земель Вишневецкого, ничьей власти не признавал, жил же в Разлогах. Там как будто и умер.

И до самого смертного часа ни разу не озаряла лица его улыбка.

Источник: https://www.getsoch.net/senkevich-g-ognem-i-mechom-kratkoe-soderzhanie-sochinenie/