Краткое содержание заводной апельсин энтони бёрджесса за 2 минуты пересказ сюжета

25 апреля 2019 года стало известно, что в фонде Энтони Бёрджесса (писатель умер в 1993 году) обнаружили продолжение романа «Заводной апельсин». Рукопись называется The Clockwork Condition («Заводное состояние»).

В ней примерно двести страниц: текст, планы, помарки и заметки. Бёрджесс говорил о продолжении, над которым работал в 70-х, но так и не закончил, как о «главном философском высказывании о состоянии современного человека».

Директор фонда Бёрджесса Эндрю Бисвэлл сообщил, что с ним уже связались несколько издателей.

Роман «Заводной апельсин» вышел в 1962 году, а спустя три года легендарный Стенли Кубрик («Сияние», «Космическая одиссея 2001») снял экранизацию, ставшую классикой мирового кино. Рассказываем, как шла работа над книгой и что о ней важно знать.

«Эта чёртова книга – труд, насквозь пропитанный болью… «

1943-й год, Вторая мировая война. Четверо пьяных dezertirov американской армии жестоко избивают и насилуют первую жену Энтони Бёрджесса Луеллу. Они поженились всего год назад, Луелла была беременна.

Она потеряла ребёнка, впала в депрессию, из которой так и не смогла выбраться, и даже пыталась покончить жизнь самоубийством. Позже, как скажет сам Берджесс в интервью Village Voice, «она тихонько спилась и умерла» (в 1968 году от цирроза печени).

Писатель долгие годы пытался, но не мог избавиться от этих воспоминаний.

Самого Бёрджесса призвали в армию в 1940 году. Мирно «пересиживая» войну на Гибралтаре, он регулярно получал выговоры и наряды вне очереди, а однажды уехал на выходные к будущей жене и не вернулся в часть. Дезертир. Appy polly loggy, dorogoy drug. Злая ирония.

«Заводной апельсин», созданный в том числе и в качестве способа отрефлексировать трагедию, буквально пропитан чувством вины. Один из героев книги, писатель, который пишет роман под названием «Заводной апельсин», крепко связанный и беспомощный, вынужден наблюдать, как свирепая банда подростков во главе с главным героем, Алексом, зверски избивает и насилует его жену.

В 1959 году Бёрджесс, в ту пору преподаватель английского языка и литературы, специалист по творчеству Джойса, внезапно потерял сознание прямо на уроке. Врачи провели обследование и сказали, что жить писателю осталось максимум год. Appy polly loggy, dorogoy drug. Опухоль мозга.

Прогнозы не оправдались. Бёрджесс проживёт со смертельным диагнозом 34 года и напишет 25 романов (11 из них – в период с 1960 по 1964 год), главным из которых навсегда останется «Заводной апельсин».

«А помнишь, ты давал мне книгу?»

Словосочетание «Заводной апельсин» Бёрджесс, аккуратно одетый религиозный человек из приличной семьи, позаимствовал у лондонских кокни – маргинальных обитателей подворотен Ист-Энда, рабочего района Лондона.

Так называли всё непонятное и странное. Любая несуразная диковина была «крива, как заводной апельсин».

Главные герои, пятнадцатилетний Алекс его банда – glupyi Тём, Джорджик и Пит, в первой части книги пьют в барах, грабят магазины, дерутся с другой бандой таких же безумных подростков, мешая ей razvlakatsa с маленькой девочкой, которая едва уносит ноги, и избивают случайных прохожих. Один из них, старый бездомный пьяница, в конце концов требует убить его, так как не хочет жить в мире, где возможно посылать корабли в космос, но на уважение к закону люди больше не способны. В мире, где молодые больше не уважают старших.

Озлобленная молодёжь со своей иерархией и социальностью (ребята из молочного бара «Корова», которые шевелят mozgoi насчёт того, как бы убить вечер) – одна из главных тем «Заводного апельсина». Они полны сил, достоинства и чувства свободы. Настоящей свободы, той, которую законы всех цивилизованных стран мира называют «анархией».

Говоря «свобода», говоря «достоинство», «сила», «право» люди или впустую сотрясают воздух, в действительности не придавая этим словам значения, или описывают наиболее важные ориентиры на ландшафте этики.

Что такое настоящая свобода? Если человек свободен, то, возможно, ему и закон не указ? Должен ли свободный человек соблюдать правила поведения в обществе? Что такое мораль? Алекс и его bratishki не задаются этими вопросами. Они просто свободны.

Они хозяева «дна». Они могут делать что хотят и так, как вздумается.

Надсат (англ. Nadsat) — вымышленный язык, арго, на котором общаются населяющие «Заводной апельсин» подростки. В этом языке используется синтаксическая структура английского. При этом часть лексики английская, часть – вымышленная, созданная автором в первую очередь на основе русского.

По словам Бёрджесса, «Заводной апельсин», книга, полная насилия, жестокости и злобы, – ко всему прочему, роман о «христианской свободе воли и силе прощения».

Во второй части Алекс попадает в тюрьму, где запущена экспериментальная исправительная программа.

Герою вводят некий препарат под видом «витаминов» и заставляют смотреть видео про изнасилования, драки и убийства под классическую музыку.

Надо сказать, классическая музыка в романе занимает особенное место. Алекс, жестокой малолетний преступник и садист, слушает её с искренним упоением. Его любимое произведение – «Девятая симфония» Бетховена. Эта деталь меняет роман неожиданно и пугающе.

Бёрджесс, переживший ужасы нацистского режима, где начальник концлагеря мог точно так же наслаждаться Бетховеном и прекрасно разбираться в музыке, безжалостно разрушает миф о благотворном влиянии классического искусства и задаётся вопросом: а что же тогда может изменить человека?

Алекс «излечивается» от своего «недуга». Но выйдя на свободу спустя несколько лет, называет себя «заводным апельсином» – причудливой диковиной, прошедшей через жернова бесчеловечной системы, которая как раз и пыталась его изменить. Улицы не изменились, очистить их карательными мерами государство не может.

Изменился только Алекс. Его новое «я» не укладывается в его представления о жизни. Он другой и не знает, что теперь с этим делать. Да, он раскаивается.

Но он ли это вообще? Ведь варварская исправительная система – это ничто иное, как противоестественный и страшный механизм, который никому на самом деле не может помочь.

Мерзкий наш и подлый Билли-бой, koziol и svolotsh!

«Заводной апельсин» вышел на заре молодёжной революции 60-х. Хиппи, мода, рокеры и панки. Высвобождается гигантское количество энергии молодёжи и это, конечно, не могло не спровоцировать волну насилия. И роман, что называется, пришёлся ко двору.

«Роман привлекал к себе читателя вовсе не тем, что я хотел в нём сказать читателю. Их влекло содержание, а не форма. Люди, к сожалению, любят насилие. Журнал Time назвал меня крёстным отцом панка. Я не против. Но на самом деле меня волновало другое», – вспоминал Бёрджесс в одном из интервью.

Роман, в котором нравственность утрачивает цену, когда человеческая жизнь перестаёт иметь значение, остро критикует реальность, в которой тогда существовал западный мир, но на самом деле пытается разобраться не столько во взаимоотношениях человека и государства, сколько в природе зла. Да, мир жесток и несправедлив. Изнурён войной, пропитан злобой. Но имеем ли мы право отвечать насилием на насилие? Или больше того – может ли один человек заставлять другого выбирать между добром и злом? Ведь если есть понятие «свобода воли», то человек может выбирать. Даже если его выбор состоит в том, чтобы стать безжалостным убийцей и бандитом. Это несправедливо? А что такое справедливость и как она применима к молодым людям, у которых нет никаких шансов на то, что их жизнь в трущобах когда-то изменится? Appy polly loggy, dorogoy drug.

Молодёжный бугор (англ. youth bulge) – термин, обозначающий резкий рост молодого населения в государстве (на графике выглядит как выпирающая кочка или бугор). Он связывается с ключевой ролью молодого населения в радикальных формах социального протеста и революциях.

Американский политолог Джек Голдстоун включил этот принцип в свою демографическую концепцию (структурно-демографическая теория), которая утверждает, что периоды революций и крупных народных протестных выступлений связаны с волнами демографического роста, а повышение доли молодёжи в составе населения государства ведёт к угрозе взрыва социального протеста.

Бёрджесс отказывается как от определения «справедливости», так и от идеи насильственного подавления зла и права мести. Здесь как раз и появляются пусть и своеобразные, но христианские мотивы. Насилия во благо не бывает и быть не может. Так, Александр, писатель, жену которого избивает Алекс со товарищи, сходит с ума от горя и в попытках отомстить обидчику становится таким же преступником.

Он просто выбрал удобную и выгодную модель поведения в сложившихся обстоятельствах. Когда кругом нищета и мрак, либо «ты их», либо «они тебя».

За улыбкой садиста с пушистыми ресницами прячется глубоко драматический образ, который читатели и, паче того, зрители чаще всего отказываются видеть.

«Заводной апельсин» – одна из самых откровенных и эпатажных книг ХХ века, задающая множество этических вопросов. Но вот ответов на них нет ни в ней, ни в её культовой экранизации.

Читайте Informburo.kz там, где удобно:

Источник: https://informburo.kz/stati/zavodnoy-apelsin-entoni-byordzhesa-chto-eto-za-kniga-i-zachem-vam-eyo-chitat.html

Краткое содержание романа «Заводной апельсин» Э. Берджесса

Роман Энтони Берджесса «Заводной апельсин» – произведение очень жесткое, содержащее в себе немало насилия, но при этом мудрое и поучительное, а потому, на мой взгляд, обязательное для изучения старшеклассниками. На нашем сайте можно прочитать краткое содержание «Заводной апельсин», чтобы ознакомиться с сюжетом произведения перед его прочтением.

Это интересно: Роман «Машенька» Набоков написал в 1926 году. Сюжет романа раскрывается вокруг главного героя Ганина Льва Глебовича, который с весны 1934 года проживает в Берлине. На нашем сайте можно прочитать «Машенька» Набоков краткое содержание для читательского дневника и ознакомления с сюжетом произведения.

Энтони Берджесс «Заводной апельсин» краткое содержание романа:

Итак, мы по своему обыкновению сидели в баре «Корова». Там подается молоко «с ножами», то есть с добавлением различных седуксенов, кодеинов и белларминов. Мы все пришли в привычных для того времени прикиде: черные штаны, в пах которых вшиты металлические чашки, куртку с накладными плечиками и белым галстуком-бабочкой и тяжелой обувью, которой можно было пинаться.

Все девушки тогда ходили с цветными париками и длинными черными платьями с вырезами. Все общались на жаргонных словах и выражениях, так сказать, по-русски. Тем вечером мы откостыляли некоего старичка.

Он был весь в крови, а его книги мы разодрали. После этого мы решили ворваться в коттедж к богатенькому хмырьку, изнасиловали все вчетвером его девушку. А он сам оставался лежать в луже собственной крови.

Этот хмырек оказался писателем, поэтому мы, недолго думая, решили пошалить с его бумагами, которые летали по дому, словно какой-то механизм. В бумагах этих шла речь о каком-то заводном апельсине. Там говорилось о том, что живых людей нельзя ни в коем случае превращать в механизмы, что у каждого человека есть свобода выбора, и свобода воли. А вот насилию и прочей нечистоте – нет!

На следующий день я отлично провел время один. Я слушал клеевую музыку (Бах, Моцарт, Гайдн). В отличие от других парней, которые слушали попсу, я не был поклонником такой музыки. Мне нравилась настоящая, истинная музыка, к примеру «Ода к радости» Людвига Вана.

Следующий день был не такой. Мы решили забрать все серебро у одной старухи. Тут она закричала. Мне пришлось настучать ей по голове, как ту появилась милиция.

Я остался один, поскольку остальные ребята просто сбежали. Менты не заморачивались. Они всыпали мне как следует и в доме у старухи, и в ментовке. Все мне было ни почем, как и моему окружению.

Мы ничего и никого не боялись. Мы просто делали то, что нам хотелось.

После этого события не улучшались. Старуха умирает, как умирает и арестованный в камере. За все пришлось отвечать только мне одному. Так я в свои пятнадцать лет сел за решетку как неисправимый.

Мне очень хотелось вырваться на свободу. Тогда я бы был уже более осмотрительным. К тому же, на воле ему необходимо было кое с кем посчитаться. Я подружился со священником тюремным, но все беседы его сводились к свободе воли, к нравственному выбору, к человеческому началу, которое обретается только при общении с создателем.

Спустя какое-то время кто-то из больших начальников дал разрешение на проведение эксперимента по медицинскому исправлению таких, как я. Курс лечения длился всего 2 недели. После этого курса отпускали в качестве исправимого. Мой друг, священник, стал меня отговаривать.

Но я сопротивлялся его доводам. Меня лечили по методу д‑ра Бродского. Кормили меня на убой, кололи при этом вакцины Людовика и направляли на различные сеансы в кино. Эти сеансы были просто ужасными, несмотря на то, что показывали мне все, что раньше меня привлекало (ужастики, насилие и кровь).

Эта вакцина вызывала во мне рвотный рефлекс, в желудке были такие боли и спазмы, что смотреть просто-напросто не хотелось. Но меня, как и других арестованных неисправимых, заставляли просматривать все с первой и до последней минуты.

Все было тщательно продумано, и я это почувствовал. Прошло 2 недели, и я почувствовал, что от одной мысли о насилии меня посещали такие адские боли, что мне оставалось только быть добрым. Только в таком случае я буду себя хорошо чувствовать. Меня не обманули. Я был выпущен на свободу.

На свободе мне было намного хуже. Теперь меня били все, кто захочет. Это и друзья, некоторые из которых стали работать в тюрьме, и менты. Но никому из них я и ответить не мог, ведь мне сразу становилось ужасно плохо. Но более мерзким был тот факт, что я уже никак не мог слушать свою любимую музыку. Моя голова раскалывалась на мелкие части, когда я слушал Людвига или Себастьяна.

Однажды мне стало очень сильно плохо. Меня подобрал какой-то мужик, который и пояснил, что со мной произошло. Меня в тюрьме попросту лишили свободы воли, я превратился из обычного человека в заводной апельсин. И что теперь мне необходимо вести борьбу за право человека против насилия государства.

Этим мужиком оказался тот, кого мы тогда избили до крови. Его девушка после того случая умерла, и он с тех пор сошел с ума. Я собирался от него уходить, но его друзья куда-то меня привели и заперли до тех пор, пока я не успокоюсь. В тот момент они включили мою любимую музыку. От нее мне стало ужасно плохо, но деваться было некуда. Пришлось мне лететь в окно прямо с седьмого этажа.

Я проснулся в больнице. Мне провели курс терапии, и после выздоровления я узнал, что этот удар привел меня в чувство и что с методом доктора Бродского все кончилось. Теперь я свободный человек и могу слушать любимую музыку и заниматься, чем захочу. И я продолжил свой образ жизни, который был у меня до тюрьмы.

Мы с мальчишками снова пили молоко «с ножами» и разгильдяйствовали. В то время уже носили широкие брюки, кожаные куртки и жесткую обувь. Но к счастью я так шатался с ребятами недолго. Спустя какое-то время я понял, что меня тошнит от этого образа жизни, и что я созрел к тому, чтобы меня ждала дома жена с детишками.

Я осознал, что какой ни была бы юность, даже самый страшный человек может вести нормальный образ жизни и оставаться, прежде всего, человеком.

Конец.

Вы прочитали краткое содержание «Заводной апельсин», для читательского дневника возьмите 5–6 предложений.

Основная идея романа «Заводной апельсин» в том, что бессмысленно менять человека против его собственной воли. Когда Алекса лишили возможности творить насилие, в мире не стало меньше жестокости, окружающая действительность не стала ни капли лучше: просто те, кто раньше страдал от юноши, теперь сами старались сделать ему больно любыми возможными способами.

Каждый человек должен сам учиться на своих ошибках. С течением времени к любому должно прийти осознание. А если нет, то исправить его было бы невозможно и насильственным путем.

Революционно-романтический роман «Овод» Этель Войнич написала в 1897 году. На нашем сайте можно прочитать краткое содержание «Овод» для ознакомления с сюжетом и персонажами произведения. В нем отображена деятельность участников подпольной революционной организации «Молодая Италия» в первой половине XIX века; резко критикуется христианство.

Источник: https://litfest.ru/shortwork/zavodnoy-apelsin.html

Краткое содержание «Заводного апельсина» Бёрджесса — Помощник для школьников Спринт-Олимпиады

англ. Anthony Burgess. A Clockwork Orange · 1962Краткое содержание романа

Читается за 7 минут, оригинал — 5 ч

Кадр из фильма «Заводной апельсин» (1971)

Перед вами, бллин, не что иное, как общество будущего, и ваш скромный повествователь, коротышка Алекс, сейчас расскажет вам, в какой kal он здесь vliapalsia.

Мы сидели, как всегда, в молочном баре «Korova», где подают то самое молоко плюс, мы ещё называем его «молоко с ножами», то есть добавляют туда всякий седуксен, кодеин, беллармин и получается v kaif.

Вся наша кодла в таком прикиде, как все maltshiki носили тогда: чёрные штаны в облипку со вшитой в паху металлической чашкой для защиты сами знаете чего, куртка с накладными плечами, белый галстук-бабочка и тяжёлые govnodavy, чтобы пинаться. Kisy все тогда носили цветные парики, длинные чёрные платья с вырезом, а grudi все в значках.

Потом сделали krasting в одной лавке, потом большой drasting с другими maltchikami (я пустил в ход бритву, получилось классно). А уже потом, к ночи, провели операцию «Незваный гость»: вломились в коттедж к одному хмырю, kisu его отделали все вчетвером, а самого оставили лежать в луже крови.

Он, бллин, оказался какой-то писатель, так по всему дому летали обрывки его листочков (там про какой-то заводной апельсин, что, мол, нельзя живого человека превращать в механизм, что у всякого, бллин, должна быть свобода воли, долой насилие и всякий такой kal).

На другой день я был один, и время провёл очень kliovo. По своему любимому стерео слушал классную музыку — ну, там Гайдн, Моцарт, Бах. Другие maltchild этого не понимают, они тёмные: слушают popsu — всякое там дыр-пыр-дыр-дыр-пыр.

А я балдею от настоящей музыки, особенно, бллин, когда звучит Людвиг ван, ну, например, «Ода к радости». Я тогда чувствую такое могущество, как будто я сам бог, и мне хочется резать весь этот мир (то есть весь этот kal!) на кусочки своей бритвой, и чтобы алые фонтаны заливали все кругом.

В тот день ещё oblomiloss. Затащил двух kismaloletok и отделал их под мою любимую музыку.

А на третий день вдруг все накрылось s kontzami. Пошли брать серебро у одной старой kotcheryzhki. Она подняла шум, я ей дал как следует ро tykve, а тут менты. Maltchicki смылись, а меня оставили нарочно, suld. Им не нравилось, что я главный, а их считаю тёмными. Ну, уж менты мне вломили и там, и в участке.

А дальше хуже. Старая kotcheryzhka померла, да ещё в камере zamochili одного, а отвечать мне. Так что сел я на много лет как неисправимый, хотя самому-то было всего пятнадцать.

Ну, а потом какой-то большой начальник разрешил эксперимент по медицинскому исправлению неисправимых. Курс лечения две недели, и идёшь на свободу исправленный! Тюремный свищ хотел меня отговорить, но куда ему! Стали лечить меня по методу доктора Бродского. Кормили хорошо, но кололи какую-то, бллин, вакцину Людовика и водили на специальные киносеансы.

И это было ужасно, просто ужасно! Ад какой-то. Показывали все, что мне раньше нравилось: drasting, krasting, sunn-vynn с девочками и вообще всякое насилие и ужасы. И от их вакцины при виде этого у меня была такая тошнота, такие спазмы и боли в желудке, что ни за что бы не стал смотреть.

Но они насильно заставляли, привязывали к стулу, голову фиксировали, глаза открывали распорками и даже слезы вытирали, когда они заливали глаза. А самая мерзость — при этом включали мою любимую музыку (и Людвига вана постоянно!), потому что, видите ли, от неё у меня чувствительность повышалась и быстрее вырабатывались правильные рефлексы.

И через две недели стало так, что безо всякой вакцины, от одной только мысли о насилии у меня все болело и тошнило невозможно, и я должен был быть добрым, чтобы только нормально себя чувствовать. Тогда меня выпустили, не обманули.

А на воле-то мне стало хуже, чем в тюрьме.

Били меня все, кому это только в голову придёт: и мои бывшие жертвы, и менты, и мои прежние друзья (некоторые из них, бллин, к тому времени уже сами ментами сделались!), и никому я не мог ответить, так как при малейшем таком намерении становился больным.

Но самое мерзкое опять, что не мог я свою музыку слушать. Это просто кошмар, что начиналось от какого-нибудь Мендельсона, не говоря уж про Иоганна Себастьяна или Людвига вана! Голова на части разрывалась от боли.

Когда мне совсем уж плохо было, подобрал меня один muzhik. Он мне объяснил, что они со мной, бллин, сделали.

И тут, надо же, что это оказался как раз тот самый хмырь, к которому мы тогда с операцией «Незваный гость» завалились. Kisa его, оказывается, после этого померла, а сам он слегка умом тронулся. Ну, в общем, пришлось из-за этого от него делать nogi.

Но его drugany, тоже какие-то борцы за права человека, привели меня куда-то и заперли там, чтобы я отлежался и успокоился. И вот тогда из-за стены я услышал музыку, как раз самую мою (Бах, «Бранденбургский квартет»), и так мне плохо стало: умираю, а убежать не могу — заперто. В общем, припёрло, и я в окно с седьмого этажа…

Очнулся в больнице, и когда вылечили меня, выяснилось, что от этого удара вся заводка по доктору Бродскому кончилась. И снова могу я и drasting, и krasting, и sunn rynn делать и, главное, слушать музыку Людвига вана и наслаждаться своим могуществом и могу под эту музыку любому кровь пустить.

Стал я опять пить «молоко с ножами» и гулять с maltchikami, как положено. Носили тогда уже такие широкие брюки, кожанки и шейные платки, но на ногах по-прежнему govnodavy. Но только недолго я в этот раз с ними shustril. Скучно мне что-то стало и даже вроде как опять тошно.

И вдруг я понял, что мне теперь просто другого хочется: чтоб свой дом был, чтобы дома жена ждала, чтобы маленький беби…

И понял я, что юность, даже самая жуткая, проходит, причём, бллин, сама собой, а человек, даже самый zutkii, все равно остаётся человеком. И всякий такой kal.

Так что скромный повествователь ваш Алекс ничего вам больше не расскажет, а просто уйдёт в другую жизнь, напевая самую лучшую свою музыку — дыр-пыр-дыр-дыр-пыр…

ПредыдущаяСледующая

Источник: https://Sprint-Olympic.ru/uroki/literatura/pereskazy/49630-kratkoe-soderzhanie-zavodnogo-apelsina-bjordzhessa.html

Краткое содержание: Заводной апельсин

Итак, мы по своему обыкновению сидели в баре «Корова». Там подается молоко «с ножами», то есть с добавлением различных седуксенов, кодеинов и белларминов. Мы все пришли в привычных для того времени прикиде: черные штаны, в пах которых вшиты металлические чашки, куртку с накладными плечиками и белым галстуком-бабочкой и тяжелой обувью, которой можно было пинаться.

Все девушки тогда ходили с цветными париками и длинными черными платьями с вырезами. Все общались на жаргонных словах и выражениях, так сказать, по-русски. Тем вечером мы откостыляли некоего старичка. Он был весь в крови, а его книги мы разодрали. После этого мы решили ворваться в коттедж к богатенькому хмырьку, изнасиловали все вчетвером его девушку.

А он сам оставался лежать в луже собственной крови. Этот хмырек оказался писателем, поэтому мы, недолго думая, решили пошалить с его бумагами, которые летали по дому, словно какой-то механизм. В бумагах этих шла речь о каком-то заводном апельсине.

На следующий день я отлично провел время один. Я слушал клеевую музыку (Бах, Моцарт, Гайдн). В отличие от других парней, которые слушали попсу, я не был поклонником такой музыки. Мне нравилась настоящая, истинная музыка, к примеру «Ода к радости» Людвига Вана. В эти моменты мне кажется, что я могуч, как никто, я вроде самого бога! И мне начинает хотеться порезать на куски своей бритвой всех в этом мире. Тогда фонтаны красного цвета будут заливать все в округе. В этот день мне повезло: мне удалось затащить к себе двух малолеток и отделать их под любимую музыку.

Следующий день был не такой. Мы решили забрать все серебро у одной старухи. Тут она закричала. Мне пришлось настучать ей по голове, как ту появилась милиция.

Я остался один, поскольку остальные ребята просто сбежали. Менты не заморачивалис. Они всыпали мне как следует и в доме у старухи, и в ментовке. Все мне было ни почем, как и моему окружению.

Мы ничегои никого не боялись. Мы просто делали то, что нам хотелось.

После этого события не улучшались. Старуха умирает, как умирает и арестованный в камере. За все пришлось отвечать только мне одному. Так я в свои пятнадцать лет сел за решетку как неисправимый.

Мне очень хотелось вырваться на свободу. Тогда я бы был уже более осмотрительным. К тому же, на воле ему необходимо было кое с кем посчитаться.

Я подружился со священником тюремным, но все беседы его сводились к свободе воли, к нравственному выбору, к человеческому началу, которое обретается только при общении с создателем.

Спустя какое-то время кто-то из больших начальников дал разрешение на проведение эксперимента по медицинскому исправлению таких, как я. Курс лечения длился всего 2 недели. После этого курса отпускали в качестве исправимого. Мой друг, священник, стал меня отговаривать.

Но я сопротивлялся его доводам. Меня лечили по метода д-ра Бродского. Кормили меня на убой, кололи при этом вакцины Людовика и направляли на различные сеансы в кино.

Эти сеансы были просто ужасными, несмотря на то, что показывали мне все, что раньше меня привлекало (ужастики, насилие и кровь). Эта вакцина вызывала во мне рвотный рефлекс, в желудке были такие боли и спазмы, что смотреть просто-напросто не хотелось.

Мне фиксировали голову, открывали глаза при помощи распорок и вытирали появившиеся слезы. Больше всего возмущало то, что все происходящее было под мою любимую музыку Людвига Вана.

Делалось это потому, что от этой музыки ко мне быстрее доходили правильные рефлексы, и повышалась чувствительность. Все было тщательно продумано, и я это почувствовал.

Прошло 2 недели, и я почувствовал, что от одной мысли о насилии меня посещали такие адские боли, что мне оставалось только быть добрым. Только в таком случае я буду себя хорошо чувствовать. Меня не обманули. Я был выпущен на свободу.

На свободе мне было намного хуже. Теперь меня били все, кто захочет. Это и друзья, некоторые из которых стали работать в тюрьме, и менты. Но никому из них я и ответить не мог, ведь мне сразу становилось ужасно плохо. Но более мерзким был тот факт, что я уже никак не мог слушать свою любимую музыку. Моя голова раскалывалась на мелкие части, когда я слушал Людвига или Себастьяна.

Однажды мне стало очень сильно плохо. Меня подобрал какой-то мужик, который и пояснил, что со мной произошло. Меня в тюрьме попросту лишили свободы воли, я превратился из обычного человека в заводной апельсин. И что теперь мне необходимо вести борьбу за право человека против насилия государства.

Этим мужиком оказался тот, кого мы тогда избили до крови. Его девушка после того случая умерла, и он с тех пор сошел с ума. Я собирался от него уходить, но его друзья куда-то меня привели и заперли до тех пор, пока я не успокоюсь. В тот момент они включили мою любимую музыку. От нее мне стало ужасно плохо, но деваться было некуда.

Пришлось мне лететь в окно прямо с седьмого этажа.

Я проснулся в больнице. Мне провели курс терапии, и после выздоровления я узнал, что этот удар привел меня в чувство и что с методом доктора Бродского все кончилось. Теперь я свободный человек и могу слушать любимую музыку и заниматься, чем захочу. И я продолжил свой образ жизни, который был у меня до тюрьмы. Мы с мальчишками снова пили молоко «с ножами» и разгельдяйствовали. В то время уже носили широкие брюки, кожаные куртки и жесткую обувь. Но к счастью я так шатался с ребятами недолго. Спустя какое-то время я понял, что меня тошнит от этого образа жизни, и что я созрел к тому, чтобы меня ждала дома жена с детишками.

Я осознал, что какой ни была бы юность, даже самый страшный человек может вести нормальный образ жизни и оставаться, прежде всего, человеком.

Краткое описание романа « Заводной апельсин» пересказала Осипова А. С.

Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Заводной апельсин». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.

Источник: https://biblioman.org/shortworks/berjess/zavodnoy-apelsin/

Энтони Бёрджесс — Заводной апельсин

Энтони Берджесс «Заводной апельсин», или «моя» книга.

Энтони Берджесс «Заводной апельсин» или «моя» книга.

Бывает иногда – берешь в руки книгу, начинаешь читать, и с первых страниц в голове прочно поселяется мысль: «моя». Она тебе нравится, потому что ты давно ее искал.

Искал неприкрытой правды, искал книгу, непохожую на других, странную, страшную, жесткую, правдивую. «Заводной апельсин», на мой взгляд, читается легко.

Меня не испугали мрачные сцены насилия и драк, да и в целом, книга не такая уж страшная, кровавая и депрессивная, какой ее описывают большинство читателей.

Когда читаешь эту историю, складывается впечатление, будто ты невольно подглядываешь в замочную скважину за жизнью главного героя Алекса, и будто он реально существует – осязаемый и материальный, смотрит на тебя пронзительно и с усмешкой, в кармане – нож, на ногах – говнодавы, в голове – пятая симфония Бетховена и смрадные, грязные мысли.

На мой взгляд, эффект такой убогой и самой что ни на есть «реальной реальности» достигается не только с помощью повествования от первого лица, но и самим языком, коим написана книга.

В ней нет сленга пошлого и примитивного, которым пресыщена «Мулей», но есть дерзкий, кричащий, таящий опасность язык «…надсатых», язык с запахом ночных улиц, со вкусом дурманящего молока в баре «Korova», с видом белых наглаженных рубах и тяжелых ботинок, и ярких «разукрашенных» кис. Берджессу удалось – и чертовски хорошо! – перевернуть все представления о литературе в 20 веке.

Он создал странное, парадоксальное, харизматичное творение, воплощение уличной культуры «…надсатых», влекущее и теразающее читателя, заставляющее его дрожать и мыслить, переживать каждый момент в нервном напряжении, рваться к концу страниц и страшиться этого самого конца.

Оно не проникновенно, как «Овод», и уж тем более не сравнимо с легкой историей о Юлии, эта книга именно с характером.

Дерзким, провокационным; с обаянием самого Алекса, который слушал классическую музыку, насиловал малолеток и в фантазиях своих представлял зрелища безутешные и жестокие.

«Заводной апельсин» располагает к глубокому и детальному психоанализу личности насильника и причин девиантного поведения в целом; и если принять во внимание все факты, изложенные в повествовании главного героя (где, хочу заметить, не рассказывалось о детских травмах и горечях унижений), можно сделать вывод, далеко не новый и не сенсационный, до ужаса простой – человек, и только человек выбирает, каким ему быть и как жить. Право выбора – единственное право, данное от рождения, которое у человека не отнять никакими способами и методами. Ограничивая свободу выбора конкретной личности не вылечить ни эту личность, ни общество в целом, ибо в сознании самого человека должен щелкнуть тот самый рычажок, и тогда человек скажет «Все. Хватит. Я не хочу». Детские травмы служат лишь болезненным основанием или робкой предпосылкой для формирования больной, неполноценной личности, ведь в конечном счете даже самый искусный психолог или психотерапевт лишь дает старт, подталкивает к выходу заблудшего или слабого, а вся сила, сила жизни и свобода выбора – в нас.

Покуда каждый человек не осознает это, эту до мурашек жуткую, освобождающую, пьянящую и страшную мысль, тюрьмы не будут «исправлять» преступников, наркоманы после реабилитации не перестануть сидеть на игле, а алкоголики после кодировки не перестанут пить. Свобода выбора, спрятанная/погребенная внутри каждого из нас, сильнее обстоятельств и уж тем более – исправительных мер.

Источник: https://KnigoPoisk.org/books/entoni_berdzhess_zavodnoy_apelsin

Энтони Берджесс — Заводной апельсин

Энтони Берджес

ЗАВОДНОЙ АПЕЛЬСИН

1

— Ну, что же теперь, а?

Компания такая: я, то есть Алекс, и три моих druga, то есть Пит, Джорджик и Тём, причем Тём был и в самом деле парень темный, в смысле glupyi, а сидели мы в молочном баре «Korova», шевеля mozgoi насчет того, куда бы убить вечер — подлый такой, холодный и сумрачный зимний вечер, хотя и сухой.

Молочный бар «Korova» — это было zavedenije, где давали «молоко-плюс», хотя вы-то, бллин, небось, уже и запамятовали, что это были за zavedenija: конечно, нынче ведь все так скоро меняется, забывается прямо на глазах, всем plevatt, даже газет нынче толком никто не читает.

В общем, подавали там «молоко-плюс» — то есть молоко плюс кое-какая добавка.

Разрешения на торговлю спиртным у них не было, но против того, чтобы подмешивать кое-что из новых shtutshek в доброе старое молоко, закона еще не было, и можно было pitt его с велосетом, дренкромом, а то и еще кое с чем из shtutshek, от которых идет тихий baldiozh, и ты минут пятнадцать чувствуешь, что сам Господь Бог со всем его святым воинством сидит у тебя в левом ботинке, а сквозь mozg проскакивают искры и фейерверки. Еще можно было pitt «молоко с ножами», как это у нас называлось, от него шел tortsh, и хотелось dratsing, хотелось gasitt кого-нибудь по полной программе, одного всей kodloi, а в тот вечер, с которого я начал свой рассказ, мы как раз это самое и пили.

Карманы у нас ломились от babok, а стало быть, к тому, чтобы сделать в переулке toltshok какому-нибудь старому hanyge, obtriasti его и смотреть, как он плавает в луже крови, пока мы подсчитываем добычу и делим ее на четверых, ничто нас, в общем-то, особенно не понуждало, как ничто не понуждало и к тому, чтобы делать krasting в лавке у какой-нибудь трясущейся старой ptitsy, а потом rvatt kogti с содержимым кассы. Однако недаром говорится, что деньги это еще не все.

Каждый из нас четверых был prikinut по последней моде, что в те времена означало пару черных штанов в облипку со вшитой в шагу железной чашкой, вроде тех, в которых дети пекут из песка куличи, мы ее так песочницей и называли, а пристраивалась она под штаны, как для защиты, так и в качестве украшения, которое при определенном освещении довольно ясно вырисовывалось, и вот, стало быть, у меня эта штуковина была в форме паука, у Пита был ruker (рука, значит), Джорджик этакую затейливую раздобыл, в форме tsvetujotshka, а Тём додумался присобачить нечто вовсе паскудное, вроде как бы клоунский morder (лицо, значит), — так ведь с Тёма-то какой спрос, он вообще соображал слабо, как по zhizni, так и вообще, ну, темный, в общем, самый темный из всех нас. Потом полагались еще короткие куртки без лацканов, зато с огромными накладными плечами (s myshtsoi, как это у нас называлось), в которых мы делались похожими на карикатурных силачей из комикса. К этому, бллин, полагались еще галстучки, беловатенькие такие, сделанные будто из картофельного пюре с узором, нарисованным вилкой. Волосы мы чересчур длинными не отращивали и башмак носили мощный, типа govnodav, чтобы пинаться.

— Ну, что же теперь, а?

За стойкой рядышком сидели три kisy (девчонки, значит), но нас, patsanov, было четверо, а у нас ведь как — либо одна на всех, либо по одной каждому.

Kisy были прикинуты дай Бог — в лиловом, оранжевом и зеленом париках, причем каждый тянул никак не меньше чем на трех— или четырехнедельную ее зарплату, да и косметика соответствовала (радуги вокруг glazzjev и широко размалеванный rot).

В ту пору носили черные платья, длинные и очень строгие, а на grudiah маленькие серебристые значочки с разными мужскими именами — Джо, Майк и так далее. Считалось, что это mallshiki, с которыми они ложились spatt, когда им было меньше четырнадцати.

Они все поглядывали в нашу сторону, и я уже чуть было не сказал (тихонько, разумеется, уголком rta), что не лучше ли троим из нас слегка porezvittsia, а бедняга Тём пусть, дескать, отдохнет, поскольку нам всего-то и проблем, что postavitt ему пол-литра беленького с подмешанной туда на сей раз дозой синтемеска, хотя все-таки это было бы не по-товарищески. С виду Тём был весьма и весьма отвратен, имя вполне ему подходило, но в mahatshe ему цены не было, особенно liho он пускал в ход govnodavy.

— Ну, что же теперь, а?

Hanurik, сидевший рядом со мной на длинном бархатном сиденье, идущем по трем стенам помещения, был уже в полном otjezde: glazzja остекленевшие, сидит и какую-то murniu бубнит типа «Работы хрюк-хряк Аристотеля брым-дрым становятся основательно офиговательны».

Выпьешь это хитрое молочко, свалишься, а в bashke одно: все вокруг bred и hrenovina, и вообще все это уже когда-то было. Видишь все нормально, очень даже ясно видишь — столы, музыкальный автомат, лампы, kisok и malltshikov, — но все это будто где-то вдалеке, в прошлом, а на самом деле ni hrena и нет вовсе.

Уставишься при этом на свой башмак или, скажем, на ноготь и смотришь, смотришь, как в трансе, и в то же время чувствуешь, что тебя словно за шкирку взяли и трясут, как котенка. Трясут, пока все из тебя не вытрясут.

Твое имя, тело, само твое «я», но тебе plevatt, ты только смотришь и ждешь, пока твой башмак или твой ноготь не начнет желтеть, желтеть, желтеть… Потом перед глазами как пойдет все взрываться — прямо атомная война, — а твой башмак, или ноготь, или, там, грязь на штанине растет, растет, бллин, пухнет, вот уже — весь мир, zaraza, заслонила, и тут ты готов уже идти прямо к Богу в рай. А возвратишься оттуда раскисшим, хныкающим, morder перекошен — уу-ху-ху-хуууу! Нормально, в общем-то, но трусовато как-то. Не для того мы на белый свет попали, чтобы общаться с Богом. Такое может все силы из парня высосать, все до капли.

— Ну, что же теперь, а?

Радиола играла вовсю, причем стерео, так что golosnia певца как бы перемещалась из одного угла бара в другой, взлетала к потолку, потом снова падала и отскакивала от стены к стене. Это Берти Ласки наяривал одну старую shtuku под названием «Слупи с меня краску».

Одна из трех kisok у стойки, та, что была в зеленом парике, то выпячивала живот, то снова его втягивала в такт тому, что у них называлось музыкой. Я почувствовал, как у меня пошел tortsh от ножей в хитром молочишке, и я уже готов был изобразить что-нибудь типа «куча-мала».

Я заорал «Ноги-ноги-ноги!» как зарезанный, треснул отъехавшего hanygu по чану или, как у нас говорят, v tykvu, но тот даже не почувствовал, продолжая бормотать про «телефоническую бармахлюндию и грануляндию, которые всегда тыры-дырбум».

Когда с небес возвратится, все почувствует, да еще как!

— А куда? — спросил Джорджик.

— Какая разница, — говорю, — там glianem — может что и подвернется, бллин.

В общем, выкатились мы в зимнюю необъятную notsh и пошли сперва по бульвару Марганита, а потом свернули на Бутбай-авеню и там нашли то, что искали, — маленький toltshok, с которого уже можно было начать вечер.

Нам попался ободранный starikashka, немощный такой tshelovek в очках, хватающий разинутым hlebalom холодный ночной воздух. С книгами и задрызганным зонтом подмышкой он вышел из публичной biblio на углу, куда в те времена нормальные люди редко захаживали.

Да и вообще, в те дни солидные, что называется, приличные люди не очень-то разгуливали по улицам после наступления темноты — полиции не хватало, зато повсюду шныряли разбитные malltshipaltshiki вроде нас, так что этот stari профессор был единственным на всей улице прохожим.

В общем, podrulivajem к нему, все аккуратно, и я говорю: «Извиняюсь, бллин».

Источник: https://mybrary.ru/books/fantastika-i-fjentezi/alternativnaja-istorija/106817-entoni-berdzhess-zavodnoi-apelsin.html

Энтони Берджесс «Заводной апельсин»

Книга Энтони Берджесс «Заводной апельсин» ― это литературный парадокс ХХ века. Следуя устоявшимся футуристическим литературным традициям, проводя эксперименты со стилями и языком, писатель создал классическое произведение современной литературы.

Из истории написания

Писать свой уникальный роман Энтони Берджесс начал после того, как врачи сообщили ему смертельный диагноз ― опухоль мозга. Автор получил кредит в размере одного года. Позже одному из журналов писатель признался, что эта книга была полностью пропитана гневом, несчастьем и болью.

Таким образом он пытался задушить в себе воспоминания о первой жене, которая во Время Второй мировой войны пострадала от рук четверых дезертиров ― афроамериканцев из армии США. Она ждала ребенка, но из-за ран потеряла его. Случившееся вызвало у нее тяжелую депрессию, вследствие которой после неудачной попытки самоубийства супруга спилась и умерла.

Название

Название книга (в оригинале «A Clockwork Orange») получила от выражения, которое широко использовалось среди жителей рабочих районов Ист-Энда (лондонских кокни). Старшее поколение кокни привыкли назвать странные и необычные вещи «кривыми, словно заводной апельсин».

Писатель около семи лет провел на Малайзии, где на местном диалекте слово «orang» означает «человек», а на английском схожее по звучанию «оrange» ― это апельсин.

«Заводной апельсин» ― краткое содержание

Главный герой романа ― подросток Алекс, от чьего имени ведется повествование. Он живет в небольшом городке, похожем на Лондон, но из параллельного мира Алекс целыми днями бездельничает, ходит по барам, распивает напитки, а ближе ночью вместе с компанией бродит по задворкам и дерется с прохожими. Когда такое времяпрепровождение надоедает, отправляется под родительскую крышу.

Одного дня во время очередной прогулки веселье заканчивается. Алекс попадает в тюрьму за убийство. Теперь его место жительства ― тюремная камера, где свои порядки. После заключения парень выходит на волю совершенно другим человеком, отныне ему ненавистна сама мысль о насилии.

Но правда ли это настоящий Алекс? Или в тюрьме из него сделали маленького уютного заводного апельсинчика? Чтобы узнать начните читать «Заводной апельсин» онлайн бесплатно прямо сейчас!

«Заводной апельсин» ― анализ произведения

По стилистике роман Энтони Берджесс напоминает произведение Джерома Сэлинджера «Над пропастью во ржи», но также имеет ряд своих особенностей:

• «молодежный сленг», который главный герой часто использует в своих диалогах. Английскому читателю сложно будет понять значение этих слов, но для нашего соотечественника дело окажется проще некуда. Большинство «словечек» Алекса ― транслитерация русских слов (vrazdryzg, shtuka, kisa);
• гротескный и странный мир романа, который под конец начинает пугать своей реалистичностью.

Читайте книгу «Заводной апельсин» онлайн и следите за изменением мировоззрения Алекса и появлением механического оранжевого фрукта.

Источник: http://booksonline.com.ua/blog/entoni-berdzhess-zavodnoj-apelsin/

Заводной апельсин – Энтони Берджесс

Перед вами, бллин, не что иное, как общество будущего, и ваш скромный повествователь, коротышка Алекс, сейчас расскажет вам, в какой kal он здесь vliapalsia.

Мы сидели, как всегда, в молочном баре “Korova”, где подают то самое молоко плюс, мы еще называем его “молоко с ножами”, то есть добавляют туда всякий седуксен, кодеин, беллармин и получается v kaif.

Вся наша кодла в таком прикиде, как все maltshiki носили тогда: черные штаны в облипку со вшитой в паху металлической чашкой для защиты сами знаете чего, куртка с накладными плечами, белый галстук-бабочка и тяжелые govnodavy, чтобы пинаться.

Ну, и говорили мы, конечно, по-своему, сами слышите как со всякими там словечками, русскими, что ли. В тот вечер, когда забалдели, для начала встретили одного starikashku возле библиотеки и сделали ему хороший toltchok , а книжки его все пустили в razdrai.

Потом сделали krasting в одной лавке, потом большой drasting с другими maltchikami . А уже потом, к ночи, провели операцию “Незваный гость”: вломились в коттедж к одному хмырю, kisu его отделали все вчетвером, а самого оставили лежать в луже крови.

Он, бллин, оказался какой-то писатель, так по всему дому летали обрывки его листочков .

На другой день я был один, и время провел очень kliovo. По своему любимому стерео слушал классную музыку – ну, там Гайдн, Моцарт, Бах. Другие maltchild этого не понимают, они темные: слушают popsu – всякое там дыр-пыр-дыр-дыр-пыр.

А я балдею от настоящей музыки, особенно, бллин, когда звучит Людвиг ван, ну, например, “Ода к радости”.

Я тогда чувствую такое могущество, как будто я сам бог, и мне хочется резать весь этот мир на кусочки своей бритвой, и чтобы алые фонтаны заливали все кругом.

В тот день еще oblomiloss. Затащил двух kismaloletok и отделал их под мою любимую музыку.

Им не нравилось, что я главный, а их считаю темными. Ну, уж менты мне вломили и там, и в участке.

А дальше хуже. Старая kotcheryzhka померла, да еще в камере zamochili одного, а отвечать мне. Так что сел я на много лет как неисправимый, хотя самому-то было всего пятнадцать.

Жуть как мне хотелось вылезти на свободу из этого kala. Второй раз я бы уж был поосмотрительней, да и посчитаться надо кое с кем.

Я даже завел шашни с тюремным священником , но он все толковал, бллин, про какую-то свободу воли, про нравственный выбор, про человеческое начало, обретающее себя в общении с Богом и всякий такой kal.

Ну, а потом какой-то большой начальник разрешил эксперимент по медицинскому исправлению неисправимых.

Курс лечения две недели, и идешь на свободу исправленный! Тюремный свищ хотел меня отговорить, но куда ему! Стали лечить меня по методу доктора Бродского. Кормили хорошо, но кололи какую то, бллин, вакцину Людовика и водили на специальные киносеансы. И это было ужасно, просто ужасно!

Ад какой-то. Показывали все, что мне раньше нравилось: drasting, krasting, sunn-vynn с девочками и вообще всякое насилие и ужасы.

Но они насильно заставляли, привязывали к стулу, голову фиксировали, глаза открывали распорками и даже слезы вытирали, когда они заливали глаза.

А самая мерзость – при этом включали мою любимую музыку , потому что, видите ли, от нее у меня чувствительность повышалась и быстрее вырабатывались правильные рефлексы.

И через две недели стало так, что безо всякой вакцины, от одной только мысли о насилии у меня все болело и тошнило невозможно, и я должен был быть добрым, чтобы только нормально себя чувствовать.

Тогда меня выпустили, не обманули.

А на воле-то мне стало хуже, чем в тюрьме. Били меня все, кому это только в голову придет: и мои бывшие жертвы, и менты, и мои прежние друзья , и никому я не мог ответить, так как при малейшем таком намерении становился больным. Но самое мерзкое опять, что не мог я свою музыку слушать.

Это просто кошмар, что начиналось от какого-нибудь Мендельсона, не говоря уж про Иоганна Себастьяна или Людвига вана! Голова на части разрывалась от боли.

Когда мне совсем уж плохо было, подобрал меня один muzhik. Он мне объяснил, что они со мной, бллин, сделали.

Лишили меня свободы воли, из человека превратили в заводной апельсин! И надо теперь бороться за свободу и права человека против государственного насилия, против тоталитаризма и всякий такой kаl.

Kisa его, оказывается, после этого померла, а сам он слегка умом тронулся. Ну, в общем, пришлось из-за этого от него делать nogi. Но его drugany, тоже какие-то борцы за права человека, привели меня куда-то и заперли там, чтобы я отлежался и успокоился. И вот тогда из-за стены я услышал музыку, как раз самую мою , и так мне плохо стало: умираю, а убежать не могу – заперто.

В общем, приперло, и я в окно с седьмого этажа…

Очнулся в больнице, и когда вылечили меня, выяснилось, что от этого удара вся заводка по доктору Бродскому кончилась.

И снова могу я и drasting, и krasting, и sunn rynn делать и, главное, слушать музыку Людвига вана и наслаждаться своим могуществом и могу под эту музыку любому кровь пустить. Стал я опять пить “молоко с ножами” и гулять с maltchikami, как положено.

Носили тогда уже такие широкие брюки, кожанки и шейные платки, но на ногах по-прежнему govnodavy. Но только недолго я в этот раз с ними shustril.

Скучно мне что-то стало и даже вроде как опять тошно. И вдруг я понял, что мне теперь просто другого хочется: чтоб свой дом был, чтобы дома жена ждала, чтобы маленький беби…

И понял я, что юность, даже самая жуткая, проходит, причем, бллин, сама собой, а человек, даже самый zutkii, все равно остается человеком. И всякий такой kal.

Так что скромный повествователь ваш Алекс ничего вам больше не расскажет, а просто уйдет в другую жизнь, напевая самую лучшую свою музыку – дыр-пыр-дыр-дыр-пыр…

Источник: https://studentguide.ru/kratkie-soderzhaniya/zavodnoj-apelsin-entoni-berdzhess.html